Александр Гера - Набат-3

• Название: Набат-3
• Автор: Александр Гера
• Издательство: Издательство АСТ
• Жанр: Триллер
• Год: 1999

Это — роман-предупреждение. Роман о том, как, возможно, и НЕ БУДЕТ, но МОЖЕТ БЫТЬ. И если так будет — это будет страшно… Это невероятная смесь реальности и фантастики, политического триллера и антиутопии, настоящего и будущего, книга, в которой трудно отличить вымысел от истины. Страна стоит на пороге перемен. Страна стоит перед выбором. И если выбор будет неверный, случится СТРАШНОЕ. Если промолчат миллионы людей, к власти придут единицы тех, кого назвать людьми нельзя. И тогда Бог отвернется от страны, отдавшейся во власть дьяволу. Такова цена молчания. Цена ошибки… Так МОЖЕТ БЫТЬ. Так БЫТЬ НЕ ДОЛЖНО…

---

Кому нимба не хочется! Только тому, кто его уже носил. Дело оставалось за малым: кому проводить операцию? Из нейрохирургов, демиургов своею дела, Толмачев знал только Луцевича из Центра Бронштейна. Броня ревниво оберегал свое светило, и сам Луцевич наотрез отказал Толмачеву. «Если только тебе лоботомию делать, — поправился он, — а для чего другого — на пушечный выстрел к твоему заведению не подойду». Пришлось предложить участие и афере профессору Панову, из обычных титулованных долбоёбов. Свое профессорство козлоногий Венька Панов заработал стараниями папаши, академика из сталинских времен. Тупой оказался отпрыск и никудышный. «Ладно, — решил Толмачев, — не меня резать будут». И доверил козлоногому козлобородого. Ну впрямь по теории видов Дарвина! Все должно получиться!

Везет же придуркам! Напрочь в точку попал Толмачей! Оказалось вообще и самую точку попал: Свиньки и Пановы жили соседями в Пионерском переулке на Патриарших и оба однажды выезжали в турпоездку за бугор. Венька Панов хоть и тупой, да на острую шпагу умел первых красавиц насаживать, а Федька Свинько у задрипанных свистушек со слезами вымаливал палчонку. Венька запросто приголубил гидессу-немку, собирался приголубить повторно, а тут Федька принялся под дверью блеять, что ему очень надо и его надо пожалеть, что он будущий корифей наук, а Ленин велел делиться. Панов Свинько не простил-занудства и элементарно физиономию начистил после второго испорченного захода, а Свинько по возвращении отписал в органы о недостойном поведении Панова. В студентах Панов Свинько не отомстил, а тут случай сам представился. Покопаться в голове? Да хоть в заднице! У Свинько? — За милую душу!

Панов хоть мало-мальски смыслил в тонкостях, по в головешке Свинько покопался упорно, нашел-таки шишковидный отросток и стимулировал его, как наставлял Толмачев. Пока черепок склеивали заново, пока суть да дело, козлобородый вел себя прилично. Поместили его в отдельную палату, куда вхожи были сугубо Толмачев и старшая медсестра Сичкина. Послеоперационный период заканчивался нормально, швы Толмачев снял, а Свинько продолжал загадочно улыбаться. И ни звука.

Звук пришел однажды, но с другой стороны, жуткий и душераздирающий. В очередной раз Женя Сичкина проведывала козлобородого пана Свинько, и что там произошло меж ними, из эмоционального вопля Сичкиной понять было невозможно. Вил медсестры сказал больше: на Сичкиной остались обрывки чулок, резинки ажурного пояса и рукава халатика. Что еще? Ничего. А, да, туфельки и резинка от трусов.

— Ах ты, стервец! — взбеленился Толмачев, прибежавший на вопль. Тем не менее оголенную до мелких подробностей Сичкину он разглядывал с удивлением и довольством. — Я тебе залам!

Толмачев кликнул двух дюжих санитаров, вызволил бедную медсестру Сичкину и долго оглаживал, успакаивая. Свинько досталась тройная доза барбитал-натрия плюс клизма из него же…

Через час Толмачев решил заглянуть к Свинько, полагая найти его вусмерть спящего.

— А, батенька, — услышал он с порога голод каким пользуются одни козлобородые, — вас-то мне и не хватало…

Бежать бы прочь Толмачеву, а не смог: в промежности у козлобородого появилось такое… Ослиное! Вот что сделала с мерзавцем передовая научная мысль, рожденная в головах двух дилетантов. И так быстро взошла и выросла, будто парниковый вьетнамский огурец! Больше в мыслях Толмачева ничего не успело отложиться, так стремительно взялся за него обладатель ослиного орудия и упорства. И здесь был нечеловеческий вопль, и санитары с трудом отодрали жаждущего от страждущего. Потюкали Свинько резиновой палкой по голове и конечностям, только после этого Свинько увял и заснул. А орудие — нет. Сичкина вкатила ему хлорал гидрат — ничего. Выждали час, вкололи баклофен — хоть бы хны! Пациент тряпицей лежит, орудие само по себе стоит, как древко ленинского знамени. Пришлось идти на поклон к Луцевичу.

— Олег Викентьевич, — приступил к уговорам Толмачев, — вы можете не уважать меня как человека, но коллеге должны помочь. — И описал ситуацию.

Луцевич хохотал, что называется, до упаду.

— Сережа, родной, теперь тебе и мужики, и бабы памятник поставят из чистого золота, а в глазницы рубины вставят!

— За что рубины? — именно это рассердило Толмачева.

— Камень любвеобильных. Отцу вечной эрекции!

— Перестаньте осмеивать, лучше помогите.

— Бабу дайте ему, — трезво рекомендовал Луцевич.

А говорят, в сумасшедшем ломе невесело. В России ж весело? Одним словом, Луцевич озадачил Толмачева. Но где ж ее взять? Сичкина отказалась наотрез, прочие санитарки, как ни постились много лет, халяву отвергали с ужасом. Созвонились с женой. Оказалось, она в разводе с козлобородым по причине слюнявости того, в открытую называла его козлом, на боготырские возможности не клюнула. Что дальше? Сичкина подсказала: козлу нужна коза. Ну да. в стране только что с грохотом обвалился рубль, козочки дороже девочек! Козу в сумасшедший дом — это уж слишком…

— Олег Викентьевич, помогите без глупостей, — опять умолял Толмачев Луцевича.

— Клин клипом вышибают, дубина вы эдакий, Сергей Алексеевич! Дайте ему любой антидепрессант ноотропного действия! — выпалил Луцевич махом и бросил трубку, а Толмачев около получаса изучал по словарю новые термины.

Наконец Свинько вкололи двойную дозу пиразидила по указанию Толмачева. Орудие свяло наконец.

Утром следующего дня Толмачов в глазок разглядывал Свинько. Пациент благодушно взирал перед собой и делал ручкой, как истинный декламатор, хотя вслух ничего не произносил. Шатер из простыни возвышался перед ним в прежних пропорциях, что его не обескураживало: он жил в своем потустороннем мире, а медсестру с санитарами воспринял очень спокойно. Оно и понятно: Диоген даже в бочке Диоген, попади он хоть к любому Толмачеву. Свинько, одним словом, из разряда умственных перешел в разряд умствующих, с царственным жезлом к тому же. Не зря сказало: хреновое дерево в сучок растет. Выросло.

Стоявшему у двери палаты Свинько главврачу охрана в сопровождении ребят из ФСБ доложила о новом пациенте.

«Значит, еще один умствующий, — подумал Толмачев. — Час от часу не легче». — заключил он и отправился в приемный покой.

На полпути к приемному покою его остановил приехавший фээсбэшник и попросил сначала зайти в кабинет.

— Сергей Алексеевич, велено этого пациента держать в особой строгости и должной изоляции, — сказал фээсбэшник. — Персона чрезвычайно опасная для государства. Впрочем, вы вольны делать с ним что хотите. Никакого спроса не будет, — прозрачно ободрил он Толмачева.

— Разберусь, — буркнул Толмачев и вызван Сичкину. — Новому пациенту для начала двойную дозу аминазина, а утром посмотрим, как с ним быть дальше.

…В приемном покое медленно освобождался от и и цивильных одежек Судских под присмотром санитара и медсестры.

Корешок женьшеня он умудрился спрятать на теле и пронести с собой и палату.

1 — 5

После октябрьских событий, когда безмозглый президент по наущению бездарных и трусливых советчиков дал команду палить по Белому дому из танков, жизнь повернулась к Вавакину фасадом, как и напророчила гадалка. Еще один счастливчик по жизни. Он потерял только вельможную приставку — оглы, а приобрел гораздо больше. Четырехкомнатную квартиру в Крылатском со всей мебелью, хорошенькую «вольвушку» — не большенькую, но хорошенькую, — зато на службу его возила крутая «960-я». Еще он имел спет тек, дотации за вредность, ежегодные двухмесячные каникулы и еще, еще массу удовольствий в жидком, твердом и газообразном состояния. Семью он принципиально не вызывал из Анадыря, откуда баллотировался. Зачем в лес дрова таскать? Его жена, диктор тамошнего телевидения — есть и такое, — нужна именно там. а в Москве она потеряется, объяснял ей в немногих письмах Вавакин.

А трое детишек, которых он настрогал в унылые полярные ночи, гордились напой, присылали открытки «во здравие» и самостоятельно пробивались в заполярной жизни.

Сиживая умиротворенно в своем думском кабинете за чашкой чая или стоя у окна в вечерний час. он глядел вниз, где проститутки честно зарабатывали на жизнь, и раздумывал лад ее сущностью. Что, собственно творя, надо, чтобы стать счастливым? Ну, не до крайности — а впору? И сам себе Вавакин отвечал: не надо заниматься проституцией, надо способствовать ее развитию со стороны и зарабатывать на этом. С усмешкой он вспоминал свои потуги в первые голы депутатства, когда он бегал к микрофонам выражать мнение своей фракции или голосовал по наущению главы фракции. Глупые игры, из которых складывается картина об усердии депутатов. Так он осознал, что законов принимается уйма, а толку от них никакого, стало быть, рано или поздно депутатов начнут бить, и очень больно. Только куда податься от кормушки? Уж не в Анадырь ли? Избави Боже… Вот тут-то на жизненном перепутье обратил на него внимание новый спикер, оценил его молчаливость и предложил возглавить группу электронного контроля. Что это такое, он так и не понимал, но судьбоносность решения проявилась сразу: пока новые дурачки надрывались, усердствуя, Вавакин медленно и спокойно толстел. Сбивались блоки и фракции, вздымались и опадали индивидуальности, а вавакинская жизнь текла без напряга. Геморрой от суеты и усердия ему не грозил.