Борис Фрезинский - Судьбы Серапионов

• Название: Судьбы Серапионов
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Академический проект
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-7331-0168-7

Книга Б. Я. Фрезинского посвящена судьбе петроградских писателей, образовавших в феврале 1921 г. литературную группу «Серапионовы братья». В состав этой группы входили М. Зощенко, Н. Никитин, Вс. Иванов, М. Слонимский, К. Федин В. Каверин, Л. Лунц, И. Груздев, Е. Полонская и Н. Тихонов.

Первая часть книги содержит литературно-биографические портреты участников группы (на протяжении всего творческого и жизненного пути). Вторая — на тщательно рассмотренных конкретных сюжетах позволяет увидеть, как именно государственный каток перемалывал судьбы русских писателей XX века, насколько губительным для них оказались попытки заигрывать с режимом и как некоторым из них удавалось сохранять человеческое достоинство вопреки обстоятельствам жестокого времени. Автор широко использовал в книге малоизвестные и неопубликованные материалы государственных и частных архивов. В качестве приложения публикуются малоизвестные статьи участников группы, а также высказывания их коллег, критиков и политиков 1920-х гг. о Серапионовых братьях.

---

Весной 1939 года после поражения Испанской республики и в ожидании советско-германского альянса отлученный от газетной работы (корреспонденции из Испании Эренбург печатал под своим именем, из Франции — под псевдонимом Поль Жослен, и то, и другое запретили) Эренбург после долгого перерыва начал писать стихи. Его письмо к Полонской от 28 апреля 1939 года, несмотря на все беды и тревоги, исполнено торжественной радости (оно даже написано о себе в третьем лице!): «Мировые событья позволяют гулять Эренбургу-Жослену ввиду этого Эренбург вспомнил старину и после семнадцати лет перерыва пишет стихи. Так как в свое время он показывал тебе первые свои стихи, то и теперь ему захотелось послать именно тебе, а не кому-либо иному, его вторые дебюты…». Получив ответ Полонской, Эренбург написал ей 5 июня: «Дорогая Лиза, твое письмо, твоя дружба ободрили и вдохновили меня, как когда-то на Rue Lunain. Кот, что ходит сам по себе, на радостях изогнул спину»[1010].

29 июля 1940 года Эренбург вернулся в Москву из оккупированного гитлеровцами Парижа; через Германию его провезли под чужим именем. Тяжело заболевший, он приехал в Москву, где с подачи коллег ходили упорные слухи, что он стал невозвращенцем. О возвращении и болезни Эренбурга Полонская узнала, видимо, еще до прибытия его в Москву, поскольку 31 июля она писала Шкапской: «Получила Ваше сообщение о болезни Ильи Григорьевича и просто не в состоянии была Вам писать. Очень прошу Вас, дорогая, черканите пару слов. Я сама написала бы Ирине, но не знаю ее адреса». В тот же день Шкапская сообщала в Ленинград: «Ну вот, дорогая, Илья Григорьевич приехал позавчера. Ириша звонила — очень худой, уверяет, что это только острый колит был долго, сейчас ему лучше… Будем надеяться, что все это ложная тревога. Ваш привет сердечный ему через Ирину передала». 26 августа Эренбург написал Полонской первое по возвращении письмо: «Дорогая Лиза, я вернулся живой. Очень рад твоему письму и особенно тому, что ты собираешься в Москву. Я, может быть, поеду „отдыхать“ (заставляют), но под Москву, и ты меня легко отыщешь. Есть что рассказать и о чем поговорить. Обнимаю. Твой Илья».

В конце августа 1940 года Эренбургу разрешили напечатать в газете «Труд» очерки о разгроме Франции, свидетелем которого он был. В условиях жесткой цензуры эпохи советско-германского договора о дружбе антифашистские очерки Эренбурга стали сенсацией. Полонская пишет из санатория, где лечилась, в Москву Шкапской: «Нет ли у Вас под рукой статей И. Г. в „Труде“?» и через несколько дней снова: «Если достанете номера „Труда“, не посылайте мне их, а только сообщите даты. В Ленинграде я пойду в Публичную библиотеку и почитаю. Оттуда уже пошлю Вам и стихи, а Вы покажете их, когда прочтете, только И. Г». 17 октября Шкапская пишет Полонской: «Насчет „Труда“ — напишу, как получу. Сегодня будет у меня Лиля Брик — она его (Эренбурга — Б.Ф.) видала, я тогда припишу кое-что в письме… Лиля Юрьевна почти ничего нового не сказав, только детали. Но со слов Эренбурга рассказывает, что Фейхтвангер как будто не убит, как прошел слух, а в Лиссабоне, сестра ея Эльза в неоккупированной Франции, Арагон был врачом на фронте, дважды награжден, но ни минуты не поколебался в своей советскости, как и Муссинак, который в тюрьме, как и Жан-Ришар Блок… Потом я звонила Илье Григорьевичу. Он все собирается ко мне, но болеет и занят, рассказала ему, что Вы нездоровы, он ужасно встревожился. „Труд“ он еще не получил…».

В декабре 1940 года Эренбург приехал в Ленинград. Тогда были написаны обращенные к нему стихи Полонской:

Как я рада, что ты вернулся
Невредим из проклятых лап!
Светлым месяцем обернулся
Самый темный в году декабрь…
Бродим вместе, не расставаясь,
Как той осенью дальней, когда
Перед нами во мгле открывались
Незнакомые города.
Я твою горячую руку
Нахожу средь ночной темноты.
«Нам судьба сулила разлуку…» —
Говоришь, исчезая, ты.

Годы Отечественной войны Полонская провела в эвакуации в Перми (тогда — Молотов), ее сын был на фронте с начала войны. Она редко писала Эренбургу — знала, как он занят (бывало, Эренбург писал по несколько статей в день — для центральных газет, для фронтовых, для зарубежных агентств; ежедневно приходила фронтовая почта, и ни одно письмо не оставалось без краткого ответа…). Но когда жизненные обстоятельства в Молотове стали невыносимыми — написала; впрочем, вот что она рассказывала об этом в письме М. М. Шкапской 25 ноября 1942 года: «Доведенная до отчаянья, я дала три телеграммы — Вам, Фадееву и Эренбургу. Жизнь в этом городе сплошной бред. Мне все время не давали постоянной прописки. Слонимский, как Вам известно, мало интересуется своими товарищами, а он стоит во главе Союза. Он устроил себе комнату в гостинице, для семьи и домработницы. Получает вроде пайка и обеды, а на всех прочих ему наплевать».

Эренбург, конечно, сразу отреагировал на телеграмму (а у него тогда был исключительный авторитет в стране) и уже 30 ноября Полонская сообщала Шкапской: «Пока меня прописали в гостинице до 15/XII, не знаю, что будет дальше. Илью Григорьевича не хочется затруднять, но, кажется, придется». 30 января 1943 года из Москвы в Молотов возвращалась З. А. Никитина, редакционно-издательский работник, давний друг Серапионов; Эренбург послал с ней два письма. Одно — Полонской: «Мне очень грустно, что тебе как-то особенно нехорошо, даже учитывая общую картину. Надеюсь, теперь хоть с комнатой у тебя уладилось. Напиши мне о себе, пришли стихи» — далее переписано стихотворение «Был мир и был Париж…», которым заканчивалась книга Эренбурга «Стихи о войне», и, конечно, соображения о делах на фронте (этим жили все). Второе было адресовано председателю Горсовета Молотова — в нем просьба «облегчить положение эвакуированной писательницы Елизаветы Григорьевны Полонской» с припиской: «Её литературная работа заслуживает со стороны советских органов самого заботливого отношения к ней самой»[1011]. В годы войны такие письма Эренбурга на местах воспринимались, как руководство к действию — во всяком случае, в письме Полонской от 5 сентября 1943 года никаких бытовых жалоб уже нет, а есть в этом письме то, что очень заботило и Эренбурга: «Мне очень понравилась твоя статья в еврейской газете[1012], особенно заключительные слова о месте за судейским столом. К сожалению, кроме самого страшного есть еще и менее страшные — фашистские плевелы, залетевшие в нашу вселенную. Как их судить? Они пускают ростки где-нибудь на глухой пермской улице, в душе каких-нибудь курносых и белобрысых подростков и что может выжечь их из души?» — Эренбург хорошо знал, как эти плевелы укореняются не только в массе, но и в недрах госаппарата: сталкивался с ними постоянно; он делал все, что мог, чтобы остановить рост антисемитизма в стране и, конечно, не мог предвидеть, что ожидает впереди.

В годы войны имя Эренбурга систематически упоминается в переписке Полонской со Шкапской. Вот несколько фрагментов из писем Е. Г.

Летом 1942 года: «Снова мы переживаем тревожные дни, живем от сводки до сводки. Хотелось бы в это время делать более общественно-полезное дело, чем литература. Она в эти дни кажется мало нужной за исключением, конечно, такой, какую делает Илья Григорьевич. Третьего дня слушала ночью его выступление по радио. Мужественные и бесконечно грустные слова — да, „за столом победителя бывает тесно“.»

30 марта 1943: «Получила книгу стихов И. Г. Хорошие стихи, в них все честно и много существительных, а волнует до слез».

22 июня 1945: «Одно меня огорчало и вы знаете, что именно. Я твердо надеюсь, что наш друг превозмог свою личную обиду. Я слишком его люблю, чтобы не верить в это». (С понятной осторожностью здесь говорится о статье «Товарищ Эренбург упрощает», напечатанной в «Правде» перед самой Победой по личному распоряжению Сталина: в обычной для него иезуитской манере диктатор нанес удар по Эренбургу, чья феноменальная слава, особенно среди фронтовиков, не могла не раздражать его).

Эренбург и Полонская встретились вскоре после Победы в Ленинграде. В книге «Люди, годы, жизнь» об этом написано так: «Я пошел к Лизе Полонской. Она рассказывала, как жила в эвакуации на Каме. Ее сын в армии. Мы говорили о войне, об Освенциме, о Франции, о будущем. Мне было с нею легко, как будто мы прожили вместе долгие годы. Вдруг я вспомнил парижскую улицу возле зоологического сада, ночные крики моржей, уроки поэзии и примолк. Горько встретиться со своей молодостью, особенно когда на душе нет покоя: умиляешься, пробуешь подтрунивать над собой, нежность мешается с горечью»[1013].

По окончании войны Эренбург был отправлен в поездку по странам Восточной Европы, посетил он и заседания Нюрнбергского трибунала над нацистскими преступниками, о неотвратимости которого напоминал всю войну. Вернувшись, он нашел присланную ему книжку Полонской «Камская тетрадь» (она вышла в Молотове) с надписью: «Дорогому Илье с любовью. Л. 17/IX 45». Отвечая на подарок, он послал Е. Г. открытку от Таламини, которую получил для неё в Европе и коротко написал 19 декабря 1945 года: «Был я в семи странах, видал приятные окраины Европы и её разоренные внутренности. Пил вермут в Абации и многое вспомнил. Еще не собрался с мыслями. В Албании было тепло. Здесь сильный мороз. В Нюренберге немцы (Фриче и др.) меня узнали». Полонская ответила через месяц: «Спасибо за письмо и открытку. Не думала, что он в живых да еще и работает. Он из поколения фантастов, международное издание девятисотых годов. Мы тогда примыкали к этой серии, с некоторыми изменениями. Очень слежу за твоей работой. Твоя статья о Нюрнберге — превосходна[1014]. У меня такое чувство, что из этого города сделали „уголок Фемиды“, отгородив его ширмой, а за ширмой, по другую её сторону, расположились все прочие боги, включая Вотана». Затем печальное объяснение задержки с ответом: «Скончалась моя мама. Очень грустно и пусто стало. Даже недвижимая и без языка, борющаяся со смертью, она была источником тепла и жизни. Единственный друг, который не предаст. Я хотела написать тебе сразу, как получила твое письмо, но не могла».