Николай Лейкин - В царстве глины и огня

• Название: В царстве глины и огня
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Классическая проза

«Лейкин принадлежит к числу писателей, знакомство с которыми весьма полезно для лиц, желающих иметь правильное понятие о бытовой стороне русской жизни... Это материал, имеющий скорее этнографическую, нежели беллетристическую ценность»

М. Е. Салтыков-Щедрин.

---

— Оставьте, Матреша. Ну, чего тутъ разсказывать! остановилъ онъ Матрешку.

— А отчего не разсказывать? На свои гуляли, а не на чужія… воспламенялась Матрешка.

— Брось, Матрена… Ну, чего ты въ самомъ дѣлѣ?.. Было, да и прошло, оборвала ее въ свою очередь Дунька.

Матрешка уступила просьбамъ и умолкла.

— Пойти поспать немножко, сказалъ Глѣбъ Кириловичъ и сталъ подниматься съ травы.

— Послушайте… Когда-же вы будете играть вашу свадьбу-то съ Дуней? крикнула ему вслѣдъ Матрешка, когда онъ уходилъ.

— Да ужъ теперь скоро. Какъ только этотъ мерзавецъ Леонтій съ завода провалится, такъ и свадьбу играть можно. Можно и до Александрова дня сыграть, ежели Дунечка будетъ согласна. Успенскаго-то поста много-ли ужъ осталось! Самые пустяки. Паспорты у насъ въ порядкѣ.

Глѣбъ Кириловичъ обернулся и стоялъ поодаль

— Вы, Дунечка, ужъ отпишите матери-то вашей, просите у ней родительскаго благословенія на вѣки нерушимаго и зовите на свадьбу. Не ахти какая дальняя дорога. Пущай пріѣзжаетъ. Денегъ на дорогу ей вышлемъ, прибавилъ онъ. — Вы вѣдь сами-то писать не умѣете, такъ желаете, чтобы я сегодня написалъ отъ вашего имени? Я вотъ посплю, проснусь и передъ уходомъ на камеры въ лучшемъ видѣ напишу.

— Пожалуй, напишите, отвѣчала Дунька.

— Такъ до свиданія.

Глѣбъ Кириловичъ зашагалъ отъ шалаша.

XXVII

Часовъ въ пять дня Глѣбъ Кириловичъ проснулся и сидѣлъ у себя въ каморкѣ за кипящимъ самоваромъ. Столъ былъ покрытъ новой красной бумажной скатертью, только-что купленной; на блюдечкѣ былъ нарѣзанъ въ видѣ двухъ кружочковъ лимонъ, стояла фунтовая баночка съ вареньемъ и помѣщались два прибора — стаканъ и расписная чашка. Глѣбъ Кириловичъ ждалъ Дуньку для написанія письма къ ея матери. За Дунькой онъ уже послалъ мальчишку-погонщика. Глѣбъ Кириловычъ смотрѣлъ на самоваръ, смотрѣлъ на посуду и чувствовалъ самодовольство. «Все это мое, все это собственное, на свой истинникъ купленное», думалъ, онъ. Чай онъ еще не принимался пить. Сидѣлъ онъ безъ пиджака, въ одной жилеткѣ поверхъ ситцевой рубахи и въ опоркахъ на босу ногу. Вскорѣ пришла Дунька. Она была прямо отъ станка, босикомъ, въ линючемъ платьѣ, въ пестрядинномъ передникѣ и съ засученными по локоть рукавами.

— Милости прошу къ нашему шалашу! здравствуйте, Дунечка! воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ, поднимаясь со стула и приготовляясь обнять Дуньку, но она увернулась.

— Погодите, дайте прежде передникъ-то снять, сказала она, — Да и что за здоровканье по десяти разъ на дню! Давеча вѣдь видѣлись.

— Давеча при постороннихъ личностяхъ, а теперь я хотѣлъ поцѣлуйчикъ вонзить.

— Ну, вотъ… Охота тоже… Вся я грязная, въ глинѣ. Даже и руки-то вымыла кой-какъ, наскоро.

Она посмотрѣла на руки и прибавила:

— Ужасти какъ трескаются! Теперь дожди пошли, глина стала мокрая, скользкая — ну. просто наказаніе. Нѣтъ-ли у васъ постнаго масла, чтобъ смазать чуточку?

— Деревянное масло есть, вотъ что лампадку теплю.

— Ну, давайте хоть деревяннаго. Смажешь, да потомъ на сухо вытрешь, такъ какъ будто и легче. А то, вѣрите, словно и не свои руки, деревенѣютъ какъ-то. Такія шаршавыя, что ничего ими не чувствуешь. Вы вѣдь вотъ не знаете нашей глиняной работы, на обжигальной-то печи стоявши.

— Ну, и у насъ тоже хорошо! У васъ глина, а у насъ огонь. Одно другаго стоитъ. У меня вонъ всѣ руки пережжены. Болячка на болячкѣ.

Дунька взяла съ подоконника бутылочку съ деревяннымъ масломъ, налила себѣ немного масла на ладонь, смазала руки, отерла ихъ потомъ о голову и насухо вытерла о передникъ.

— Ну, вотъ теперь здравствуйте, сказала она.

— Здравствуй, Фаншета! Я, Дунечка, недавно читалъ одну книжку, такъ тамъ влюбленные другъ въ друга Пьеръ и Фаншета. Онъ писецъ у нотаріуса, а она швея. Точь въ точь, какъ мы съ вами, проговорилъ Глѣбъ Кириловичъ, притягивая къ себѣ Дуньку и цѣлуя ее.

— Выдумаете тоже глупости! отвѣчала Дунька, слегка отбиваясь отъ Глѣба Кириловича. — Да оставьте-же! Ну, чего вы!

— Пьеръ также цѣловалъ Фаншету, когда она приходила къ нему въ мансарду, цѣловалъ и сажалъ ее къ себѣ на колѣни.

— Тише вы! За стѣной-то вѣдь прикащица слышитъ.

— Никого нѣтъ дома. Прикащица съ ребятишками въ лѣсъ за грибами ушла, прикащикъ по заводу шляется, а работница въ лавочку на деревню побѣжала. Мы, Дунечка, теперь одни въ мансардѣ.

— Въ какой-такой мансардѣ?

— А это по ихнему чердакъ. Вѣдь тамъ въ книжкѣ на заграничный манеръ жизнь описана. Живутъ они въ предмѣстьи Парижа. Вотъ ужъ въ какомъ предмѣстіи я забылъ.

— Богъ знаетъ, что вы говорите! Совсѣмъ полоумный!

— Это я, Дунечка, съ радости, что вы ко мнѣ въ гости пришли. Ну-съ, садитесь на мое мѣсто за хозяйку и разливайте чай. Пожалуйте къ самовару, а я супротивъ васъ.

Глѣбъ Кириловичъ взялъ Дуньку за плечи и посадилъ ее къ самовару, а самъ сѣлъ противъ нея. Минуту погодя. онъ однако придвинулъ свой стулъ рядомъ къ ея стулу и опять обнялъ ее. Она опять стала слегка отбиваться, но онъ говорилъ:

— Теперь ужъ ау! Теперь ужъ невѣста моя. Нечего отворачиваться.

— Да тише вы! Вѣдь кипяткомъ ошпарю.

— Отъ такой душки намъ и кипятокъ не боленъ. Ну, шпарьте, шпарьте. Даже еще пріятно будетъ.

— Да ну васъ…. Что я живодерка. что-ли!

Дунька налила чаемъ стаканъ и чашку и они принялись пить.

— Кушайте съ лимономъ, кушайте съ вареньемъ. Малиннаго варенья нарочно для васъ, Дунечка, купилъ, потому вы сами ягода-малина, шутилъ Глѣбъ Кириловичъ.

— Наскажете тоже! И съ чего вы это сегодня такой!.. Иной разъ только ноете и веселаго слова изъ васъ коломъ не вышибешь, а сегодня вдругъ такимъ козыремъ…

— На душѣ, Дунечка, пріятно. Вотъ смотрю я на этотъ самоваръ — нашъ самоваръ, собственный, смотрю на чашку и стаканъ — наши. Всякая хозяйственность наша. Теперь у насъ хозяйственности много. Знаете, сколько у насъ чашекъ и стакановъ?

— Да мнѣ-то что за дѣло! улыбнулась Дунька.

— Какъ что за дѣло! Что мое — то ваше. Не было-бы у меня Дунечки — и не собиралъ-бы я ничего этого. У насъ, Дунечка, теперь столько стакановъ и чашекъ, что ежели-бы, къ примѣру, мы сами да пять человѣкъ гостей пришло, то и то не побѣжали-бы въ люди побираться посудой, а изъ своей-бы собственной напоили.

— Наливать вамъ еще-то чаю?

— Пожалуйте. Изъ вашихъ собственныхъ ручекъ буду много пить.

— Когда-жъ письмо-то матери будемъ писать? Только сидимъ да зря бобы разводимъ. Вѣдь мнѣ на работу надо.

— А вотъ сейчасъ. За этимъ дѣло не станетъ. Стаканчикъ въ сторону, бумажку положимъ, чернилицу поставимъ — и начнемъ писать, чаекъ прихлебывая. А что до работы, Дунечка, то я вамъ скажу, что на работу теперь вы не наваливайтесь такъ. ужъ очень-то. Съ какой стати? Про васъ и у меня хватитъ.

— Выдумывайте выдумки-то! Одному Леонтію ни за что, ни про что еще девять съ полтиной выложить надо.

При словѣ «Леонтій» Глѣба Кириловича нѣсколько покоробило, но онъ совладалъ съ собой и пробормоталъ:

— Отработаемъ. Я вонъ рыбакамъ триста штукъ глиняныхъ гирекъ на грузъ къ сѣтямъ на три рубля обжечь взялся.

Онъ положилъ бумагу на столъ, поставилъ чернильницу, обмакнулъ перо и спросилъ Дуньку.

— Ну, что-же писать вашей мамашѣ?

— Да вамъ лучше знать, отвѣчала она. — Вы грамотѣй. Пишите, что выхожу замужъ, прошу родительскаго благословенія, зову на свадьбу и посылаю три рубля денегъ на дорогу.

— Надо будетъ, Дунечка, пригласить вашу мамашу погостить передъ свадьбой.

— Ну, вотъ! Что-жъ она тутъ безъ дѣла-то будетъ мотаться!

— Зачѣмъ безъ дѣла? Мы ее можемъ при заводѣ въ обрѣзку пристроить. Два другривенныхъ въ день въ лучшемъ видѣ выработаеть.

— Ну, пишите. А только вѣдь она за все про все жрать меня будетъ. Она язва. Она какъ начнетъ точить, такъ безъ удержу.

— За что-же васъ точить, ежели вы соблюдать себя будете?

— Она найдетъ за что.

— Какъ вашу мамашу-то звать?

— Федосья Ивановна.

Глѣбъ Кириловичъ началъ писать письмо. Написавъ его, онъ прочелъ его Дунькѣ. Въ письмѣ стояло слѣдующее:

«Любезной маменькѣ Федосьѣ Ивановнѣ отъ дочери вашей Авдотьи Силантьевны поклонъ земный, цѣлую ваши ручки и прошу родительскаго благословенія на вѣки нерушимаго. И увѣдомляю васъ, маменька, что я живу на заводѣ здорова и благополучна и работаю не покладывая рукъ и очень стараюсь. А также, маменька. съ душевнымъ трепетомъ дѣлаю вамъ извѣстнымъ, что я здѣсь-же на заводѣ нашла себѣ жениха, который на мнѣ настоящимъ законнымъ манеромъ повѣнчаться хочетъ. Этотъ женихъ здѣшній обжигало, молодой человѣкъ, Глѣбъ Кириловичъ Четыркинъ, а такъ какъ я изъ вашей родительской воли выдти не желаю, то и прошу у васъ на мой законный бракъ вашего родительскаго благословенія на вѣки нерушимаго. И оный Глѣбъ Кирилычъ также земно вамъ кланяется и проситъ благословеніе сочетаться со мною узами закона. И онъ, любезная маменька, хорошій человѣкъ, непьющій и будетъ васъ уважать и почитать, какъ родную мать, ибо онъ самъ сирота и окромя дяди въ деревнѣ, не имѣетъ ни отца, ни матери, а только онъ теперь уже приписавшись въ мѣщане и потому мѣщанинъ. И ежели вы, любезная маменька, на мое благополучіе жить съ нимъ въ законѣ согласны, то прошу васъ пріѣхать ко мнѣ на свадьбу и погостить, а также посылаю три рубля на дорогу. А что вы на мѣстѣ, то отъ мѣста можете отказаться и работать со мной на заводѣ въ обрѣзкѣ, а когда обрѣзки не будетъ, то жить при насъ въ почтеніи до новаго мѣста, а тамъ что Богъ укажетъ. А свадьба наша будетъ, любезная маменька, какъ только вы пріѣдете или, ежели не пріѣдете, то пришлете родительское благословеніе. И пріѣзжайте скорѣе. А женихъ мой Глѣбъ Кириловичъ получаетъ на заводѣ пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ и хозяинъ имъ доволенъ и обжигать кирпичъ онъ будетъ до Масляной недѣли, а то и дольше, такъ какъ заводъ большой и порядовщики много кирпича-сырца наработали. И онъ, маменька, все приданое сдѣлалъ мнѣ на свои деньги, пальто драповое мнѣ купилъ и подвѣнечное платье закажетъ. А годы его такіе, что онъ уже солдатскій жребій вынималъ и въ солдаты не попалъ, стало быть, отъ солдатчины освобожденъ. И еще разъ мы оба шлемъ вамъ, милая маменька, низкій поклонъ и земно кланяемся. А за симъ письмомъ цѣлую ваши ручки и остаюсь любящая васъ дочь Авдотья».