Евгений Салиас - Атаман Устя

• Название: Атаман Устя
• Автор: Евгений Салиас
• Издательство: Изданіе А. А. Карцева. МОСКВА. Типо-Лит. Г. И. Простакова. Балчугъ, домъ Симонова монастыря. 1903.
• Жанр: Историческая проза

Евгений Андреевич, граф Салиас де Турнемир — исторический романист, сын писательницы Евгении Тур, племянник Александра Сухово-Кобылина.

Последний литератор, на котором покоилось благословение Герцена и Огарева…

Измайлов А. А.

---

— Да… вотъ жаль!.. Плечо продырявило и тебѣ жаль, заговорилъ Орликъ глуко и печально. А души моей тебѣ не жаль; изныла вся душа — а тебѣ что… и горя мало. Чудно!

— Въ этомъ я тебѣ помочь не могу… едва слышно проговорилъ Устя.

— Не можешь! разсмѣялся Орликъ почти озлобленно. Въ своемъ сердцѣ дѣвка не вольна! Къ кому сердце само ляжетъ! Такъ ли?

— Много разъ я тебѣ все пояснялъ… также тихо сказалъ Устя. Что-жъ, опять за старое. Знаешь вѣдь, что ничего тутъ подѣлать нельзя, лучше и не заговаривать.

— Ну, а если я помирать соберусь? И это тебя не пройметъ? Отвѣтствуй.

— Я не понимаю.

— Если я зарокъ дамъ: быть убиту у тебя на глазахъ, а то и самъ вотъ… Ну, хоть сейчасъ.

— Полно, усмѣхнулся Устя.

— Пугали ужъ знать… другіе. Не вѣришь?

— Не пугалъ никто… а что пустое болтать, вашъ братъ чего не надумаетъ.

— Чей братъ? вдругъ обидчиво произнесъ эсаулъ.

— Я тебя ни съ кѣмъ не равняю! спокойно и вразумительно проговорилъ Устя, какъ бы извиняясь. — Я другое хотѣлъ сказать… Ты изъ дворянъ, а дворяне баловники: влѣзетъ что въ голову съ сыту да съ довольства барскаго… ну и вынь, да положь… Самъ знаешь, что баре — затѣйники и прихотники; все имъ по щучьему велѣнью подавай.

— Такъ я изъ дворянъ? горячо воскликнулъ Орликъ. — Я съ жиру бѣшусь, а? Съ какой это радостной жизни, позволь узнать. Что я здѣсь въ своей усадьбѣ живу съ крѣпостными людьми, а? Съ радости да съ сыту я бѣжалъ на Волгу и въ душегубы да въ воры записался, да купцовъ ограбляю, да эсауломъ въ воровской шайкѣ состою? Все это съ сыту, съ жиру?.. Гдѣ Черный, Малина, Кипрусъ, калмыки и сибирные, тамъ и я… такая же голытьба, негодница.

— Захоти самъ — атаманомъ будешь, пробурчалъ Устя.

— Не лукавь, не гни въ другую сторожу. Знаешь, что мнѣ плевать на атаманство твое; знаешь, зачѣмъ и почему я застрялъ у тебя въ Ярѣ, а не ушелъ дальше, за предѣлы россійскіе, какъ сначала полагалъ. Нѣтъ, вотъ что, Устя… Вотъ что я тебѣ теперь скажу…

Орликъ всталъ и, блѣдный, подойдя къ стѣнѣ, сцѣпилъ съ гвоздя короткій турецкій пистолетъ. Затѣмъ онъ шагнулъ къ Устѣ…

— Полно, Егоръ Иванычъ. Не малодушествуй. Ты не Петрынъ?

— Нѣтъ, я не Петрынь… Тотъ тебя продастъ или уже продалъ въ отместку и будетъ радоваться, если тебя казнить будутъ въ городѣ за атаманство… а самъ себя хочу покончить…

— Что ты, въ своемъ ты разумѣ?..

— Не знаю, можетъ и впрямь голова не на мѣстѣ; но буде… буде собираться; эти сборы меня замучили — я много про это раздумывалъ, сидя здѣсь. Теперь такъ къ случаю, стало-быть, пришлось. Не нынѣ-завтра — все одно. Говори, будетъ какая перемѣна или нѣтъ. Всегда ты меня смѣшками да уговорами будешь водить? Перемѣны не ждать?

— Ахъ, Егоръ Иванычъ…

— Говори! Во вѣки вѣковъ ничего не будетъ? Я не прошу тебя — вотъ тотчасъ все бросай и иди за мной… Ну, годъ, хоть болѣ года — я буду ждать. Но мнѣ надо знать, будетъ-ли конецъ; есть ли у тебя на душѣ хоть малость самая любви ко мнѣ, или можетъ быть, или же нѣту и во вѣки не будетъ; больше я ничего не прошу.

— Кто же впередъ свою жизнь знать можетъ.

— Не лукавь! Отвѣтствуй! Ничего нѣту?

— Теперь… нѣту…

— Нимало.

Устя молча вздохнулъ…

— Ну… что-жь? Палить, что ли? холодно и спокойно выговорилъ Орликъ, но поблѣднѣлъ еще болѣе, и красивые глаза его зажглись ярче.

— Теперь я тебя пуще всего на свѣтѣ люблю. Тебя одного… Но жизнь свою разбойную, вольную — пуще люблю. Промѣнять эту жизнь на другую, простую деревенскую, бабью, — я не могу. А какъ я почувствую чрезъ годъ, кто-жь это можетъ знать. Надоѣстъ эта жизнь — тогда, вѣстимо, кромѣ тебя, мнѣ не съ кѣмъ уйти и зажить по-просту, по-человѣческому и по-деревенскому.

— Да есть ли у тебя на душѣ хоть малость самая ко мнѣ расположенія? Вѣдь ты мнѣ на это ни разу никогда не отвѣтилъ.

— Вѣстимо есть, и много!.. Да не того, чего ты хочешь. Ты мнѣ, говорю, много дорогъ… Пуще, чѣмъ братъ — такъ же родной. Еще малость, и я тебя полюблю такъ же, какъ я покойнаго родителя любилъ!

— Да я не того хочу!!

— Ну обождемъ… Можетъ, придетъ и другое.

— Да придетъ ли? Не лукавь…

— Можетъ все быть.

— Не лукавь, побойся Бога.

— Я прямо сказываю, вотъ какъ предъ Богомъ. Ну обожди, хоть годъ, хоть даже меньше…

— Если я сейчасъ вотъ покончу съ собой, ты пожалѣешь?

— Я объ этомъ и думать не хочу, да и не могу; мнѣ безъ тебя теперь жизнь не въ жизнь будетъ. Ты у меня теперь одинъ, будто родной.

— Устя?! Побожися, что такъ…

— Вотъ тебѣ крестъ! горячо вымолвилъ атаманъ и быстро перекрестился.

— Чуешь ли ты…. сдается ли тебѣ…. что можетъ быть перемѣна — ну, хоть чрезъ два года.

Устя долго молчалъ и наконецъ выговорилъ:

— Сдается, что можетъ…

Орликъ бросилъ пистолетъ и, измѣнившись въ лицѣ, двинулся къ Устѣ.

— Давно бы такъ сказывать! нѣжно произнесъ онъ;- вѣдь я не теперь прошу; хоть знать мнѣ, впредь будетъ!

Орликъ опустился на полъ около атамана и, обхвативъ его, уткнулся горячимъ лицомъ въ его колѣни. Устя тихо положилъ руки ему на голову и сталъ отстранять его отъ себя.

— Полно, пусти, встань, Егоръ Ивановичъ, сдѣлай милость.

— Эхъ, кабы была въ тебѣ сотенная часть того, что во мнѣ кипитъ, то не было бы охоты меня отталкивать, грустно проговорилъ Орликъ.

— Пусти, сдѣлай милость… Срамно и глядѣть…. почти сердито выговорилъ Устя.

Орликъ поднялся и отошелъ.

— Срамно!.. Стало ты и впрямь на свой ладъ все видишь и чувствуешь, вздохнулъ онъ.

— Привычка. Я, вишь, атаманю на Волгѣ. Предо мной на землѣ только и валяются тѣ, что помилованія просятъ! шутливо произнесъ Устя.

— Да вѣдь и я помилованія просилъ! уже веселѣе заговорилъ Орликъ.

— Ну, я тебя и помиловалъ… А теперь поведемъ рѣчь о разбойныхъ дѣлахъ. Я опять къ тебѣ съ тѣмъ же; мнѣ ужь больно хочется купца отпустить на волю.

Орликъ сморщилъ брови.

— Охъ, напрасно… говорю, напрасно.

— Жаль его, ей-Богу жаль; у него жена, пятеро дѣтей — Богъ съ нимъ.

— Онъ всю Казань подыметъ на насъ. Я его батраковъ допросилъ обо всемъ. Его самъ намѣстникъ въ лицо знаетъ, и знаетъ, что онъ поплылъ на Астрахань. Пропадемъ мы изъ-за него.

— Онъ обѣщается не жаловаться.

— И ты вѣришь?

— Вѣрю. Онъ у меня на образа молился, поклоны клалъ. Родителями и дѣтьми клялся.

— Какъ знаешь. Ты атаманъ и твоя на это водя… Ну, да пущай, ужь такъ и быть на нынѣшній разъ. Я на счастьи и самъ готовъ… Отпускай!.. Можетъ, онъ мнѣ счастье принесетъ, и мой атаманъ скоро ради меня злополучнаго гнѣвъ на милость положитъ. Отпускай. Хочешь, я его самъ проведу, а то вѣдь наши, небось, чуютъ.

— Да. Малина сказывалъ вчера Черному, что надо стеречь его и нагнать.

— Ну, вотъ. Я проведу самъ. Такъ и быть.

— Ну, спасибо. Мнѣ вотъ будто и легче, весело вымолвилъ Устя, вставая.

Орликъ разсмѣялся.

— Ну, гляди вотъ… Ну, какой же ты атаманъ разбойный. А? Нешто они такіе бываютъ? Ты вѣдь пичуги бы не тронулъ. Тебѣ, сказываетъ Ордунья, бываетъ курицу жаль зарѣзать для обѣда.

— Да… кабы атаманить и не убивать никого, было бы лучше.

— Тогда не надо атаманить — а жить такъ, какъ я тебѣ сто разъ предлагалъ.

— Нѣтъ, эдакъ я тоже не хочу, воля моя мнѣ дорога, да и все это мнѣ по сердцу; только бы безвинныхъ не убивать. Въ битвѣ, на разбоѣ другое дѣло… Я самъ, когда въ меня палятъ, валяю тоже въ кого попало; но такъ вотъ, взять связаннаго человѣка и застрѣлить или утопить — мерзость, да и грѣхъ.

Орликъ смѣялся, весело глядя на Устю.

— Чему ты? Вѣдь ты такъ же судишь; самъ говорилъ сколько разъ, что убить не въ битвѣ, а такъ…. вотъ какъ Малина можетъ… ты не можешь. Говорилъ вѣдь?

— Говорилъ и говорю. Да только вѣдь я же и не стою за эту жизнь разбойную, какъ ты. Я здѣсь изъ-за тебя…. а ты изъ за чего? Ты по своей охотѣ?

— Я… знаешь вѣдь, такая судьба привела на Волгу; горе было.

— Было, да. А теперь? Иди за мной и другой жизнью заживемъ.

— Ну, брось… опять за старое… Такъ купца присылать къ тебѣ, или самъ его возьмешь отъ меня?

— Нѣтъ… Пусть сидитъ… Ночью я его уведу изъ Яра и поставлю на камышинскую дорогу.

— На Камышинъ?

— Вѣстимо; они, гляди, молодцы-то наши, каждую ночь стерегутъ саратовскую дорогу, чуя, что ты хочешь его освободить.

— Правда твоя… Ну, прости, пора мнѣ.

— Прости, помни же, Устя, нынѣшній день. Я буду надежду имѣть.

— Ну, прости…

— Слышу… А ты помни.

— Ладно.

— Я вѣдь не баловался. Застрѣлиться мнѣ никогда не долго.

Устя махнулъ рукой и пошелъ вонъ изъ хаты, но взглядъ его, видно, что-то сказалъ Орлику; эсаулъ вздохнулъ бодрѣе, и лицо его просвѣтлѣло.

— Авось, сердце твое не каменное! шепнулъ онъ вслѣдъ атаману.

XXI

Кто таковъ атаманъ Устя и откуда онъ — никто изъ разбойниковъ не зналъ и всякій гадалъ на свой ладъ.