Евгения Марлитт - Дама с рубинами (др.перевод)

• Название: Дама с рубинами (др.перевод)
• Автор: Евгения Марлитт
• Жанр: Классическая проза

Е. Марлитт — псевдоним Евгении Йон (полное имя нем. Friederieke Henriette Christiane Eugenie John) — в свое время популярная немецкая романистка.

---

— Это для вас — загадка, мамаша? — в свою очередь язвительно спросил он. — Разве не возмутительно, что на моей земле, даже, так сказать, в моем доме, подается повод к подобным свиданиям, да еще кем!.. каким-то школьником! Бесстыдство! Его следовало бы отстегать хлыстом! — В его глазах снова вспыхнул огонь ярости, но он овладел собой и спокойнее добавил, пожимая плечами: — да, не будем волноваться; вся эта история слишком глупа; с этим незрелым молодчиком, который как раз теперь должен по уши погрузиться в латынь и греческий, можно справиться… не так ли?

— Вот видишь, мы придерживаемся одних и тех же взглядов, хотя ты выражаешься слишком резко, — с видимым облегчением воскликнула советница, — это и есть именно то, о чем я хотела говорить с тобой. Не думай, пожалуйста, чтобы я боялась, что этот роман может иметь влияние на будущность Герберта; он никогда не забудется до такой степени…

— Чтобы жениться на дочери живописца? Помилуй Бог! Его превосходительство, наш будущий премьер-министр, — рассмеялся Лампрехт.

— Карьера Герберта вызывает сегодня особенные насмешки с твоей стороны! Что должно случиться, то и будет, несмотря ни на что, — язвительно добавила старушка. — Но оставим все это в стороне; теперь я имею в виду только предстоящие экзамены Герберта. Наша священная обязанность — устранить все, что может хотя сколько-нибудь отвлечь его, и прежде всего — эту злополучную любовь в пакгаузе.

За время этой речи Лампрехт отошел от тещи и снова начал ходить взад и вперед по комнате. Затем он достал с полки один из стоявших там томиков, раскрыл его и стал перелистывать.

Старушка затряслась от гнева. Только что ее зять без всякой причины дошел чуть ли не до бешенства, а теперь, нисколько не скрывая своей скуки, проявлял возмутительное равнодушие. Однако она хорошо знала его; он мог иногда быть очень капризным и странным, а она во что бы то ни стало хотела добиться своей цели.

— Впрочем, я совершенно не понимаю, что эта Бланка так долго делает здесь, в Тюрингии, — продолжала советница: — сначала говорили, что она сейчас же вернется в Англию и приехала к родителям на месяц только для отдыха. Но вот прошло уже шесть недель, а, несмотря на все мои тщательные наблюдения, я не замечаю никаких приготовлений к отъезду. Таких родителей… я чуть не сказала, следовало бы высечь! Девушка все время бездельничает; она поет, читает, скачет, украшает цветами свои рыжие волосы, а мамаша с восторгом любуется ею с утра до вечера, в поте лица гладит ее светлые тряпки для того, чтобы принцесса имела всегда кокетливый, соблазнительный вид. И этим мотыльком поглощены все мысли моего сына! Девушка должна уехать, Балдуин!

Листы книги зашуршали под нетерпеливыми пальцами Лампрехта.

— Что же, она должна поступить в монастырь?

— Настоятельно прошу тебя без шуток; это дело очень серьезно. Куда она уедет — мне все равно; я говорю только одно: она должна уехать из нашего дома!

— Из чьего дома, мамаша? Насколько мне известно, мы находимся здесь в доме Лампрехта, а не в имении моего тестя; кроме того, живописец живет не в этом доме, а далеко через двор.

— Да, это-то и есть непонятное! — дополнила старушка, мудро пропустив мимо ушей резкое напоминание зятя. — Я не могу вспомнить, чтобы пакгауз когда-либо был обитаем.

— Ну, а теперь в нем живут, милая мамаша! — с деланной флегмой произнес Лампрехт.

Советница пожала плечами.

— К сожалению… притом его заново отделали для этих людей. Ты начинаешь баловать своих рабочих.

— Это не простой рабочий.

— Господи Боже, он разрисовывает чашки и трубки! Ради этого вовсе незачем отличать его и разрешать ему жить в доме его хозяина.

— Когда я в прошлом году пригласил Ленца, он поставил условием разрешить ему жить в городе, потому что его жена больна и нередко нуждается в немедленной врачебной помощи.

— Ах, вот что! — воскликнула советница, а затем, помолчав несколько мгновений, решительно произнесла: — прекрасно! Против этого нельзя ничего возразить. В городе достаточно квартир для подобных людей.

— Вы находите, что я должен ни с того, ни с сего выселить Ленца из его квартиры лишь потому… потому, что он на несчастье имеет красивую дочь? — воскликнул Лампрехт, и в его глазах, устремленных на старушку, снова вспыхнул мрачный огонек. — Разве все мои служащие не подумали бы, что Ленц в чем-нибудь провинился? Разве я могу поступить с ним таким образом? Выбросьте из головы это, мамаша: сделать это я не могу!

— Но, Боже мой, надо же что-нибудь предпринять! Так не может и не должно продолжаться! — с отчаяньем воскликнула советница. — В таком случае мне не остается ничего другого, как самой пойти туда и сделать так, чтобы эта девица уехала. Я не поступлюсь ни перед какими денежными затратами, как бы велики они ни были!

— В самом деле? — произнес Лампрехт, и в его упавшем голосе послышался как бы тайный страх, — вы хотите выставить себя в смешном виде и — что важнее всего — этим шагом подорвать в моих служащих уважение ко мне? Вы желаете, чтобы они подумали, что их судьба находится в зависимости от ваших личных интересов? Это допустить я не могу… — Он остановился, вероятно, почувствовав, что становится слишком резким, а затем спокойнее добавил: — пребывание тещи и тестя в моем доме всегда доставляло мне удовольствие; вы, без сомнения, не испытывали никаких стеснений, я по крайней мере всегда прилагал все усилия к тому, чтобы ни одно ваше право не ограничивалось ни на йоту. Однако за это я требую, чтобы никто не вмешивался в мои дела.

— Извини, пожалуйста, ты волнуешься совершенно зря, — холодно перебила его советница, делая благородный отстраняющий жест рукой. — Да и, собственно говоря, ты так горячо отстаиваешь не что иное, как каприз. В другой раз тебе было бы совершенно безразлично, имеет ли живописец Ленц с семейством крышу над головой или нет… я тебя слишком хорошо знаю! Всё-таки… само собой разумеется, что я уступаю. Пока я, значит, буду вынуждена постоянно быть начеку и не иметь ни минуты покоя.

— Будьте совершенно спокойны, мамаша! В данном случае вы имеете во мне самого горячего союзника! — произнес Лампрехт с язвительным смехом. — Ночным прогулкам и напыщенным сонетам настанет конец… даю вам слово! Я буду следовать по пятам за этим влюбленным юношей, можете быть уверены!

Дверь в коридоре с шумом отворилась, и в сенях послышались детские шаги.

— Можно войти, папа? — раздался голос Маргариты.

Лампрехт отворил дверь и впустил детей.

— В чем дело? Печенье вы, лакомки, вчера съели, коробка пуста…

— Мы вовсе и не хотим его! Сегодня у нас была сладкая булка! — сказала девочка. — Тетя София прислала за ключом… за ключом от задней комнаты в темном коридоре, которая всегда заперта.

— И откуда смотрела во двор барыня из красной гостиной, — дополнил Рейнгольд.

— Что за чепуха? Какая барыня из красной гостиной? — резко произнес Лампрехт, не будучи однако в состоянии скрыть некоторую тревогу.

— Да это все глупая Варвара говорит, папа! Она ведь у нас суеверна, — ответила Маргарита.

Затем она рассказала о том, что якобы видела в окне: полинявшие занавески с вытканными на них красными букетами зашевелились, раздвинулись, и в большой щели показалась женщина со светлыми волосами; тетя София утверждает, что это было солнце, а это — неправда.

Лампрехт отвернулся и взял брошенную книжку, чтобы снова положить ее на полку.

— Не подлежит сомнению, что это было солнце, глупышка. Тетя София совершенно права, — сказал он и обернулся лишь тогда, когда с педантичной аккуратностью поставил книгу на прежнее место. — Подумай сама, детка, — с улыбкой добавил он, слегка постучав пальцем по ее лбу, — ты приходишь сюда за ключом от крепко-накрепко запертой комнаты, а он у меня висит там, в шкафчике для ключей. Разве живое существо может пролезть в щель?

Девочка задумчиво смотрела перед собой; видно было, что она вовсе не убеждена. На широком детском лобике можно было ясно прочесть: «меня не переубедишь в том, что я видела собственными глазами». Доводы отца возымели только то действие, что девочка серьезно проговорила:

— Можешь мне поверить, папа, это была бабушкина горничная!

Лампрехт громко расхохотался, а советница, несмотря на всю свою досаду, не могла не присоединиться к нему.

— Эмма, деточка? Сохрани Бог! Что за глупости бродят у тебя в голове, Грета? Знаешь, — многозначительно подмигнув, добавила она, обращаясь к зятю, — люди опять беспокоят нас вновь возродившейся легендой. Слова Рейнгольда относительно дамы из красной гостиной могут подтвердить тебе, что они не придерживают своих языков даже при детях. Каждый утверждает, что что-нибудь да видел; на этот раз не только тени и облака паутины. Эмма, например, клялась, вся дрожа от страха, что привидение вовсе не было прозрачным и что из-под вуаля на мгновение мелькнула рука, белая и пухлая; она покачала головой и прижала руки к груди…