Чарльз Диккенс - Рождественская песнь в прозе (пер.Врангель)

• Название: Рождественская песнь в прозе (пер.Врангель)
• Автор: Чарльз Диккенс
• Жанр: Классическая проза

(англ. Charles Dickens) — выдающийся английский романист.

---

Рождественская пѣснь въ прозѣ Переводъ бар. С. А. Врангель

Строфа I Духъ Марли

Дѣло началось съ того, что Марли умеръ. Насчетъ этого не могло быть ни малѣйшаго сомнѣнія. Свидѣтельство о его смерти подписали священникъ его прихода, конторщикъ, хозяинъ похоронныхъ процессій и его душеприказчикъ. Самъ Скруджъ подписалъ его, а подпись Скруджа пользовалась полнѣйшимъ довѣріемъ всего биржевого міра, на чемъ бы ему ни было угодно ее поставить.

И такъ старикъ Марли былъ мертвъ, мертвъ, какъ дверной гвоздь [1].

Однако, позвольте. Я вѣдь вовсе не хочу сказать, будто доподлинно знаю, что ничего на свѣтѣ нѣтъ мертвѣе дверного гвоздя! Что касается меня лично, то я скорѣе склоненъ думать, что гробовой гвоздь является наиболѣе мертвымъ предметомъ во всей области желѣзной мелочи. Но вѣдь въ пріисканіи подобныхъ сравненій сказалась мудрость нашихъ предковъ и, конечно, не моимъ нечестивымъ рукамъ прикасаться къ этимъ священнымъ завѣтамъ. Такое посягательство грозило бы отечеству гибелью! Поэтому то, я надѣюсь, вы разрѣшите мнѣ, повторить еще болѣе энергично, что старикъ Марли былъ мертвъ, какъ дверной гвоздь.

Зналъ ли Скруджъ о его смерти? Безъ всякаго сомнѣнія. Да развѣ могло быть иначе? Вѣдь я ужъ и не знаю впродолженіи сколькихъ лѣтъ Марли и Скруджъ были компаньонами. Кромѣ того, Скруджъ былъ его единственнымъ душеприказчикомъ, единственнымъ администраторомъ его имущества, единственнымъ участникомъ его дѣла, единственнымъ наслѣдникомъ всего его капитала, единственнымъ его другомъ и единственнымъ человѣкомъ шедшимъ за его гробомъ. Но даже и Скруджъ не былъ столь потрясенъ этимъ грустнымъ событіемъ, чтобы не быть въ состояніи заключить въ самый день похоронъ очень выгодную сдѣлку, проявилъ себя чрезвычайно искуснымъ дѣльцомъ.

Упоминаніе о похоронахъ Марли заставляетъ меня вернуться къ началу моего разсказа. Въ томъ, что Марли умеръ не можетъ быть никакого сомнѣнія и это необходимо себѣ хорошо намотать на усъ, ибо вь противномъ случаѣ не окажется ничего сверхъестественнаго въ томъ, что я собираюсь разсказать.

Согласитесь, что, еслибы мы не были вполнѣ убѣждены, что отецъ Гамлета умеръ еще до поднятія занавѣса, то вѣдь его блужданія ночью, подъ сильнѣйшими порывами западнаго вѣтра, по собственнымъ владѣніямъ, не показались бы намъ нисколько болѣе поразительными, чѣмъ самая обыденная прогулка какого-нибудь пожилого господина по, — ну скажемъ, хоть по кладбищу св. Петра, съ цѣлью поразить и безъ того слабый умъ своего сына. Скруджъ былъ слишкомъ практиченъ, чтобы уничтожить на вывѣскѣ своего торговаго дома имя Марли. Оно красовалось надъ его дверью еще много лѣтъ спустя. Фирма его дома была извѣстна подъ двойнымъ именемъ: Марли и Скруджъ. Нѣкоторые же люди, новички въ торговомъ домѣ называли ее иногда «Скруджъ и Скруджъ», а иногда и просто «Марли». Но ему и то и другое имя было безразлично и онъ охотно отзывался на оба. Да, нечего сказать, тертый калачъ былъ этотъ Скруджъ! Порядочная таки жила и скряга! Пронырливый, хитрый, какъ лиса, скрытный и злой — ну словомъ закоренѣлый старый грѣшникъ! Жесткій и острый какъ кремень, изъ котораго никакое треніе никогда не вызвало ни одной добродѣтельной искры. Да, онъ ловко умѣлъ схватывать жертву своими цѣпкими, желѣзными пальцами, схватить, жать, мучить, терзать и такъ и не выпустить изъ своихъ ежовыхъ рукавицъ! Наполнявшій его душу холодъ леденилъ черты его старческаго лица, изсушалъ его, острый носъ, морщилъ его щеки, дѣлалъ его походку подпрыгивающей, глаза красными, тонкія губы синими, голосъ сварливымъ и гнусавымъ. Какой-то, словно, иней никогда не сходилъ съ его головы и бровей и остраго, выдающагося подбородка. Онъ всюду вносилъ съ собой свою низкую температуру, леденилъ воздухъ своей конторы въ лѣтнее время и ни на Іоту не согрѣвалъ его въ дни рождественскихъ святокъ.

Ни внѣшній холодъ, ни внѣшнее тепло не производили никакого вліянія на Скруджа. Лѣтнія жары такъ же не могли согрѣть его, какъ суровые морозы не могли сдѣлать его еще холоднѣе. Никакіе порывы вѣтра не могли быть яростнѣе и рѣзче, чѣмъ онъ самъ. Никогда падающій снѣгъ съ такимъ упорствомъ не добивался своей цѣли, никогда ливень не былъ болѣе неумолимъ. Никакое ненастье не было въ силахъ помѣриться съ нимъ, и самые безумные дожди, снѣжныя вьюги и градъ могли похвастаться передъ нимъ лишь однимъ преимуществомъ, тѣмъ, что они были щедры:- слово совершенно чуждое пониманію Скруджа.

Никогда никто не остановилъ его на улицѣ, чтобы спросить съ привѣтливымъ выраженіемъ лица:- «Дорогой Скруджъ, какъ бы поживаете? Когда навѣстите насъ?» Ни одинъ нищій не рѣшался подойти къ нему за подаяніемъ, ни одинъ ребенокъ не спрашивалъ его который часъ. Никогда въ жизни ни одна женщина, ни одинъ мужчина не просили его указать имъ дорогу. Даже собаки, вожаки слѣпыхъ, казалось знали его, и при встрѣчѣ съ нимъ быстро увлекали своихъ хозяевъ въ подворотни и шевелили хвостами, какъ бы говоря:- «Эхъ, хозяинъ, право лучше совсѣмъ не имѣть глазъ, чѣмъ имѣть такіе злые!»

Вы думаете, что все это хоть немного трогало Скруджа? Нисколько. Это именно и было то, чего онъ добивался. Идти одинокимъ по жизненнымъ путямъ, кишащимъ людьми, отстранять и пугать встрѣчныхъ, было для Скруджа такъ же сладко, какъ пирожное для маленькихъ лакомокъ.

Однажды, въ этотъ лучшій изъ всѣхъ хорошихъ дней года, въ рождественскій Сочельникъ, старый Скруджъ, погруженный въ свои дѣла, сидѣлъ у себя въ конторѣ. Погода была холодная, пронизывающая и вмѣстѣ съ тѣмъ пасмурная. Скруджу было слышно, какъ проходившіе по переулку взадъ и впередъ люди, дули себѣ въ руки, тяжело дыша, ударяли себя въ грудь и сильно топая, быстро передвигали ногами чтобы хоть какъ-нибудь согрѣться.

На городскихъ часахъ только что пробило три, а между тѣмъ было уже темно, какъ ночью, да и весь день почти не было свѣта. Зажигавшіеся въ окнахъ сосѣднихъ конторъ огни, представлялись какими-то красноватыми пятнами, расплывавшимися на темномъ фонѣ такого густого воздуха, что, казалось, его можно было осязать. Туманъ проникалъ внутрь домовъ черезъ всѣ щели и даже скважины замковъ. Снаружи онъ былъ такъ плотенъ, что, хотя эта улица и была одною изъ самыхъ узкихъ въ городѣ, дома напротивъ представлялись лишь какими то смутными призраками. Смотря на эти темныя облака, все ниже спускающіяся и обволакивающія все окружающее глубокою тьмою, можно было предположить, что природа, расположившись гдѣ то по близости, затѣяла что-то недоброе.

Дверь комнаты, въ которой сидѣлъ Скруджъ была пріотворена, чтобы хозяйскому глазу было удобнѣе наблюдать за конторщикомъ, помѣщавшимся рядомъ, въ угрюмой, маленькой каморкѣ, напоминавшей темный колодецъ. Скруджъ по своей скупости разводилъ у себя въ каминѣ самый маленькій огонь, огонь же въ комнатѣ конторщика былъ еще меньше:- казалось, что въ каминѣ лежалъ одинъ ничтожный кусокъ угля. Несчастный писарь дрожалъ отъ холода, но не могъ подбавить топлива, такъ какъ, ящикъ съ углемъ Скруджъ держалъ у себя въ комнатѣ, и каждый разъ, какъ бѣдный конторщикъ входилъ съ лопатой въ рукѣ за углемъ, хозяинъ неизмѣнно повторялъ, что будетъ вынужденъ расчитать его. Вотъ почему бѣдный конторщикъ надѣвалъ бѣлый вязаный шарфъ и старался согрѣться пламенемъ свѣчи. Но такъ какъ онъ не обладалъ сильнымъ воображеніемъ, то всѣ его старанія и пропадали даромъ.

— Богъ помощь дядя! Съ праздникомъ! — раздался веселый голосъ. Очевидно этотъ голосъ принадлежалъ племяннику Скруджа; онъ такъ быстро подошелъ къ дядѣ, что тотъ его замѣтилъ лишь когда раздалось его веселое привѣтствіе. Только благодаря этому Скруджъ не помѣшалъ ему войти.

— Ну тебя! — отозвался старикъ, — это еще что за глупости!

Племянникъ Скруджа, согрѣвшійся быстрою ходьбою въ туманномъ, морозномъ воздухѣ, весь горѣлъ; его разрумянившееся лицо было удивительно красиво. Глаза его блестѣли и паръ вырывался вмѣстѣ съ его дыханіемъ.

— Какъ! Рождество глупости, дядя? — сказалъ племянникъ. — Вѣдь, вы, конечно, не это хотѣли сказать?

— Нѣтъ, именно это, — отвѣчалъ Скруджъ. «Веселое Рождество!» Изъ за чего тебѣ быть такимъ веселымъ? Какое ты имѣешь право быть веселымъ? Ты, бѣднякъ?…

— Ну, ну, — весело воскликнулъ племянникъ, — а какое право имѣете вы быть не веселымъ? Какія причины можете имѣть вы, чтобы быть недовольнымъ? Вы?… Богачъ?…

— Ну!.. — промычалъ дядя, не имѣя на готовѣ лучшаго отвѣта. За этимъ «ну» послѣдовало вторично слово «глупости».

— Ну перестаньте, дядя, упрашивалъ племянникъ.

— Да какъ же мнѣ быть, — возразилъ Скруджъ, — разъ я живу въ этомъ мірѣ безумцевъ? «Веселое» Рождество! Провались оно, это Рождество! Чѣмъ другимъ является этотъ праздникъ, какъ не тѣмъ временемъ года, когда обыкновенно сводятъ счеты, часто даже не имѣя денегъ для уплаты ихъ? Съ каждымъ новымъ Рождествомъ только дѣлаешься старше годомъ и ни на волосъ богаче. Это тотъ день, въ который при подведеніи баланса конторскихъ книгъ, убѣждаешься, что послѣ двѣнадцати мѣсяцевъ каторжнаго труда, ни на одной изъ отраслей торговли, указанныхъ въ этихъ книгахъ, не имѣешь ни копѣйки барыша! Еслибъ я могъ исполнить свое завѣтное желаніе, — продолжалъ со злобою Скруджъ, — то всякаго балбеса, бѣгающаго съ праздничной улыбкой на лицѣ, я сварилъ бы вмѣстѣ съ его рождественскимъ пудингомъ, воткнулъ бы ему въ сердце вѣтку падуба [2], да такъ бы и похоронилъ. Вотъ это было бы дѣло!