Павел Бляхин - Москва в огне. Повесть о былом

• Название: Москва в огне. Повесть о былом
• Автор: Павел Бляхин
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1981

Повесть о баррикадных боях московских рабочих с царским самодержавием в декабре 1905 года.

---

Все дружинники как на подбор, молодые, безусые, веселые, раскрасневшиеся от быстрой ходьбы и мороза.

Среди них я узнал и того белобрысого паренька, с которым Петр дежурил у штаба МК. Сейчас он перебрасывал свой револьвер с руки на руку, забавляясь им как игрушкой.

— Брось, Тимошка! — крикнул на него Петр. — Готовьте мишень, ребята!

Несколько дружинников бросились к поленнице.

— И вы часто устраиваете здесь канонаду? — спросил я, пожимая руку Петрухе. — Ведь может нагрянуть полиция и…

Петр перебил меня:

— Во-первых, теперь полиция так напугана, что вряд ли осмелится сунуться в такой густой лес и так далеко от города, во-вторых, мы кое-где оставили патрульных, а в-третьих, волков бояться — в лес не ходить. Ста-а-а-но-ви-и-ись!..

Дружинники быстро выстроились в один ряд, плечом к плечу.

И только теперь я заметил, что вместо Сережкиной мишени у поленницы стояло безобразное чучело казака с нагайкой в руке. Очевидно, оно хранилось здесь, в сугробах снега.

Вначале дружинники стреляли поодиночке, проверяя эффект каждого выстрела, при этом немало шутили и смеялись над неудачниками, называя их «шляпами» и другими не очень лестными словами. Ребята были в приподнятом настроении; по-видимому, никому из них не приходило в голову, что сейчас они обучаются убивать людей и что любой кусочек свинца может стоить жизни не только врагу, но и одному или многим из них. Молодость все преображала, грядущие бои представлялись ей в дымке героической романтики, где не было места ни страданиям, ни смерти. Признаться, мне и самому было очень весело, и тогда я тоже не думал о таких неприятностях, как смерть и кровь.

Мишка не отходил от старшего брата ни на шаг, следя за каждым его движением восторженными глазами. Для него Петр был образцом мужества и геройства. Это тем более вероятно, что Петр дал ему три раза «стрелять» в казака из револьвера. Я тоже выпустил еще с десяток пуль, изучая капризы и дальнобойность «козьей ляжки». Итог получился не блестящий: с надеждой убить врага можно стрелять на десять — пятнадцать шагов, не больше, а чтобы избежать осечек, следовало бы оттянуть кончик ударника в мастерской оружейника. Во всяком случае, с таким оружием Следопытом Соколиным глазом не станешь.

— А теперь пора уходить, Павло, — посоветовал мне Петр. — Одиночная стрельба кончилась. Мы сделаем еще два-три залпа всей дружиной и тоже разойдемся. Осторожность никогда не мешает. Захвати с собой Сережку и Мишку.

Мишка долго упирался, но достаточно было Петру погрозить ему пальцем, чтобы мальчуган покорился и молча побрел за нами.

Уходя, я слышал команду Петрухи:

— По царским опричникам, по врагам революции залпо-о-ом… пли!

Раздался такой оглушительный, трескучий залп, что, казалось, дрогнул лес и посыпались сучья с деревьев.

Мишка подпрыгнул от удовольствия:

— Ух, здорово!

Мы возвращались в город под треск и грохот пальбы.

Эхо подхватывало и умножало залпы. Можно было подумать, что в чаще леса идет настоящий бой. А там учился стрелять всего-навсего десяток молодых рабочих, задумавших свергнуть вековые твердыни монархии.

Как убивали веру в «царя-батюшку»

Сегодня 5 декабря — исторический день. Тогда я, конечно, не думал об этом, но все же понимал, что в этот день должна решиться судьба восстания. Но предложению большевиков, Совет рабочих депутатов единодушно постановил 5-го числа провести на всех предприятиях опрос рабочих: готовы ли они с оружием в руках выступить на борьбу с царским правительством, кто «за»?..

Все силы нашей партии были брошены на места. В течение одного этого дня мы должны были провести сотни собраний и митингов, чтобы выяснить отношение самих рабочих к немедленному объявлению всеобщей стачки и вооруженного восстания. Меньшевики и эсеры хоть и не очень охотно, но все же приняли участие в этой опасной кампании.

Меня послали на Прохоровскую мануфактуру. Там я еще ни разу не был, но знал, что эго самая крупная текстильная фабрика в Москве. Знал и о том, что наряду с большевиками значительным влиянием там пользовались эсеры. Как все текстильщики, прохоровцы были крепко связаны с деревней, и поэтому демагогические речи эсеров о всеспасающей «социализации» земли и «уравнительном землепользовании» находили среди них, особенно среди пожилых рабочих, живой отклик.

По дороге на Прохоровку я немало волновался. На фабрике, конечно, будут выступать и главари эсеров, а быть может, и такие, как известный мне оратор с нелепой кличкой «Солнце». Вспоминая его «либеральное» выступление на женском собрании, я опасался, что и здесь он может так же «блеснуть» и напутать. Однако на Прохоровне мне пришлось столкнуться с гораздо большей опасностью, чем возможная стычка с эсерами.

День был холодный, хмурый. Временами вихрил ветер, бросая в лицо колючую снежную пыль.

Укутав уши башлыком и затянувшись ремнем поверх пальто, я шел по Большой Пресне так быстро, что совсем не чувствовал холода, а когда добрался до заставы, покрылся горячей испариной.

А вот и Прохоровка. Корпуса фабрики раскинулись по склону холма и в его низине, а на самом верху виднелось красивое двухэтажное здание — дом Прохорова. Таким образом, рабочие находились здесь под непосредственным наблюдением самого хозяина. Об этом несколько позднее сообщил мне дядя Максим, старый рабочий Прохоровки.

К воротам фабрики я пришел под вечер. Кроме сторожа, у калитки стояли двое молодых рабочих с мохнатыми папахами на головах. Я понял, что это дружинники.

— Ты откуда будешь, товарищ? — спросил безусый дружинник, заглянув мне в лицо. — Я что-то не видал тебя.

— От Московского комитета, — ответил я, пожимая дружинникам руки, — агитатор. На митинг пришел.

— О, большевик, значит! — обрадовался тот же паренек. — А то все эсеры да эсеры. Только о земле и разговор… Айда на кухню. Там уже началось, поди.

Дружинник постарше остался у ворот, а безусый повел меня к кухне.

— Как тебя звать-то, друг? — спросил я парня.

— Костя Симонов, — охотно отозвался дружинник.

— А как ты думаешь, Костя, бастовать ваша фабрика будет?

— Обязательно!

— А если с оружием в руках?

— Давно готовы, только сигнала ждем. — И, выхватив из-за пояса пистолет, Костя повертел им перед моим носом. — Вот он! На двадцать шагов наповал может ухлопнуть! Вот только бабья у нас много.

— А чем это плохо?

— Народ несознательный и с детишками связаны, да и попа боятся, а поп-то у нас черносотенец.

— А ты сам-то партийный?

Костя немного замялся:

— Нет еще… но держу руку большевиков. Здесь ваша ячейка есть, Иванов у них главный, а он мой друг-приятель.

От Кости я узнал, что на фабрике имеются две боевые дружины: одна — эсеровская, другая — большевистская. Вооружены большей частью револьверами разных систем, есть несколько маузеров. Рабочие, не входящие в дружины, вооружаются сами, кто чем может, — самодельными пиками, шашками, кинжалами, кастетами…

— Говорят, что и бомбочки заготовляют, а кто и где — неизвестно, — сообщил на ухо Костя. — А вот она и кухня! Заходи, братуха!

Мы подошли к большому, казарменного вида, зданию. У дверей толпился народ. Люди входили и выходили. Из дверей клубами валил нар.

Прохоровская кухня внутри представляла собой большую казарму-столовую с Кировым полом и закопченными деревянными стропилами. Она была сплошь заставлена грязными столами и скамьями и набита рабочими до отказа. Среди них и в самом деле было много женщин, иные с детьми на руках.

Когда мы протискались в кухню, Костя обратил мое внимание на группу мужчин, стоявших у выходной двери.

— Черная сотня собирается — быть скандалу…

Ловко работая локтями, Костя провел меня к столу президиума, за которым сидели двое мужчин и одна женщина. Председательствовал мужчина. Под рукой у него стояла большая медная кружка, заменявшая колокольчик. Призывая к порядку, председатель барабанил по кружке железной палочкой.

— Это товарищ Медведь, — сообщил мне на ухо Костя, — эсер, понятно, а рядом Иванов — наш партийный организатор.

Медведь выглядел довольно простодушным рабочим лет под тридцать, с кудлатой головой и увесистыми кулаками, лежавшими на столе. Палочку он держал в правой руке наготове. Товарищ Иванов — рабочий-текстильщик, русый, сероглазый, с волосами, подстриженными под гребенку. Облокотившись грудью о стол, он спокойно поглядывал но сторонам.

Справа и слева от стола стояли два красных знамени. На одном была надпись: «В борьбе обретешь ты право свое!» — лозунг эсеров. На втором знамени белой краской было написано: «Долой самодержавие! Да здравствует социал-демократическая республика!»

Мы встали у второго знамени.