Николай Лейкин - Около торговца-ходебщика

• Название: Около торговца-ходебщика
• Автор: Николай Лейкин
• Издательство: С.-ПЕТЕРБУРГЪ Типографія Р. Голике, Троицкая улица, д. No. 18. 1893.
• Жанр: Русская классическая проза

Лейкин, Николай Александрович [7(19).XII.1841, Петербург, — 6(19).I.1906, там же] — русский писатель и журналист. Родился в купеческой семье. Учился в Петербургском немецком реформатском училище. Печататься начал в 1860 году. Сотрудничал в журналах «Библиотека для чтения», «Современник», «Отечественные записки», «Искра». Большое влияние на творчество Л. оказали братья В.С. и Н.С.Курочкины. С начала 70-х годов Л. - сотрудник «Петербургской газеты». С 1882 по 1905 годы — редактор-издатель юмористического журнала «Осколки», к участию в котором привлек многих бывших сотрудников «Искры» — В.В.Билибина (И.Грек), Л.И.Пальмина, Л.Н.Трефолева и др. Основная тема многочисленных романов, повестей, пьес, нескольких тысяч рассказов, очерков, сценок Л. - нравы петербургского купечества. Однако комизм, с каким Л. изображал серость купеческо-мещанского быта, носил поверхностный характер. Основной жанр Л. - сценки. Даже его романы («Стукин и Хрустальников», 1886, «Сатир и нимфа», 1888, и др.) представляют собой ряд сцен, связанных единством лиц и фабулы. Л. привлек в «Осколки» А.П.Чехова, который под псевдонимом «Антоша Чехонте» в течение 5 лет (1882–1887) опубликовал здесь более двухсот рассказов. «Осколки» были для Чехова, по его выражению, литературной «купелью», а Л. - его «крестным батькой» (см. Письмо Чехова к Л. от 27 декабря 1887 года), по совету которого он начал писать «коротенькие рассказы-сценки».

---

Н. А. Лейкинъ ОКОЛО ТОРГОВЦА-ХОДЕБЩИКА ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ ПОДГОРОДНОЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ДАЧНОЙ ЖИЗНИ

Въ подгородномъ уголкѣ.

На кирпичномъ заводѣ съ ранняго утра былъ расчетъ съ рабочими. Порядовщики, порядовщицы и глинокопы покончили передъ глубокой осенью свои работы, получили изъ конторы деньги и сбирались домой въ деревню, на родину, такъ какъ большинство ихъ состояло изъ людей пришлыхъ. Какъ водится, много недовольныхъ расчетомъ. Почти всѣ убѣждены, что ихъ разсчитали неправильно, хотя недовольство это нѣсколько и сгладилось тѣмъ, что хозяинъ поставилъ два ведра водки на отвальную. Пьяныхъ нѣтъ еще, но полупьяныхъ много. Торговецъ-ходебщикъ, давно уже караулившій день расчета на заводѣ, явился съ узлами и разложилъ на травѣ, на берегу рѣчки, протекающей мимо завода, свои товары-ситцы, платки, коробокъ съ пуговками, запонками, сережками и колечками. Есть и нитяныя перчатки для франтихъ, есть двѣ гармоніи для музыкантовъ. Его обступили мужики, бабы, дѣвки и роются въ товарѣ, покупая обновы для себя и подарки въ деревню. Торгуются. Торговецъ клянется, божится и успѣваетъ отвѣчать всѣмъ.

— Ой, не бери, Мавра Алексѣевна, манеръ, гдѣ зеленая травка есть! Гдѣ зеленая травка, тотъ ситецъ и надъ водой не тряси, а ужъ мыть Боже избави. Сейчасъ краску сдастъ, говоритъ круглолицая дѣвица пожилой женщинѣ въ черномъ платкѣ.

— Не сдастъ, не сдастъ. Заварная краска никогда не сдастъ. Ты и не бреши, лупетка, коли не имѣешь понятія къ жизни, откликается торговецъ. — У меня краски въ ситцахъ на совѣсть только заварныя, а обнаковенныхъ я и не беру.

— Да ты самъ ихъ заваривалъ, что ли? возражаетъ корявый мужикъ.

— Не самъ, но беремъ на такой фабрикѣ, гдѣ безъ обману. По копѣйкѣ на аршинъ лишняго платимъ, но только бы покупателямъ угодить.

— Вотъ и синяя сдастъ цвѣтъ, продолжаетъ круглолицая дѣвушка. — Когда я у урядника въ нянькахъ жила, точно такого вотъ ситцу мнѣ урядничиха подарила къ Рождеству на платье — ну, и только до первой воды.

— Ужъ захотѣла ты отъ урядника! Понятное дѣло, урядникъ на грошъ пятаковъ искалъ, а то и такъ отъ кого-нибудь изъ торговцевъ забралъ, а тамъ, само собой, даютъ то, что въ собаку кинуть, даетъ отвѣтъ торговецъ.

— Точь въ точь такой же синій цвѣтъ былъ.

— А это не синій, а кубовый. Анилиновая краска всегда сдастъ, а кубовая, такъ хоть ты въ трехъ щелокахъ стирай и три дня на плоту валькомъ бей — та же останется. Даже еще лучше будетъ. А анилиновая краска, понятно…

— Ну, ужъ я, тамъ, не знаю, марилиновая или какая другая, а только послѣ первой же стирки все вылиняло.

— Голову даю на отсѣченіе, что двадцать стирокъ выдержитъ.

— А ты вотъ что… Ты отрѣжь образчики, да дай мнѣ пожевать.

— На, жуй. Жуй сколько хочешь, ежели не боишься отравиться.

— А нешто съ отравой?

— Конечно же, ядовитая краска. Нарочно и ядъ прибавляется, чтобы въѣлась она какъ слѣдуетъ, чтобъ ужъ, значитъ, въ самый корень.

— Тьфу, тьфу, тьфу! Да у тебя, пожалуй, всѣ краски съ ядомъ. А я-то жую, жую свой розовый образчикъ, плюется мужикъ и вынимаетъ миткалевую тряпочку изо рта.

— Розовый рубашечный цвѣтъ жуй сколько хочешь, розовый безъ вреда. Это заварной сандалъ и ничего больше, а я про кубовый и заварной зеленый. Эко платье-то выйдетъ глазастое, коли его сшить да надѣть! Быкъ забодаетъ! восклицаетъ торговецъ, прикладывая кусокъ ситцу къ своей ногѣ и любуясь имъ. — Бери, курносая, не опускай случая. Въ этомъ кускѣ только два платья и есть, обращается онъ къ круглолицей дѣвушкѣ.

— Ну, вотъ. Зачѣмъ же я старушечій синій цвѣтъ брать буду? Я дѣвка молодая, я себѣ розоваго съ разводами хочу, а это Мавра Алексѣевна…

— Розовый съ разводами тебѣ? Вотъ… На. Любуйся. Не ситецъ, а атласъ. Выйдешь въ такомъ платьѣ погулять, такъ семь парней въ тебя сразу влюбятся, пѣтухи запоютъ, собаки залаютъ. На-ка… Прикинь себѣ на грудь полотнищемъ. Прикинь, прикинь, не бойся.

Торговецъ подаетъ круглолицей дѣвушкѣ кусокъ глазастаго розоваго ситцу. Та улыбается и говоритъ:

— Манеръ не дуренъ, но мнѣ бы хотѣлось чтобъ дорожками и фитюлечками такими. Тутъ разводъ, а тутъ стрѣлка… Вотъ такъ чтобъ было.

— Да ты, милая умница, ужъ какой-то небывалый манеръ хочешь.

— Какъ небывалый? Бывалый. Вонъ я на кухаркѣ у станового видѣла. Тамъ дорожка во-первыхъ, а по дорожкѣ…

— А по дорожкѣ чтобы сѣрый волкъ ходилъ и дорожки мочилъ? Нѣтъ, такихъ манеровъ у насъ нѣтъ. Да и не понимаю я, чѣмъ тебѣ этотъ манеръ непригляденъ?

Круглолицая дѣвушка задумывается.

— Быстроты этой самой нѣтъ, произноситъ она наконецъ.

— Какой быстроты?

— Да вотъ ежели одинъ глазъ зажмурить, то мельканія никакого и нѣтъ.

— Тьфу ты пропасть! Да ты чего-то небывалаго хочешь, право слово, небывалаго. Какого тебѣ еще мельканія надо? Ужъ и такъ, кажется, слѣпому въ глаза бросается.

— А по чемъ за аршинъ?

— Тринадцать. Съ кого четырнадцать, а съ тебя тринадцать. Очень ужъ ты изъ лица кругла, такъ изъ-за этого…

— Ну, ну… И за десять отдашь.

— Товара не понимаешь, ангелка небесная. Сейчасъ околѣть, даже и за двѣнадцать не отдамъ. Нѣтъ, ужъ я вамъ цѣны говорю рѣшительныя.

— А пожевать можно?

— Розовый. Розовый жуй, сколько хочешь. Этотъ безъ яду. На образчикъ. Положи за щеку.

Торговецъ отрываетъ образчикъ и подаетъ его дѣвушкѣ. Та суетъ его въ ротъ.

— Такъ синій-то, говоришь, не слиняетъ? спрашиваетъ пожилая женщина.

— Да провалиться мнѣ на этомъ мѣстѣ, ежели слиняетъ!

— Такъ отрѣжь и отъ него образчичекъ махонькій, а я пойду и клюквой давленой его помажу. Ежели не сдастъ…

— Ты бы его еще самоварной кислотой… Конечно же, отъ клюквы и отъ лимону можетъ сдать краску.

— Ну, вотъ видишь. А самъ божишься, что крѣпкій цвѣтъ.

— Такъ вѣдь носить-то его въ платьѣ будешь, такъ клюквеннымъ квасомъ поливаться не станешь. Мыломъ сколько хочешь мыль — никогда краску не спуститъ. Тащи сюда кусокъ мыла. Вотъ мы при тебѣ этотъ образчикъ взмылимъ и на солнце повѣсимъ.

— Нѣтъ, ужъ я дома… Дома и печной золы подмѣшаю, на манеръ щелока. Вѣдь ты еще отъ насъ не уйдешь, ты еще съ нами побудешь.

— Э-эхъ! Невозможнаго вы, дуры-бабы, хотите! кряхтитъ торговецъ.

— Какъ невозможнаго? Вѣдь платья-то, я чай, въ щелоку стирать буду.

— Да зачѣмъ тебѣ въ щелоку-то? Что ты боровъ, что ли? Что, ты въ грязи въ немъ валяться будешь, что ли, чтобы щелоками тебѣ грязь отстирывать? Вѣдь щелокъ — это, къ примѣру, коли ежели деготь или смолу отмывать.

— Милый… У меня дома два ребенка на рукахъ будутъ, такъ это хуже смолы… Давай, давай образчикъ, коли хочешь продать. Не стыдись.

— Да бери, бери… А только за золу съ мыломъ я не отвѣчаю. Конечно же, ужъ малость сдастъ краску, хоть она и кубовая заварная, говоритъ торговецъ, отрывая образчикъ и подавая его женщинѣ. — Вотъ за розовые цвѣта…

— Да и розовый сдалъ. Смотри… Вотъ я только чуточку пожевала.

Дѣвушка показываетъ образчикъ.

— Просто отъ того, что онъ мокрый — ну, и разнитъ отъ куска. А ты вотъ что. Ты пожуй, пожуй, да высуши, а потомъ и сравни.

Подходятъ два парня.

— А за гармонію въ уплату двѣ старыя рваныя рубахи возьмешь? спрашиваетъ одинъ изъ нихъ. — Порты еще есть очень худенькіе…

— А холщевая ветошь?

— Холщевая, холщевая, домашняя, деревенская, дома бабы наши и ткали.

— Холщевую тряпку беру. Тащи.

Парень беретъ въ руки гармонію и спрашиваетъ:

— А по чемъ инструментъ-то?

1893