Всеволод Соловьев - Васька

• Название: Васька
• Автор: Всеволод Соловьев
• Жанр: Историческая проза

Всеволод Соловьев так и остался в тени своих более знаменитых отца (историка С. М. Соловьева) и младшего брата (философа и поэта Владимира Соловьева). Но скромное место исторического беллетриста в истории русской литературы за ним, безусловно, сохранится.

Помимо исторических романов представляют интерес воспоминания

---

Вс. С. СОЛОВЬЕВЪ ВАСЬКА

I

Серьезную и опасную болѣзнь мнѣ пришлось перенести въ моемъ дѣтствѣ. Долго меня лечили всякими способами, но болѣзнь моя только усиливалась, и наконецъ, было рѣшено приступить къ операціи.

Доктора нашли, что хлороформъ на меня вредно подѣйствуетъ, а потому я, двѣнадцатилѣтній, познакомился со всѣми ужасами настоящей пытки…

Когда все было окончено, страшное напряженіе нервовъ смѣнилось полнымъ упадкомъ силъ, и я погрузился въ полусонъ, въ забытье, и уже не сознавалъ совсѣмъ окружающаго.

Придя, наконецъ, въ себя и открывъ глаза, я увидѣлъ, что дверь въ мою спальню заперта и недалеко отъ кровати, въ креслѣ, дремлетъ фельдшеръ. Я былъ такъ слабъ, что не могъ шевельнуться и лежалъ, припоминая всѣ перенесенныя мною муки, послѣ которыхъ боль, испытываемая мною теперь, казалась мнѣ ничтожной.

Вдругъ, гдѣ-то близко, близко отъ меня, я разслышалъ слабый пискъ. Еще не успѣлъ я подумать о томъ, что бы такое это могло быть, какъ на кровать ко мнѣ прыгнулъ хорошенькій котенокъ. Поднявъ хвостъ и осторожно ступая бархатными лапками, онъ подобрался къ самому лицу моему, потерся мордочкой о мою щеку и замурлыкалъ. Потомъ онъ усѣлся у меня на груди и сталъ глядѣть мнѣ въ глаза своими большими круглыми глазами.

Съ большимъ усиліемъ я поднялъ руку и погладилъ его. Онъ замурлыкалъ еще громче, опять потянулся къ лицу моему и сталъ меня лизать горячимъ, маленькимъ и жесткимъ, какъ щеточка, языкомъ.

Я вспомнилъ, что этого котика принесли къ намъ утромъ; но тогда я не обратилъ на него никакого вниманія, весь полный ожиданій мучительной смерти, — я думалъ, что умру непремѣнно.

— Васька! Васька!.. — шепталъ я, продолжая гладить котика. Голова моя очень устала, и вѣрно потому я не могъ придумать ему какого-нибудь особеннаго прозвища и остановился на общекошачьемъ имени «Васька».

— Вася! Васька! Васинька! — повторялъ я, чувствуя вдругъ приливъ необыкновенной нѣжности къ этому лижущему меня звѣрьку. Я охватилъ его мордочку, сталъ цѣловать ее и наконецъ, самъ не зная почему, громко заплакалъ.

Фельдшеръ очнулся отъ своей дремоты и съ безпокойствомъ подбѣжалъ ко мнѣ…

II

Таково было начало моего знакомства и моей дружбы съ Васькой. Мнѣ необходимо было лежать послѣ операціи очень долго — я теперь ужъ не помню, сколько именно времени, но кажется, — недѣли три, четыре. Въ первые дни мнѣ запрещали даже шевелиться и почти морили меня голодомъ. Мученій было довольно, но я зналъ, что самое страшное прошло, зналъ, что теперь уже не умру — и выказывалъ большое терпѣніе.

Только, конечно, лежать и голодать, когда хотѣлось ходить и ѣсть, было очень скучно. Но Васька развлекалъ меня сколько могъ. Онъ не разлучался все это время со мною, почти не отходилъ отъ моей кровати. Пѣлъ мнѣ свои пѣсни, лизалъ меня своей «щеточкой», показывалъ мнѣ все свое необыкновенное танцевальное искусство, когда я привязывалъ бумажку къ шнурку и, начиналъ играть съ нимъ.

Наконецъ, мнѣ разрѣшено было встать, и мало-по-малу я вернулся къ обычной жизни — къ урокамъ и развлеченіямъ.

Дружба моя съ Васькой оставалась неизмѣнной. Онъ сдѣлался членомъ нашего семейства, очень быстро росъ, толстѣлъ и скоро превратился въ большого, великолѣпнаго кота, съ хитрыми черными разводами на спинѣ, съ бѣлой грудью и бѣлыми передними лапками. Такимъ образомъ онъ похожъ былъ на франта въ бѣломъ галстухѣ и бѣлыхъ перчаткахъ.

Онъ нѣсколько потерялъ грацію первой юности, но за то съ каждымъ днемъ пріобрѣталъ все больше и больше солидности и важности. Не только я, но и всѣ у насъ въ домѣ его любили; особенную къ нему слабость чувствовалъ отецъ мой. И Васька пользовался этой слабостью: мѣшать работѣ отца — и входить къ нему въ кабинетъ, безъ особенно важнаго дѣла, никто и никогда не рѣшался, но Васька пробирался туда отъ нечего дѣлать, изъ празднаго любопытства, обнюхивалъ всѣ углы, знакомился со всѣми книгами, потомъ рѣшительно, безшумно, вспрыгивалъ на спинку кресла хозяина, оттуда къ нему на плечо и, тихонько мурлыча, слѣдилъ своими блестящими глазами за мѣрными движеніями неутомимаго пера. Только когда ужъ мурлыканіе становилось черезчуръ громкимъ, отецъ вставалъ, отпиралъ дверь и вѣжливо просилъ Ваську объ выходѣ…

Послѣ обѣда мы обыкновенно проводили около часу въ большой, длинной гостиной. Отецъ полулежалъ на своей любимой кушеткѣ, мы всѣ размѣщались кругомъ него и принимались за всякія лакомства, до которыхъ, особенно благодаря родительскому примѣру, были большими охотниками. Васька непремѣнно находился тутъ же. Если на него не обращали особеннаго вниманія, онъ легкимъ, неслышнымъ прыжкомъ вскакивалъ на столикъ или кому-нибудь на колѣни и всегда кончалъ тѣмъ, что дѣлался центромъ всѣхъ, взглядовъ. Тогда онъ принимался за самыя уморительныя гримасы, — зѣвалъ, дергалъ хвостомъ, поводилъ ушами и усами, умывался лапкой и вдругъ, изогнувшись въ дугу, отскакивалъ въ сторону и начиналъ, какъ сумасшедшій, метаться но комнатамъ.

Кто-нибудь изъ насъ кидался за нимъ. Онъ не давался, кувыркался, прятался, потомъ подкрадывался самымъ ехиднымъ образомъ, осторожно передвигая лапки, почти совсѣмъ ползкомъ… Потомъ вдругъ опять — спина дугою, прыжокъ въ залу, поскальзывается на паркетѣ, перекувыркивается, и — исчезаетъ.

А черезъ минуту смотришь, — онъ уже совсѣмъ съ другой стороны снова тянется, крадется… глаза горятъ, какъ уголья… хвостъ отбиваетъ тактъ вправо и влѣво…

III

Васька отличался живымъ и веселымъ нравомъ; но у него задавались меланхолическіе часы. Нерѣдко я замѣчалъ, какъ онъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего, совсѣмъ утихалъ и начиналъ уныло бродить по комнатамъ, время отъ времени жалобно мяуча. Позовешь его, — онъ подойдетъ, взглянетъ безучастно, дернетъ хвостомъ, — и опять пошелъ бродить, и то тамъ, то здѣсь раздается его заунывное мяуканіе.

Подумаешь, что онъ голоденъ, дашь ему молока на блюдечкѣ,- онъ понюхаетъ, лизнетъ — и отойдетъ въ сторону. А черезъ нѣсколько часовъ, смотришь, — онъ принимается ловить свой собственный хвостъ, уши на сторожѣ, во всѣхъ движеніяхъ задоръ и веселье…

Нельзя сказать, чтобы у Васьки были только однѣ хорошія качества. Напротивъ, отъ природы онъ получилъ немало самыхъ предосудительныхъ инстинктовъ. Онъ не разъ попадался въ воровствѣ. Я помню, — онъ какъ-то стянулъ въ кухнѣ со стола на полъ цѣлую рыбу, приготовленную къ обѣду, и когда на это обратили вниманіе, то уже половины рыбы какъ не бывало.

Ваську отодрали за уши, но это ничему не помогло: черезъ нѣсколько дней онъ незамѣтно забрался на чайный столъ и вылакалъ весь молочникъ со сливками, а завидя входящаго лакея, мигомъ слетѣлъ со стола, прошмыгнулъ мимо него и потомъ цѣлый день гдѣ-то скрывался.

Охотничьи или, вѣрнѣе, хищническія наклонности въ немъ тоже были чрезвычайно развиты. Мышей въ домѣ у насъ вообще не водилось; но все же, я помню, одинъ разъ онъ почуялъ въ углу моей комнаты своего натуральнаго врага и жертву. Цѣлыхъ два дня, почти безотлучно, провелъ онъ въ этомъ углу, забывая даже объ ѣдѣ, а когда я хотѣлъ силой оттащить его, то онъ зло на меня косился и шипѣлъ по-змѣиному, чего обыкновенно за нимъ не водилось. Онъ сидѣлъ, весь сбившись въ комокъ, не мигая глядѣлъ въ одну точку и только время отъ времени чутко поводилъ ушами, нервно вздрагивая, и какъ-то весь поджимался.

Кончилось тѣмъ, что къ концу второго дня мышь все же оказалась у него въ когтяхъ. Онъ наигрался ею, натѣшился ея терзаніями; затѣмъ совсѣмъ придушилъ ее, но не съѣлъ, а принесъ и положилъ ее передо мною.

Лѣтомъ, въ саду, онъ также по цѣлыми часамъ, съ невѣроятнымъ терпѣніемъ, выслѣживалъ какую-нибудь птичку. Хитро и ехидно, не задѣвая ни за одинъ листочекъ, онъ взбирался на дерево или кустъ, переползалъ съ вѣтки на вѣтку. Но птички порхали по такимъ тоненькимъ вѣточкамъ, которыя ужъ никакъ не могли его выдержать. Вотъ она, напорхавшись, устала и сидитъ, качаясь и не подозрѣвая присутствія врага…

Васька совсѣмъ притаилъ дыханіе, совсѣмъ замеръ, даже уши не шевелятся. Онъ рѣшается на безумный поступокъ, — мигъ, — и онъ отчаяннымъ прыжкомъ около птички. Но она вспорхнула, а онъ летитъ кубаремъ внизъ, шлепаясь какъ мѣшокъ на землю и долго сидитъ неподвижно, совсѣмъ сконфуженный, растерянный.

Однако, хитрость и терпѣніе его были такъ велики, что несмотря на непреоборимыя, невидимому, трудности, онъ все-таки иногда оказывался побѣдителемъ и лакомился своей кровавой добычей.

Упрямство Васьки доходило до глупости. Зимою, проводя нѣсколько часовъ въ саду, онъ каждый разъ взбирался по желобу, всегда на одно и тоже окно гостиной, и просился въ комнату. Онъ отчаянно царапался въ стекло, мяукалъ, принимался, наконецъ, даже кричать и визжать и, вообще, доходилъ до полнаго отчаянія и бѣшенства. Но въ этомъ окнѣ но было форточки, тогда какъ рядомъ въ другомъ окнѣ форточка была, и онъ туда точно также легко могъ взобраться. За Васькой посылали въ садъ, и только послѣ долгихъ настояній и убѣдительныхъ просьбъ удавалось заставить его сойти внизъ. Тогда его торжественно приносили въ комнаты, и я всячески старался объяснить ему всю глупость его поведенія. Но онъ, нѣсколько прозябшій и проголодавшійся, думалъ только о съѣстномъ и на мои доказательства не обращалъ вниманія. Онъ вырывался у меня изъ рукъ, бѣжалъ по корридору и царапался въ дверь, ведущую въ кухню.