Николай Оганесов - Мальчик на качелях

• Название: Мальчик на качелях
• Автор: Николай Оганесов
• Издательство: Издательство «Правда»
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 1980

Детективная повесть «Мальчик на качелях» входит в цикл произведений Николая Оганесова, объединенных главным героем – следователем Скаргиным.

...В своем доме на улице Доватора найден мертвым профессор Вышемирский. Судебно-медицинский эксперт выносит заключение: Вышемирский скончался от сердечного приступа.

Следователь Скаргин, которому обстоятельства смерти профессора кажутся подозрительными, принимает дело к производству...

---

Машина развернулась на привокзальной площади, нырнула в проезд под железнодорожной веткой и выехала к развилке. Логвинов еще раз взглянул в зеркальце. Он решил ехать в объезд и свернул направо. Улица шла параллельно оживленной транспортной магистрали, и встречные машины попадались сравнительно редко.

– Я слушаю вас, – напомнила о себе Клейменова.

– Клавдия Степановна, два дня назад скончался Иван Матвеевич Вышемирский...

Сзади не раздалось ни звука, но посмотреть в зеркало Логвинов не решился. «Вот тебе и позиция!» Он прислушался к глухому урчанию двигателя.

Пауза длилась бесконечно долго. Их с грохотом обогнал огромный грузовик. Из выхлопной трубы вырывались сгустки черного дыма, над правым колесом тревожно мигал малиновый фонарик.

– Он не успел получить вашей телеграммы. – Слова повисли в воздухе. – Она пришла на главпочтамт, когда профессора уже не было в живых. Сегодня его похоронили...

Снова молчание. Логвинов, словно делая что-то запретное, скосил глаза на прямоугольник зеркала. В темноте смутно белели пальцы, закрывающие верхнюю часть лица.

– Как это случилось? – раздался хрипловатый голос.

– Сердце. Через несколько дней после вашего отъезда ему стало плохо. – Логвинов переключил скорость. – Есть подозрение, что после его смерти в доме совершена кража. Существует много неясных моментов, которые мы сейчас выясняем.

– А его сын?

– Он исчез, уехал куда-то.

Логвинов ждал реакции Клейменовой. Она молчала.

В зеркальце вспыхнул огонек сигареты, на мгновение осветив красноватым светом мокрое от слез лицо.

– Мы ждали вашего приезда. – Он притормозил на желтый свет.

Светофор успел перейти на красный, затем на желтый и зеленый, когда раздался неровный голос Клейменовой:

– Это он! Его вина! Его вина! Он всю жизнь приносил отцу одни неприятности!

Она замолчала.

– Понимаю, вам нелегко, Клавдия Степановна, – мягко сказал инспектор. – И наши вопросы не принесут облегчения. Но поговорить нам необходимо. – Он уже принял решение: в таком состоянии нельзя везти ее в милицию. – Я задам вам несколько самых необходимых вопросов, хорошо?

Следующая вспышка на кончике сигареты была ему ответом.

– Когда вы последний раз виделись с Иваном Матвеевичем?

– Перед отъездом, – донеслось сзади.

– В день отъезда? – переспросил он и, скорее догадавшись, чем услышав ответ, уточнил: – Значит, двадцать второго августа. Он вас провожал?

– Да, на вокзал.

– Вы не получали от него писем?

– Нет.

– А сами писали ему из Пятигорска?

– Нет, только дала телеграмму.

– «Если сможете, встречайте», – это из вашей телеграммы, Клавдия Степановна. «Если сможете». – Он подчеркнул эти два слова. – Вы сомневались, что Вышемирский вас встретит?

Огонек в зеркале переместился куда-то вниз.

– Это важно?

В колеблющемся свете Логвинов заметил две глубокие складки, перечеркнувшие ее лоб. «А черт его знает, что тут важно, а что нет», – подумал он.

Они проезжали мимо ярко освещенной витрины продуктового магазина, и Логвинов отчетливо увидел сморщившееся, как от боли, лицо Клейменовой.

– Остановите машину, – попросила она.

Он резко вывернул руль вправо и остановился.

– Вы расскажете нам только то, что сами сочтете нужным... – начал он, но в это время с заднего сиденья послышались приглушенные рыдания.

До него доносились лишь отдельные слова, обрывки фраз.

– Я любила его, – всхлипывая, говорила Клейменова. – Это был красивый, сильный человек. Лучший из всех, кого я знала... Я была счастлива, когда находилась рядом с ним... Господи, ну почему я не настояла на своем! Пусть бы он был недоволен первое время, зато потом... Ему казалось... Я уверена, что он внушил себе, будто до сих пор любит свою покойную жену. Он был в плену привычки. Фантазер... Нет, она, наверное, была неплохой женщиной, была достойна любви. Но ведь все это в прошлом...

Логвинов вспомнил фотографию, висевшую над письменным столом, вспомнил женщину, снятую рядом с сыном. «Интересно, видела она этот снимок? – подумал он. – Скорее всего нет».

– Наши отношения оставались неопределенными долго, – продолжала Клейменова уже более связно. – Слишком долго. Два года я любила его, а он два года знал это и боялся. Боялся чувствовать ко мне что-то большее, чем симпатию. Мы встречались тайком, как первокурсники, да и те по нынешним временам не злоупотребляют конспирацией. А мы, как дети, делали вид, что встречаемся случайно... Я знала, что его тянет ко мне... Я поджидала его на улице после занятий, а он придумывал себе дела на кафедре, если мои часы заканчивались позже обычного. Я любила его, хотела быть с ним. В счастье, в горе, везде и всегда. Хотела быть его женой, создать семью и ждала, ждала... Он боялся разницы в возрасте, боялся, что нам помешает сын, – чего он только не боялся... Господи, на что уходили дни, месяцы, годы! – Она закрыла лицо рукой. Зажатая между пальцами сигарета заметно дрожала. – В день отъезда я сказала ему все – не могла больше играть роль влюбленной девочки в свои тридцать семь... А он... В тот вечер он был легкомыслен, как ребенок. Шутил, смеялся, принес в купе бутерброды, минеральную... – Клейменова прислонилась головой к боковому стеклу, а Логвинов смотрел через зеркало, как догорает в ее пальцах сигарета. – У меня не было никакого желания ехать в санаторий, хотела остаться, но он сказал, чтобы я дала ему время подумать, разобраться в себе... Мы договорились, что он встретит меня и все к тому сроку решится. Я не могла настоять на своем...

– И чтобы не оказывать на него давления, вы составили такой текст телеграммы?

Клейменова кивнула.

– Если бы я осталась, он был бы жив. Мы бы еще могли быть счастливы...

– Вы хорошо знали его сына?

– Нет.

– Почему же вы считаете, что в смерти отца виноват он?

– Он постоянно огорчал его. – Клавдия Степановна подалась вперед. – По существу, они были чужими друг другу. С самого детства Юрий отбился от рук, никогда не считался с мнением отца. Учился музыке – бросил. Начал писать рассказы, и ни слова не сказал отцу, а ведь Иван Матвеевич мог ему помочь. Разве не обидно? Из института его выгнали. У отца инфаркт, а ему хоть бы что. Устроился на какой-то завод или на комбинат, где занимался неизвестно чем...

– Вы никогда не были у них дома? – спросил Логвинов.

– Нет. – Клейменова не заметила, как столбик пепла осыпался на ее нарядное платье. Она снова откинулась на спинку сиденья. – Когда, вы говорите, это случилось?

– В понедельник. В пять вечера.

– Понедельник, понедельник, – несколько раз повторила она, думая о чем-то своем. – В понедельник я ездила на экскурсию в Железноводск... – Она выбросила окурок в щель над приспущенным стеклом. – Я уже никогда не узнаю, что он хотел сказать мне сегодня...

Логвинов подумал о Корякине: «Вот кто мог бы ответить на этот вопрос».

Клавдия Степановна взялась за ручку.

– Не провожайте меня. Я доберусь сама – здесь недалеко.

Он не стал возражать. Вышел из машины, открыл дверцу, помог ей вытащить чемодан и еще долго смотрел на высокую, тающую в темноте фигуру.

Глава 6 Четверг, 28 сентября

1

Щелканов оказался прав.

На следующее утро, перелистывая домовую книгу, в которой против фамилии профессора Вышемирского успела появиться отметка о смерти, я натолкнулся на следующую запись: «Мендозов Михаил Рубенович, адрес – улица Доватора, дом 28». В графе «члены семьи» стояло короткое «холост». Год рождения Мендозова свидетельствовал о том, что он на три года старше Юрия Вышемирского, то есть вполне мог быть его приятелем.

Все совпадало. И сам Мендозов, которого я застал копающимся под личной автомашиной во дворе дома номер 28, не отрицал, что был знаком с Юрием.

– У меня законный отгул, товарищ следователь, – предупредил он, выглядывая из-под старенькой «Победы». – Это на тот случай, если вы поинтересуетесь, почему я дома в рабочее время.

Михаил Рубенович выполз на расстеленную телогрейку, тяжело дыша, поднялся и, отдуваясь, схватился за поясницу.

– Радикулит замучил, – пожаловался он, поглядывая на калитку: нет ли там еще кого. – Проходите в дом, товарищ следователь, чаем угощу.

Проследив за тем, как я вытираю обувь, Мендозов деликатно кашлянул:

– Не обижайтесь, но туфли придется снять. Живу один – убирать некому.

Я люблю практичных и откровенных людей и часто говорю им об этом. Хотел сказать и Мендозову, но в последний момент передумал и вошел в дом.

Внутри все сияло: и натертый воском паркетный пол, и стерильно чистая мебель, и свежие прозрачные занавеси на окнах. Будь моя воля, я бы водил сюда нерадивых жен. На экскурсии.

– Прошу садиться, – предложил Мендозов, отведя меня на кухню и пододвинув гигиенически белый табурет. – Кипяток у меня в термосе, а чай растворимый. Секунда – и готов.