Александр Петров - Меморандум

• Название: Меморандум
• Автор: Александр Петров
• Жанр: Современная проза

Вспомнить всё, забыть не вправе, на войне как на войне

---

Мы встали, пробормотали благодарственные молитвы и обратно сели. Михаил налил две кружки жидкого чая, одну придвинул ко мне. Выглядел он странновато: огромные армейские ботинки, черные джинсы, толстый свитер были изрядно потрепаны, хоть и стоили раньше, судя по качеству, немало. Загорелые, обветренные руки сплошь покрыты мелкими шрамами, пальцы длинные, ногти пострижены. Поджарое тело не накачано, плечи узковаты, хоть в каждом движении угадывалась военная пружинистая моторика и ежеминутная готовность к активным действиям. Говорил по-разному, то витиевато, то просто, иной раз нарочито демонстрировал начитанность и непрестанно — упрямство, самоволие, цинизм. Голову также покрывали ссадины, шрамы, загар и модная трехдневная щетина — почти по всему черепу. На лице двигались только губы и зрачки. Взгляд спокойный, но цепкий и холодный.

— Ну слушай, брат. Родился я в семье сельской интеллигенции. До седьмого класса был отличником, потом влюбился — и настал конец всему: детству, учебе, покою и уверенности в завтрашнем дне. Девушка та была не то что красавицей, но обладала каким-то шармом, обаянием, что ли… Некоторые бабы ее вообще обзывали колдуньей. В общем, тянуло меня к ней, как скрепку к магниту. Но увы, положил на нее глаз сынок начальника, подключил родителей и будто присвоил девушку. А она, хоть и поглядывала на меня с интересом, была послушной девочкой и со вздохами, через не хочу, признала себя его собственностью. На выпускном я предложил ей бежать, обещал заботиться о ней всю жизнь. Она отказалась и сбежала в туалет плакать. Тогда я решил уехать из нашего поселка, чтобы не видеть ее каждый день. Поступил в институт, отучился два года — и меня забрали в армию. Знаешь, мне там понравилось, будто все специально для меня. Когда вернулся в институт, проучился еще год и понял: работы по специальности мне не найти.

— …И ты вернулся в родные окопы.

— Да. Но уже наемником. На той войне всё пошло не по уставу, не по правилам цивилизованного ведения боя. Мои безусые пацаны сходили с ума. Не от страха!.. А когда на твоих глазах…

То, что я услышал дальше, лучше пустить сухим перечислением: распятие на кресте, отрезание головы, вскрытие пищевода, сдирание кожи, скальпирование, выкалывание глаз, пытка голодом и жаждой, членовредительство…

— Я собрал большое количество документального материала. Эти нелюди, оказывается, всё записывали на видео для отчета своим спонсорам. У меня есть диск, на который я собрал нарезку пыток и издевательств. Я просто обязан отдать тебе копию этого диска. Этого забывать нельзя!

Вроде бы, годы христианства научили меня легко прощать неприятелей, гонящих, обворовывающих и лгущих на меня — такое прощение всегда приносило мир в сердце и очищало горизонт от туч, заливая грядущее светом невечерним. А на поверку — поди ж ты — поднимается муть со дна души и не дает покоя. Может потому, что агрессия относилась не ко мне лично, а к неверующим? Одно дело читать у святителя Димитрия Ростовского, как сдирают кожу и соскребают мясо с христианского мученика — его ангелы утешают, он идет на муки произвольно, веруя в скорое вознесение души в райское блаженство. С неверующим всё не так. Совесть каким-то образом сообщает им о реальной перспективе посмертных мук в огне гееннском, поэтому страх смерти у них весьма сильный, хоть и пытаются они залить его спиртным, убегают от воплей совести в самообман, грохот музыки, суету бизнеса, миражи искусства. Может поэтому смотреть на мучения неверующих так больно. Порой возникает желание себя предложить палачам вместо этих несчастных.

Иногда просматриваю диск с фильмами, записанными Михаилом, иногда в интернете напарываюсь на ролики с изуверствами — и вскипает гнев, и руки просят оружие, и возникает желание пройти по бандитскому аулу, не снимая пальца с пускового крючка пулемета «Печенег», 650 выстрелов в минуту разрывными пулями.

Ну, днем еще ладно, все же можно как-то контролировать всплески гнева молитвой и горячим покаянием. Но то, что происходило со мной по ночам, пугало не на шутку. Вот сижу на траве рядом с тем офицером в тельняшке, справа и слева обкуренные бандиты тычут ножи в окровавленную грудь, третий снимает на видеокамеру, один стреляет в плечо пленного, другой предлагает побыстрей обезглавить ненавистного уруса и заняться следующей жертвой — мною. Руки мои связаны за спиной, в голове просвистел ураган, я впал в то самое боевое состояние, когда страх переплавляется в отчаянный бросок кобры — мои зубы впиваются в горло бандита, рот наполняется соленой кожей с колкой щетиной и терпкой горячей кровью из сонной артерии, спина. Хлопают выстрелы, ноги и руки пронзают свинцовые колючки — мне все равно, лишь бы не разжать челюсти, лишь бы не упустить горло врага. Умираю.

Воскресаю в кювете, голова и грудь прострелены, кое-как поднимаюсь на ноги, меня тошнит, земля под ногами качается, но нужно идти. Из бака нашего тягача с БМП на платформе льется соляр, колеса и кузов охвачены огнем, в любой миг рванет. Иду, падаю, ползу — и вдруг натыкаюсь на ботинки с высокой шнуровкой, раздается хриплый смех. Оглядываюсь — меня обступили бородатые вояки, что-то между собой горланят. Боковым зрением отмечаю: из-под МАЗ-овского тягача, искореженного взрывом фугаса, выползает молоденький лейтенант, следом — сержант, они ползут в сторону густой зеленки по ту сторону дороги, благополучно растворяются в тени.

Внимание бандитов сосредоточено лишь на мне, они гогочут: «Не бойся, Иван, вставай, пойдем водку пить». Пытаюсь подняться, меня качает будто на море во время шторма. Бандиты отступают, внимательно осматривают одежду и обмундирование на предмет наличия оружия. Но то, что у меня под ремнем, им никак не увидеть, а это компактный заряд пластида с взрывателем в наручных отцовских часах. Наш ротный предупреждал, что на этой войне в плен попадать не стоит, поэтому приказал всем заминировать себя на случай военной баталии. Сейчас моя задача — подпустить «чехов» как можно ближе и надавить на кнопку часов, чтобы «нанести как можно больший урон живой силе противника». Наконец, сзади меня обшарили невидимые грубые руки, «живая сила» подошла на требуемую дистанцию в двадцать метров, я рассеянно дотянулся правой рукой до часов, мысленно прокричал: «Господи, прости, помилуй и прими дух мой!» — и что было сил нажал на тугую серебристую кнопку. Последнее, что удалось увидеть сверху, куда подбросило мою голову с открытыми глазами — разлетающиеся веером мелкие фрагменты вражеских тел и яркое солнце, к которому взлетает моя легкая прозрачная душа. По мере приближения к светилу, в центре огня выступает огромный восьмиконечный крест и Спаситель, простирающий мне навстречу руки.

Под утро, наверное, для того, чтобы получше запомнить последний самый яркий сон, мне все-таки достаются непередаваемые ощущения от профессионального надреза штык-ножом моего беззащитного горла под звериное рычание: «Отправляйся в ад!» «Как бы не так, сам туда шуруй!» — промелькнуло в голове, в тишине раздался неприлично громкий хруст трахеи, брызнул алый фонтан и душа взлетела над обмякшим телом и бородачом в пятнистом комбинезоне, аккуратно вытирающим любимое орудие палача о мою бездыханную грудь. «Господи Иисусе, прости и помилуй, и прими дух мой с миром!» — только и успел произнести, как некто лучезарный подхватил меня под прозрачные руки и на огненных крыльях стал поднимать в Небеса. И почему-то совершенно беспечально и без всякого сожаления покидал я эту окровавленную землю…А потом просыпался, вскакивал на мятой белой постели, оглядывался — и сходу начинал горячую покаянную, радостную благодарственную молитву. А следующей ночью всё повторялось…

Разумеется, за подобного рода страсти я терял всё — мир, покой, благодать, любовь, молитву, вдохновение — и паршивым псом приползал в военный храм, чтобы у священника, опаленного огнем войны, очиститься на исповеди от гнева, выспросить совета, как поскорей избавиться от приступов желания кровавой мести.

— Что ты всё дергаешься, — монотонно говорил священник. — Христианин должен на земле жить как в раю: в блаженстве и светлой радости.

— Я бы с удовольствием, батюшка, только на практике что-то не всегда получается. А вы смотрели эти ролики с отрезанием голов нашим солдатикам?

— Конечно.

— И что, на душе по-прежнему наблюдались блаженство и радость?

— Ну почему, на какое-то время и у меня вскипел праведный гнев. Но стоило прочесть акафист «Слава Богу за всё» — и страсти отступили. Так и ты поступай.

Так в моем молитвенном правиле появился акафист благодарения Бога за всех и всё. Не сразу, но через месяц-полтора страсти в душе улеглись. И вот, наконец, наступило то, чего мы просим в молитве: «Ослаби, остави, прости, Боже…» — поздней ночью на волне полной всеохватной усталости пришло ощущение прощения.