Всеволод Соловьев - Гений

• Название: Гений
• Автор: Всеволод Соловьев
• Жанр: Историческая проза

Всеволод Соловьев так и остался в тени своих более знаменитых отца (историка С. М. Соловьева) и младшего брата (философа и поэта Владимира Соловьева). Но скромное место исторического беллетриста в истории русской литературы за ним, безусловно, сохранится.

Помимо исторических романов представляют интерес воспоминания

---

Вс. С. СОЛОВЬЕВЪ ГЕНІЙ Разсказъ

I

Я проводилъ лѣто на водахъ въ — скѣ. Доктора доказывали мнѣ, что на русскія воды ѣхать — безуміе, что кромѣ всякихъ неудобствъ да лихорадокъ и вообще «безобразій» на русскихъ водахъ ничего нѣтъ и неизвѣстно будетъ-ли когда-нибудь. По мнѣ пришлось въ жизни слишкомъ много разбросать русскихъ денегъ но разнымъ «бадамъ», и, наконецъ, это ужъ надоѣло и просто возмущать стало. Ужъ будто на нашихъ водахъ такъ-таки ничего и нѣтъ кромѣ «безобразій» да лихорадокъ?.. Однимъ словомъ, я рѣшился и поѣхалъ въ — скъ.

Но мѣрѣ приближенія къ «водамъ» поѣздъ наполнялся ѣдущими туда-же, куда и я. За нѣсколько станцій кругомъ меня только и шли разговоры что о — скѣ. Всѣ рѣшительно, и мужчины, и женщины, говорили то-жо самое, что и мои доктора, бранили на чемъ свѣтъ стоитъ наши отечественные курорты и увѣряли, что такъ какъ въ — скѣ сезонъ въ разгарѣ, то никто изъ насъ ни за какія деньги не найдетъ тамъ не только свободныхъ часовъ въ ваннахъ, но и помѣщенія. Всѣ были увѣрены, что не найдутъ возможности жить и лѣчиться, а между тѣмъ — ѣхали, и даже очень спокойно. Въ виду этого успокоился и я.

Веселый, пестрый — скъ, расположенный среди красивыхъ горъ, пахнулъ на меня южнымъ свѣтомъ, тепломъ и звуками музыки, несшимися изъ густого парка.

«Чѣмъ-же это хуже „бадовъ“? — подумалось мнѣ. — Только вотъ насчетъ помѣщенія»…

Но и помѣщеніе оказалось. Меня подвезли къ большому, вовсе не безобразному дому. Появилась какая-то подслѣповатая, съ очень подозрительнымъ и слащавымъ лицомъ женщина неопредѣленныхъ лѣтъ, что-то вродѣ экономки, и повела меня по лѣстницѣ. Вотъ широкій, не совсѣмъ опрятный коридоръ; въ него выходятъ около десятка дверей; одна изъ нихъ отпирается — и я въ достаточно просторной и, къ моему удивленію, чистой комнатѣ.

— Цѣна въ мѣсяцъ?

— Двѣсти рублей! — и при этомъ лицо экономки ясно говорятъ:- «А! каково! не ожидали»?

— Я усталъ съ дороги, и не хочется искать, а потому… вотъ мое послѣднее слово: сто рублей.

Экономка дѣлаетъ презрительную мину. Я ухожу.

— Господинъ, подождите… куда-же вы?.. Угодно за сто-семьдесять-пять… больше уступить, ей Богу, не могу, не имѣю права… Сами, знаете время какое… іюль начинается скоро, а у насъ іюль… только одинъ мѣсяцъ и есть… на май, либо въ концѣ августа можно эту-же комнату не то что за сто, а и того меньше отдать… Сами знаете…

Я ухожу.

— Господинъ… да что-же вы… полтораста…

Я ухожу, уже спускаюсь съ лѣстницы…

— Сто-двадцать пять!

Я ухожу совсѣмъ, но и она уходитъ. Усталость и малодушіе одолѣваютъ меня, я возвращаюсь, беру комнату за сто-двадцать пять, привожу себя въ порядокъ, пью чай и затѣмъ, какъ-то совсѣмъ неожиданно для самого себя, засыпаю послѣ двухъ почти безсонныхъ ночей и утомительной дороги въ душномъ, раскаленномъ вагонѣ.

II

На слѣдующее утро отправился я къ доктору. Докторъ любезный, словоохотливый. Выслушалъ меня, постукалъ.

— Напрасно вы, — говоритъ:- за границу нн поѣхали.

— А что?

— Да какое-же у насъ лѣченье… безобразіе… лихорадки… неустройство…

— Послушайте, докторъ, вѣдь, однако, если ничего не устраивать, то неудивительно, что въ результатѣ окажется неустройство.

— Тутъ ничего и устроить нельзя. Это за границей можно, а у насъ, нельзя, потому что мы — Азія… Вотъ я вчера въ фонтанъ рыбъ пустить велѣлъ, а сегодня уже ни одной… Всѣхъ публика выудила!.. Что-вы послѣ этого хотите!

— Да воды-то здѣшнія дѣйствуютъ.

— Ужъ это я и не знаю что: воды-ли, ванны, воздухъ-ли, воображеніе-ли, а только что-то такое дѣйствуетъ… иной разъ пріѣзжаютъ больными, и отлично здѣсь поправляются.

— Спасибо и за это.

Назначилъ онъ мнѣ курсъ лѣченья. Сталъ я пить воды и брать ванны. День пошелъ за днемъ, одинъ какъ другой, точка въ точку. Въ семъ часовъ стаканъ воды, часовая прогулка, потомъ чай, черезъ часъ ванна. Въ два часа обѣдъ въ ресторанѣ — и уже заранѣе меню извѣстно: «супъ или патафью», «барашка», «цыплята» и «жилей». Въ пять часовъ еще стаканъ воды и часовая прогулка вокругъ «музыки». Въ восемь часовъ чай и въ девять спать.

Воды-ли, ванны-ли, однимъ словомъ, то неуловимое «что-то», о которомъ говорилъ докторъ, стало на меня дѣйствовать разслабляющимъ образомъ. Я вдругъ почувствовалъ себя чрезмѣрно уставшимъ, до того уставшимъ, что явилась настоятельная потребность забыть все, чѣмъ я обыкновенно жилъ, уйти отъ всѣхъ умственныхъ и общественныхъ интересовъ. Я обходилъ «читальню», чтобы только мнѣ не попались на глаза книги или газеты. Я по цѣлымъ часамъ сидѣлъ гдѣ-нибудь на скамьѣ, стараясь ни о чемъ не думать, только дышалъ, только глядѣлъ на синеву неба, на зелень деревьевъ, на силуэты дальнихъ горъ. Если кто-нибудь подсаживался ко мнѣ и заводилъ разговоръ съ очевидной цѣлью «познакомиться», я отвѣчалъ до того немногосложно и при этомъ глядѣлъ такъ «серьезно», что разговоръ обрывался и ни о какомъ знакомствѣ не могло быть рѣчи.

III.

Однако, недѣли черезъ двѣ, я, мало-по-малу, вступилъ въ новый фазисъ. Меня начинали занимать наблюденія надъ больными и здоровыми, надъ пестрымъ прибывающимъ и убывающимъ «водянымъ» обществомъ. И прежде всего меня поразила сравнительная немногочисленность вообще людскихъ типовъ. Я здѣсь ровно ни съ кѣмъ не былъ прежде знакомъ, никогда не встрѣчался, а между тѣмъ я отлично уже зналъ всѣхъ этихъ «дамъ» и «кавалеровъ», молодыхъ и старыхъ, даже дѣтей. Такихъ людей, съ такими-же лицами, походкой, манерами, голосомъ, я уже видалъ, и даже не разъ въ жизни. Полнаго тождества нѣтъ и быть не можетъ въ матеріальной природѣ и, конечно, если-бы даже на каждомъ квадратномъ аршинѣ земного шара выросло по человѣку, все-же никогда не нашлось-бы двухъ людей, вполнѣ тождественныхъ между собою. По число людскихъ типовъ весьма ограничено и типы эти повторяются до безконечности. Только время, народность и общественное положеніе кладутъ на нихъ свою печать, не касаясь, однако, ихъ существенныхъ чертъ. Каждое время и каждая народность вырабатываютъ нѣсколько типовъ; однако, далеко, далеко не такъ много, какъ это можетъ казаться сразу…

Но къ дѣлу. Итакъ, я наблюдалъ и передо мной ежедневно, подъ звуки музыки весьма сноснаго полкового оркестра, будто разноцвѣтные треугольники, квадратики и звѣздочки калейдоскопа, мелькали, складывались и пропадали разныя лица. И я слѣдилъ за этой игрою жизни и людскихъ интересовъ, не только внимательно, но, минутами, даже почти злорадно — такъ раздражительно начинали дѣйствовать на меня воды и ванны.

Вотъ мамаша и двѣ дочки. Онѣ стараются держаться важно и, очевидно, причисляютъ себя къ «обществу». Онѣ изъ столицы. Мамаша еще затягивается, модничаетъ и то и дѣло подноситъ къ глазамъ лорнетъ на длинной ручкѣ. Вмѣсто носа у нея — почти ничего, и огромный, выпяченный ротъ съ длинными зубами. Даже страшно — какъ есть «адамова голова». Дочки удивительно похожи другъ-на-друга и на мамашу; но при этомъ довольно недурны: носъ у нихъ немножко побольше, ротъ поменьше, стройная фигура, нѣжный, малокровный цвѣтъ лица съ прозрачной бѣлизною и синими жилками. Могутъ, пожалуй, и понравиться. А все и дѣло въ томъ, чтобы найти кого-нибудь, понравиться и выйти замужъ. Затѣмъ и пріѣхали на воды, можетъ быть принеся послѣднія жертвы, чтобы произвести должное впечатлѣніе и свѣженькими туалетами и всѣмъ прочимъ. Когда на виду, съ новыми знакомыми, за обѣдомъ въ ресторанѣ,- привередничаютъ, самыя дорогія кушанья выбираютъ; ну, а если полагаютъ, что никто не видитъ, въ неурочный часъ, въ дальнемъ уголку, такъ исподтишка совсѣмъ плохенькій обѣдъ въ шестьдесятъ копѣекъ кушаютъ. Между собой на родномъ языкѣ шушукаются, а только кто идетъ мимо — сейчасъ-же непремѣнно по французски: иначе не могутъ!

И я слѣдилъ, какъ онѣ подбирали себѣ подходящую «компанію»: для мамаши генераловъ, а для дочекъ — «приличныхъ» офицеровъ и молодыхъ людей въ куцыхъ курткахъ и съ высочайшими, несмотря на жару, воротничками. Попробуютъ день другой — не подошло, и смотришь — ужъ новое знакомство. Всѣхъ, перебрали.

Сколько разъ мнѣ хотѣлось крикнуть мамашѣ: «Матушка, да этакъ ты никогда не выдашь дочекъ! Губишь ты ихъ, совсѣмъ губишь — помилуй, ни на шагъ отъ себя, вѣчно рядомъ съ ними, будто нарочно для сравненія. Кто-жъ это ими прольстится, когда, при удивительномъ вашемъ сходствѣ, ясно какъ бѣлый день, что лѣтъ черезъ пятнадцать онѣ неизбѣжно превратятся въ такія-же „адамовы головы“! Исчезни, сгинь, пропади — тогда, можетъ быть, что нибудь и выйдетъ»…

Еще мамаша, только ужъ съ одной дочкой. Тоже, тонъ и важность у мамаши такая, что даже голову къ затылку пригибавъ. Какъ съ кѣмъ-нибудь заговорила, такъ, съ перваго слова, презрительно цѣдить'начинаетъ:

— Здѣсь жить нельзя… ничего не устроено, никакого комфорта… грязь… гадость… c'est un misérable trou — que voulezvous! я за границу ѣхала, въ Виши, и вдругъ, наканунѣ отъѣзда, такъ случилось, что нельзя… Я здѣсь въ первый разъ и, ужъ конечно, въ послѣдній… Я обыкновенно каждое лѣто за границу ѣзжу!..