Хорхе Семпрун - Долгий путь

• Название: Долгий путь
• Автор: Хорхе Семпрун
• Издательство: Известия
• Жанр: О войне
• Год: 1989

В центре романа «Долгий путь» — описание нескольких дней в вагоне поезда, переправляющего из Франции в концентрационный лагерь Бухенвальд сотни узников, среди которых находится и автор будущего романа. В книге, вышедшей почти двадцать лет спустя после воспроизведенных в ней событий, скрещиваются различные временные пласты: писатель рассматривает годы войны и фашизма сквозь призму последующих лет.

---

Семпрун близок нам сегодня своим романом потому, что откровенно размышляет — как и мы в связи с обнажившимися трагическими перипетиями нашей недавней истории — о проблеме моральной ответственности и личного выбора своего пути. Вот немецкий солдат-охранник, явно сочувствующий заключенному-антифашисту. Виновен ли он в злодеяниях эсэсовцев, от которых открещивается? Да, он имеет к ним прямое отношение, пока не докажет обратного, выносит свое справедливое суждение автор. От людей, оказавшихся соучастниками в преступлении, в положении объективно более тяжелом, чем заключенные-антифашисты, Семпрун логично требует действий, четкого выбора, даже если это повлечет за собой гибель. И понятным становится, почему заключенный, желая смерти на Восточном фронте симпатичному тюремщику, вместе с тем хотел бы пожелать ему счастья.

Когда нацизм рухнул и герой-рассказчик вместе со своими товарищами оказался на воле, он врывается в дом мирных бухенвальдцев рядом с лагерем, чтобы понять, как они могли видеть это, жить рядом с этим. Не то чтобы они не знали; но они старались не знать, не думать об этом, как бы закрывали глаза. Семпрун вспоминает, как американцы заставили жителей соседнего Веймара совершить «экскурсию» по Бухенвальдскому лагерю, взглянуть на печи крематория и штабеля трупов. Я видел эту американскую кинохронику, видел, каким потрясением стала эта «экскурсия» для благополучных веймарцев, настроившихся на «прекрасное воскресенье». Но не потому, что они не знали, а потому, что была одним разом содрана защитная корка с ими же подавленной и заживленной совести. И угрызения совести оказались страшной, неизгладимой карой для этих формально не причастных к бухенвальдской трагедии людей.

Правда, в последние годы во Франции да и в других странах поднялась волна так называемого «исторического ревизионизма», фактически это была попытка смягчить ответственность немецкого фашизма за массовые зверства, за геноцид и другие преступления. Иные французы ставили под сомнение сам факт этих преступлений: лагеря, убийства евреев — все это, мол, вымысел. Причина, думается, в том, чтобы снять вину заодно с нацистами и с коллаборационистов, которых немало было во Франции. Состоявшийся там недавно процесс над «лионским мясником», палачом-эсэсовцем Барбье, своевременно — пусть болезненно — освежил в общественной памяти скорбные, но и постыдные страницы прошлого. Ко времени был показан французам и телевизионный фильм по роману «Долгий путь».

Барбье, как известно, был приговорен к пожизненному тюремному заключению, поскольку смертная казнь во Франции отменена. Идеи справедливости и возмездия, можно считать, хоть в какой-то степени восторжествовали. Но вот что удивительно: и в этом романе, и в «Прекрасном воскресенье» Семпрун воздерживается от описания возмездия, постигшего эсэсовцев в результате бухенвальдского восстания, в котором руководящую роль сыграли, как известно, советские военнопленные. У меня, честно говоря, вызывает протест и эпизод в «Долгом пути», когда герой-рассказчик предотвращает справедливый расстрел палача-эсэсовца, чтобы его молодые конвоиры-французы «сберегли чистоту и нежность сердца…». Возможно, иной поворот событий нарушил бы определенную целостность романа, в котором гибнут только жертвы нацистов. А может быть, здесь то, что наша социологизированная критика именовала мелкобуржуазным гуманизмом?

Автор этого предисловия познакомился с Семпруном четверть века назад, когда тот вкушал успех своего первого романа. Молодой, совершенно седой красавец, благородный идальго, но не рыцарь печального образа, а скорее Сид Кампеадор, полный энергии.

В литературе дела действительно пошли успешно. Работая над романом, Семпрун составил себе имя прежде всего как сценарист ряда нашумевших — и талантливых — фильмов таких режиссеров, как Ален Рене, Коста-Гаврас и другие. Но с компартией произошел разрыв: в январе 1965 г. Федерико Санчес (под этим именем его знали в КПИ) был выведен из Политисполкома и исключен из партии за «эволюционизм», «капитулянтство», «ревизионизм» и т. п.

Дело было в том, что Семпрун пришел к выводу о бесперспективности партийного лозунга всеобщей политической стачки, выдвинутого тогдашним лидером КПИ Каррильо. Предполагалось, что такая стачка приведет к свержению Франко, Семпрун же ссылался на положение дел внутри франкистской Испании, в частности, на бурное ее экономическое развитие, утверждал, что пропаганда стачки приводит только к бессмысленной утрате партийных кадров.

Хотя последующие события, похоже, подтвердили правоту Семпруна — ведь франкистский режим умер вместе с Франко естественной, ненасильственной смертью, не возьму на себя смелость — да и достаточных данных для этого у меня нет — выступать в роли арбитра давнишнего спора. Да, авторитарные действия Каррильо в последние годы его лидерства стали одной из причин эрозии испанского коммунистического движения, отхода от него многих былых приверженцев — хотя в более ранние времена этот безусловно незаурядный политический руководитель, обладавший острым чувством нового, немало поднял престиж этого движения. И все же, когда читаешь «Автобиографию Федерико Санчеса» (1977), где Семпрун в свободной литературной форме, столь характерной для латиноамериканской прозы, рассказал об обстоятельствах своего исключения да и о перипетиях своей деятельности коммунистического активиста, о том, что был «сталинизированным интеллектуалом», что писал искренние оды коммунизму и Долорес Ибаррури, — так вот, когда читаешь все это, испытываешь чувство неловкости за человека, который едва ли не с мазохистской страстью растаптывает то, чему поклонялся. Такого сарказма не заслуживают тысячи достойнейших коммунистов-испанцев, самоотверженно боровшихся с фашизмом у себя на родине и в других странах, не заслуживает его и герой-рассказчик «Долгого пути», шедший во имя своих идей на смерть. Тем более что сейчас испанские коммунисты стараются оставить в прошлом старые разногласия, будучи воодушевлены, как это показал недавний съезд КПИ, главной целью — восстановлением единства.

Впоследствии Семпрун сочтет преимуществом своей жизни тот факт, что он всегда сохранял для себя возможность «оставаться и вовне, — и внутри». Что же, в выигрышности такой неизменно критической позиции не откажешь. Но морально и эмоционально она уязвима, ибо не дает четкого ответа на вопрос «с кем ты?», который — надо это признать — дан со всей определенностью в «Долгом пути». В любопытном философско-политическом романе «Белая гора», где действуют три разных героя, по существу же — три ипостаси одного социально-психологического типа, Семпрун передаст расколотость, рефлексию и в каком-то смысле бесперспективность чисто интеллектуалистского сознания, отчужденного и вместе с тем неотрывного от бурных перипетий нашего века. Похоже, эта тема станет главной для автора.

Но когда Ален Рене сделает по сценарию Семпруна фильм «Война окончена», где Ив Монтан с присущей ему скупой силой сыграет испанского коммуниста-подпольщика, с риском для жизни приезжающего на родину из Парижа, чтобы выполнять изначально нереальную директиву партии, зритель воспримет этот фильм не как сатиру на оторванное от жизни руководство (хотя есть в нем соответствующие кадры), а как проникнутый уважением рассказ о герое, выполняющем свой долг несмотря ни на что. Эта же тема и этот настрой прозвучат и в романе Семпруна «Беспамятство» (1967), герой которого Мануэль, пришедший в него из «Долгого пути», гибнет в антифашистской борьбе.

Верно, политическая биография Семпруна достаточно характерна для западноевропейских интеллигентов его поколения, которые в молодости боролись против фашизма и реакции на стороне компартии или в ее рядах, а затем — после разоблачений сталинского произвола в 1956 г. и конца «пражской весны» 1968 г. — отошли от нее, да и от нас. Но если сегодня мы сами оказываемся самыми беспощадными критиками собственной истории, с болью, но и с решимостью выявляем ее белые — точнее сказать, черные — пятна, то можем ли мы сегодня повторять в адрес таких интеллигентов былые обвинения в антикоммунизме и антисоветизме? И разве не восстановима прежняя дружба, замешанная на общей крови, на общей борьбе?

Верно, смерть коммуниста-подпольщика Мануэля, этого alter ego автора, можно трактовать и символически для Семпруна. Но не думаю, чтобы эта операция далась ему без боли и что развеялись чувства и убеждения интеллигента-антифашиста. Да и он сам через несколько лет после исключения из партии гордо отвечал интервьюеру буржуазного журнала: «Я не бывший коммунист. Я — коммунист». А уже в 1980 году хотя и скептически отзываясь о перспективах коммунизма (да кто тогда, в перигей брежневского застоя и показухи, мог предвидеть перестройку?!), вместе с тем признал, что «коммунизм остается крупнейшим событием нашего века». Так зрелый человек хранит светлое воспоминание о первой любви.