Алексей Смирнов - Кохвей (Автопортрет в лицах)

• Название: Кохвей (Автопортрет в лицах)
• Автор: Алексей Смирнов
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Обождитя, обождитя!.. У меня кохвей бежить!..

- Да уж убежал! - кричит с кухни Сверчков, широким жестом оплывшего на покое гимнаста стягивая с плеч чемпионские помочи и великодушно выключая газ.

Остатки напитка со скорбной торжественностью проносятся по коридору. Впереди in propria persona - собственной персоной плывет Кофейник, с ним Филипповна, за ней - я, за мной - Сверчков, спустив по бокам кольца подтяжек и сворачивая к себе в комнату.

Няня водружает залитый гущей сосуд посреди стола на согнутую железным цветочком плоскую подставку и отирает влажной тряпкой горячую кофейную грязь, убежавшую из-под крышки.

Печальная музыка тишины.

- Дак телехвон же зазвонел прямо у етот момент, врах его возьми!

Няня удручена.

А я, наоборот, восхищен тем, что телефонная трель угодила в самое яблочко: ни до, ни после вскипания, а в такт с ним, как будто кто-то нарочно подкараулил! Между прочим, звонили не нам. Перепутав цифры, добивались посольства дружественной Эфиопии, просили секретаря, и Филипповна, расстроенная неудачной варкой, вызвала на переговоры Сверчкова. Разобравшись, куда звонят, и сообразив, что абонент - иностранец, пытающийся говорить языком аборигенов, дипкурьер мобилизовал свой английский, однако подчинил ему лишь форму высказывания, тогда как словарь произвольно смешал:

- Простите... э-э... мистер секретарь есть в ауте. А это вообще... э-э... есть приватная квартира. Вы дбержите не ту линию.

Такой язык - английский по форме и преимущественно русский по словарю внушал Филипповне глубокое уважение к соседу. В ее глазах дипкурьер был носителем как бы трех языков: на родине он говорил по-русски, за рубежом по-английски, а на родине с иностранцами - как сейчас. Получалось, что Сверчков - полиглот. Наверно, потому няня и кивнула в сторону двери, обращаясь ко мне:

- Вучись, дитё, светлым будешь.

Даже забелённый молоком, кофе горяч. Мы шумно вытягиваем его из блюдец вместе с воздухом.

- Прихлебывай, птушенька, прихлебывай, - поощряет Филипповна.

Мы пьем отвар, остужаем его, а по пути вспоминаем перипетии минувшего. Именно это и важно для нас; вопрос же о качестве пития вообще не стоит. Оно не имеет никакого отношения к делу. Оно соотносится с нами так же, как на языке Сверчкова посольский секретарь - с нашей квартирой: "Мистер... э-э... Кволити есть в ауте".

Для вкуса я макаю в блюдечко твердый сахарок и слежу за тем, как, всасывая кофе, рафинад меняет цвет, темнеет, разбухает, рыхлится, дробясь на крупинки, из каляного делается мягким, рассыпчатым, а когда впитываешь его в себя, растворяется во рту.

Откофейничав, согревшись, няня успокаивается, утирает уголки губ белой лапкой ситцевого платочка и переворачивает чашку вверх дном.

Сейчас гадать будет.

- Ну, смотри... Увидал что ай нет? - спрашивает, указывая на кофейные потеки по стенкам, на мутные коричневатые разводы в мелких семечках гущи.

- Ничего, - отвечаю чистосердечно.

- Вишь, тут вроди жирахв какой шею тянеть... Али женьшина руку подняла... Ну, а так? - Няня поворачивает чашку боком. - Так навроди клешши раскрылись... Помилуй Бох! А у тебя? Дай гляну.

Она смотрит на мой кофейный узор. Молчит. Представляет, что бы он мог означать.

- А у тебя птица летить, ишь крыльбями машеть... А тут унизу будто собака притулилась.

- Ну и что - притулилась? К чему это?

- А и кто ж его знаить - к чему? Предполагать можно...

Няня колышет кофейник, взбаламучивая придонную жижу. Со вздохом ставит на место:

- Человек, говорять, предполагаить, а Господь располагаить. Вот тебе и увесь кохвей.