Светлана Успенская - Женщина без прошлого

• Название: Женщина без прошлого
• Автор: Светлана Успенская
• Издательство: ЗАО Центрполиграф
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 5-9524-1550-4

Первая клиентка только что открывшегося пиар-агентства ставит перед начинающим сыщиком Веней Воробьевым пустяковую на первый взгляд задачу: раздобыть компромат на женщину, ставшую кандидатом в мэры города. Увы, репутация ее безупречна — прежде всего потому, что о ее прошлом никто ничего не знает! Откуда она появилась в их городе и как ей удалось взлететь столь высоко? Расследование осложняется автокатастрофой, которой не было, трупом, который бесследно испарился, однофамильцами с сомнительным прошлым и похищением поп-звезды. Горе-сыщику вовек бы не разобраться в темной истории, если бы не опыт родного деда, старого оперативника.

---

Вот после приема идет он гордый, целеустремленный… Его измученный взгляд скользит по прохожим, по этим пышущим здоровьем крепышам, не изведавшим ужасов больничной жизни, а значит, и самой жизни не изведавшим. Но встречает он такого же доходягу, как он сам, — приятели мгновенно узнают друг друга в толпе по бледному виду и желтизне слизистых оболочек.

— Давно не виделись, — раскланиваются премило. — Как дела?

— Отлично! У меня пароксизмальная тахикардия.

— Да-а-а? — Завистливая нотка в долгом «а». И тут же заносчивое: — А у меня блуждающая почка!

И эти двое проникаются расположением и симпатией. Им есть о чем поговорить, им есть что рассказать. Они такое пережили!

— Весной лежал в тридцатой.

— О, в тридцатой! — Важный кивок, — мол, доподлинно известна нам эта больница, сами не раз в ней леживали, такое можем рассказать при желании, что уши завянут по всему телу. — Кто вас оперировал? Владислав Самойлович?

— Владислав Самойлович был на конференции по почкам. Лев Валерьянович.

— А-а-а… — Уважительно. — Лев Валерьянович! — Даже немного завистливо.

— Сложный случай, сказал. — Гордо. — Впервые в его практике. Снимки в Париж возил, французы изумлялись.

И они удаляются в ближайший скверик, взяв друг друга под руку. В беседе они свободно оперируют медицинскими терминами, так что прохожие заинтересованно оборачиваются, надеясь при случае проконсультироваться у них относительно парапроктита или водянки правого яичка. Ведь они тоже хотят приобщиться к волшебному миру пациентов и диагнозов, к миру анализов и новейших лекарств, миру неизлечимому и непобедимому, как сама смерть.

Разговор заканчивается под вечер, когда двое приятелей стоят возле подъезда и один из них, держа собеседника за пуговицу, убедительно втолковывает:

— Очень помогает… И сидячие теплые ванны с экстрактом из ногтей дикой обезьяны тоже хороши!

— Да, но только не говорите мне, что вытяжка из багульника розоволепесткового поможет… Пользовались мы этой вытяжкой неоднократно — мертвому припарка…

Друзья расстаются, когда в окнах дома уже гаснут огни и родственники тревожно накручивают телефонный диск в поисках пропавшего больного, подозревая в этот момент самое худшее — от скоротечной лихорадки Эбола до фибромиомы матки, от знакомого приемного покоя в районной больнице до еще незнакомого окна выдачи трупов в городском морге.

— Ну, пока! — Прощаясь, приятели долго трясут руки. — До встречи у Александра Петровича (врач районной поликлиники).

— Или у Резо Багратионовича (патологоанатома)! Всех благ вам, дорогой, и крепкого здоровья… Ведь главное — здоровье!

Но только не здоровье нужно нашим приятелям. Ибо я болею — следовательно, я существую. А кто не болеет — тот, сами понимаете… С таким человеком и на анализы идти не хочется, настолько омерзительно одухотворенному человеку наблюдать его космонавтический гемоглобин и не поддающееся разумному объяснению, недостойное сколько-нибудь мыслящего человека отсутствие сахара в моче. Состоявшийся как личность индивидуум всегда может похвастаться если не затемнением в мозгу, то хотя бы затемнением в легких, если уж не судьбоносным трихинеллезом, то хотя бы элементарным бациллоносительством.

Далеко за примерами ходить не надо. Возьмем хоть Александра Сергеевича… Нет, не акушера-гинеколога из инфекционного роддома и не кожника из вендиспансера, что на улице Ленина (налево от остановки, а потом дворами, дворами, через безымянный переулок — и прямо к просевшему крыльцу с синей вывеской и дезинфекционным запахом просторного холла, прием с восьми до двадцати, анализы платные, кроме лишая), а Александра Сергеевича Пушкина. Рассмотрим его биографию — тьфу ты, пропасть! — его историю болезни. И что мы там найдем? Свидетельства ума и многих хворей, начиная от апоплексии сосудов (в быту — варикоз конечностей), кончая многоразовым триппером, подхваченным у бесплатных красоток. И все это не может не наводить на глубокие, освежающие разум и чувства мысли, не может не вызывать трепет перед немеркнущим русским гением.

Или вот, граф Толстой — расширение семенного канатика, холерина и желудочная лихорадка. Отсюда — всё. Отсюда и «Анна Каренина», и «Крейцерова соната», отсюда «Война и мир», арзамасский ужас, отлучение от церкви и смерть на станции Астапово. А не было бы этого, тогда что бы было? Что осталось бы в сухом остатке? Скандалы с женой, косьба, раздача хлеба голодающим крестьянам и стыд, стыд здорового человека перед бесконечно больными, бесконечно страдающими — кто белой горячкой, кто от нехватки денег — соплеменниками.

Листаем дальше. Некрасов — рак желудка, достойная, заслуживающая уважения болезнь. Достоевский — эпилептик. Конечно, не больно красиво, но зато неизлечимо. Гоголь — геморроиды, слабость кишечника и сила пера. Чехов — заслуживающая глубочайшего уважения чахотка. Снимаем шляпу перед Горьким в связи с той же чахоткой. Даже какой-нибудь Ардалион Пузиков — и у того, поди, сыщется ни на что не годный, не вызывающий дрожи в коленках отопроктит. Да и кто бы он был без отопроктита и был бы он вообще в нашей памяти, в истории человечества, в истории бесконечных болезней? Сгинул бы, растворился, не оставив даже анализа мокроты. Историю его болезни куда интереснее читать, чем придуманные им истории, — вот где сила слога, вот где мощный подтекст, вот где гражданское мужество, отчаяние и надежда, смерть и жизнь!

Что, думаете, у них, в заграничном зарубежье, не то? То же самое! Те же желудочные колики плюс ночное недержание мочи. Причем сдобренное изрядной долей алкоголизма на фоне плохой наследственности. Возьмем хотя бы Мопассана… Голубчик наш, ну, конечно, у него — заслуживающий почтения хронический сифилис. Или Анри Барбюс. Будь ты хоть трижды Анри и четырежды Барбюсом, но кем бы ты стал без непроходимости кишечника? Или, например, Бальзак — инфаркт на фоне бронхита, достойный конец уважаемого литератора, надгробие в «Пантеоне», заключение о вскрытии на семи страницах. А Сартр — до того был здоров, что пришлось ему пристраститься к амфетамину, чтобы в конце концов ослепнуть и хоть как-нибудь скрасить свою унизительно здоровую, лишенную смысла выживания и выздоровления жизнь.

И вот мы тоже болеем и страдаем по мере сил. По мере сил выдавливаем из себя анализы и умные мысли. И мучимся по ночам от рези в желудке и приступов вдохновения. Мы идем в поликлинику как на Голгофу, а на Голгофу мы ходим как в поликлинику — по расписанию.

— Может, попробовать народную медицину? — спрашиваем с надеждой у врачей.

— Попробуйте, — строча неразборчивым почерком в книге нашей жизни, кивают они.

— А что, если зверобоем?

— Зверобоем тоже можно, — соглашаются.

— А не испробовать ли…

— Только в меру.

И мы идем и пробуем. Мы мажемся по маковку керосином и рыщем по полям в поисках расторопши пятнистой, уповая на ее чудодейственность. Мы кидаемся от белой горячки в другую крайность — в черную тоску. Мы вырезаем из газет рецепты и записываем адреса народных целителей. Мы выписываем популярный еженедельник про здоровье, хотя как раз этого самого здоровья у нас уже лет сто как не наблюдается. Мы говорим, что презираем здоровых, — но только потому, что больше всего на свете хотим сами стать здоровыми. Хотя уже никогда не станем здоровяками с глупым румянцем во всю щеку и туго натянутой кожей на лбу. Тупыми машинами, не знающими ни страдания, ни сострадания.

Из последних сил мы стараемся вписать еще одну страничку в историю нашей болезни, подклеить к ее картонному околышу еще хотя бы один анализ, раздобыть хотя бы одну, пусть даже плохонькую кардиограммку. Потому что, пока в книге всей нашей жизни появляются новые листы, это значит — мы еще не умерли. Это значит, нашу карточку не сдадут в архив на хранение, а сберегут ее для каждодневного трепетного пользования. Это значит всего-навсего, что мы болеем. Мы болеем — и, следовательно, мы существуем…

Существуем… — закончил дед трагическим голосом. — Ухватил мою мысль, внучек?

Идея хитроумного ветерана была проста до гениальности: просмотреть медицинские документы всех обнаруженных на сегодняшний день Кукушкиных, Мухановых и иже с ними и обнаружить совпадающие заболевания. Потому что будь ты хоть гением конспирации, но, если у тебя, к примеру, язва желудка, этот прискорбный факт еще можно утаить от взыскующих глаз общественности, но от врача этот факт не утаишь. И можно игнорировать белохалатное медицинское племя, можно презрительно хмыкать при упоминании о районной поликлинике, но если приспичит и когда прижмет…

— Понял, — кивнул Веня тоскливо. — Да только работа эта не по мне, в бумажках копаться… Мне бы встретить кого в темной подворотне, да по шее ему… если она у него есть. А потом собственноручно проверить, где у него опущенная почка и увеличенная в объеме печень! Да так, чтобы у него в груди везикулярное дыхание сперло! Чтобы у него смещенная селезенка екнула! А потом двенадцатиперстную кишку ему на кулак намотать и… А вместо этого приходится разбираться с разными бабенками фертильного возраста.