Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона

• Название: Платон, сын Аполлона
• Автор: Анатолий Домбровский
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0761-0

События романа А.Домбровского переносят читателей в Древнюю Элладу. В центре увлекательного повествования — жизненные, человеческие и научные искания Платона, одного из самых знаменитых учёных древности. Издание предваряется биографической статьёй, дополнено комментариями.

---

Платон слышал, будто в молодости Алкивиад домогался любви Сократа, даже проник однажды к нему в палатку — дело было в походе — и забрался к нему под одеяло. Но Сократ сказал тогда: «Ты хочешь обменять свою медь на моё золото? Своё смазливое личико — на мою душу? Влюблённые должны обмениваться только равными драгоценностями — истинной красотой».

Сократ отдавал свою красоту без обмена, дарил и рассыпал её, как драгоценные камни. А Платон подбирал этот бесценный дар и плакал в душе от восторга.

   — Что ты так насупился, Платон? — вдруг обратился к нему Сократ. — Или всё ещё скорбишь по умершему Агафону? Не надо горевать. Радуйся тому, что когда придёт время умереть тебе, то в тех краях, куда отлетит твоя душа, её уже будут поджидать души великих и прекрасных.

Площадь, отделявшая портик от святилища Афродиты, не была выложена камнями, как, скажем, площадь перед храмом Зевса, а пестрела полевыми цветами по бокам песчаных тропинок да зеленела кустами дрока и можжевельника. Повсюду звенели цикады, словно в душном горном ущелье, где камни раскалены и сгустившийся от жары воздух неподвижен и глух.

   — Опять эти цикады, — сказал Сократ. — Они то слышны, то нет. Когда мы говорим, их не слышно, а когда молчим и дремлем в тени, словно овцы в полдень, слышим их. Эти маленькие создания будто смеются над нами, потому что более преданы своему призванию — петь, чем мы своему — мыслить и познавать. Леность ума — великий порок, мать всех пороков, потому что, будучи причиной невежества, толкает людей на зло. Кто заставляет свой ум трудиться так же самозабвенно, как поют цикады, навсегда сохранит человеческий облик — и под землёй, и на небесах.

А священные невидимые музыканты, опьянённые солнечными лучами, стрекотали, превратив площадь перед святилищем Афродиты в театр, не ожидая за своё искусство никакого вознаграждения — ни венков, ни амфор с маслом и благовониями. Да ведь им, кроме пения, и не надо ничего: они питаются одной росой на восходе солнца, у них нет крови, а есть одно только сухое звучное тельце, превратившееся давно в музыкальный инструмент дивного звучания. Сладострастных пророков жары любят музы, и это всё, чего они жаждут, подобно трудолюбивым хоревтам[49], мечтающим о похвале хорегов[50]. Кифареды любят рассказывать историю, как однажды на пифийских состязаниях в Дельфах у одного музыканта, когда он был уже близок к победе, лопнула на кифаре струна. И тогда одна цикада слетела с дерева и заменила своим пением звон утраченной струны. В Локрах, говорят, есть статуя кифареда с сидящей на кифаре цикадой.

А некоторые утверждают, что в год, когда неистовствуют цикады, умирают поэты.

Вот уже умер Агафон — поэт прекрасный и мудрый. Забылся в предсмертных снах божественный Софокл. И Эврипид, упомянутый дельфийской Пифией в оракуле о Сократе, говорят, неизлечимо болен. Благодарение небу, Сократ не поэт...

Проходивший мимо портика юный богач и аристократ Калликл, увидев Сократа в кругу друзей, крикнул издалека:

   — Слышал ли ты, Сократ, что тебя избрали булевтом в Совет Пятисот, — и громко засмеялся. Должно быть, ему казалось смешным, что Сократ, этот бедняк, говорун и бездельник — так он представлялся многим аристократам, — будет заседать в Булевтерии рядом со знатными и почтенными афинянами.

Сократ кивнул в ответ головой, но ничего не ответил.

   — Надо ли тебя поздравлять с избранием в Совет? — обеспокоенно спросил Критон.

   — Мой внутренний голос, мой демоний, всегда возбранял мне заниматься государственными делами, — ответил Сократ. — Если бы я не слушал его, то уже давно погиб, ибо нет такого человека, кто смог бы уцелеть, откровенно противясь большинству и тем беззакониям, которые совершаются в нашем несчастном государстве. Кто ратует за справедливость и хочет уцелеть, должен оставаться частным человеком. Впрочем, посмотрим. А поздравить меня можешь, Критон: ведь не сам я стал членом Совета Пятисот, а фила[51] Антиохида избрала меня. Воля народа, говорят, есть воля богов. Получается, будто боги меня заприметили и выдвинули в Совет. А это не так уж мало. Правда, Критон? — Сократ невесело засмеялся.

Три известия взбудоражили Афины и передавались из уст в уста. Возвращаясь из Македонии домой, на Саламин, умер творец великих трагедий Эврипид. На несколько дней пережил его великий Софокл. Это о них, как известно, дельфийская Пифия сказала: «Эврипид — мудр, Софокл — мудрее, но самый мудрый из афинян — Сократ».

   — Если между нами тремя такая связь, что мы и умираем в названном порядке, то следующим буду я, — сказал Сократ, скорбя по умершим.

Третьим важным известием было то, что афинский флот нанёс сокрушительный удар спартанцам при Аргинусских островах близ Лесбоса. Этому можно было бы только радоваться, когда б не одно печальное обстоятельство. Приключившаяся в день сражения буря разметала афинские триеры, двенадцать из которых тут же утонули. Трупы матросов и гребцов выбросило на берег, но к нему из-за бури невозможно было пристать. Погибшие остались не похороненными вопреки древним отеческим законам. Всю вину за случившееся афиняне, однако, возложили не на стихию, а на стратегов, руководивших роковым сражением. Им было приказано срочно возвратиться в Афины, чтобы предстать перед судом Народного собрания. Ожидалось, что наказание будет суровым. Из восьми стратегов в Афины возвратились шесть — двое бежали, боясь возмездия. Среди готовых понести кару был сын покойного Перикла — Перикл-младший. Все знали, что на смертном одре отец просил Сократа заботиться о своём сыне и наставлять его на путь разума. Сократ видел, как любимого подопечного вели в тюрьму, и плакал, не имея возможности вмешаться.

Эврипида похоронили на Саламине, Софокла — в Колоне близ Афин, а несчастных стратегов отравили в тюрьме и трупы раздали родственникам. Нашлись родные и у Перикла-младшего, хотя мать его Аспасия уже давно покоилась на кладбище за Священными воротами. Род Алкмеонидов ещё не оскудел. В тот день, когда Народное собрание огульно осудило стратегов на смерть, едва не оказался приговорённым к казни и Сократ. Жизнь его уже висела на волоске, и только чудо уберегло его от порции яда. Народное собрание забыло проголосовать за его приговор, а в список осуждённых стратегов он не был включён. Вина Сократа, возбудившая гнев Собрания, состояла в том, что накануне, будучи эпистатом Совета Пятисот, он воспротивился и не вынес на голосование Совета предложение Ферамена о предании стратегов суду Народного собрания. Совет принял предложение Ферамена уже на следующий день, когда эпистатом стал другой притан, Сократа же обвинили в пособничестве преступникам.

   — Впервые за всю жизнь я занялся государственными делами и не смог добиться справедливости: виноваты не стратеги, виновата буря. Если бы я мог остаться эпистатом Совета ещё несколько дней, я бы умерил неправедный гнев афинян, — уверял друзей Сократ.

Но эпистатом Совета Пятисот представитель филы, которых в Афинах было десять, мог стать лишь один раз в году.

   — Не зря мой демоний не велит мне заниматься государственными делами, — сокрушался Сократ. Не то его угнетало, что он едва не оказался среди казнённых стратегов, а то, что не смог помочь им. — Правду говорят: афиняне знают, как поступать правильно, но почти никогда этого не делают. Когда собрание орёт, оно не мыслит.

Узнав, какому риску подвергал себя Сократ, Платон заболел. Эту болезнь не вылечить травами, растираниями или заклинаниями. Платона поразило духовное онемение. Он чувствовал, как превращается в камень, нечто неподвижное и безжизненное. Его сковал страх потерять Сократа, страх мистический, тайный, внушаемый демонами смерти. Ему думалось, что души его и учителя так связаны, так срослись, что не разделятся после смерти одного из них, что, отлетая, душа казнённого Сократа вырвала бы из тела и его, Платонову, душу.

Он несколько дней не выходил из дому, лежал, глядя в потолок, напугал своих братьев, и они, узнав причину его болезни, позвали Сократа, упросив его поговорить с больным. Сократ сразу же пришёл и, присев на край постели Платона, сказал:

   — Калликсена, который громче всех кричал, требуя моей казни, вчера на Агоре забросали камнями и сырыми яйцами. Я отомщён. Хотя. — Сократ тяжело вздохнул, — главного не исправить: стратеги погибли. Афины бездумно расправляются со своими лучшими сыновьями. Так мы потеряем всех.

   — Что же делать? — спросил Платон.

   — Я много раз задавал себе этот вопрос, Платон. И вот мой ответ: душа должна трудиться, бодрствовать, быть в поиске, постоянно вопрошать себя и богов о том, что благо и что зло. А мы, кажется, заняты только тем, что усыпляем её, убаюкиваем, избавляем от всяких хлопот. Много едим, много спим, утопаем в роскоши, безделье, гоним от себя прочь всякие заботы, развлекаемся, наслаждаемся. Вот что мы ищем, полагая, что это и есть благо. Так и умираем, не обогатив душу ни одной истиной, достойной вечности. Великий Эмпедокл, если помнишь, говорил: мы едим так много, словно завтра умрём, а дома строим так, словно будем жить вечно, ничего, впрочем, не зная ни о смерти, ни о вечности. А что знаем, так и то нам не на пользу. Одной дикарке подарили благовония, а она их выпила. Так и мы: употребляем знания не по назначению, а по привычке — пьём благовония.