Алекс Бэттлер - Мирология. Том I. Введение в мирологию

• Название: Мирология. Том I. Введение в мирологию
• Автор: Алекс Бэттлер
• Жанр: Философия
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-88010-306-5

Автор предлагаемого труда – канадский ученый Алекс Бэттлер (Олег Арин), перу которого принадлежит более 400 работ в различных областях науки, включая 22 индивидуальные монографии. Результатом его научной работы стало открытие ряда законов и закономерностей в области философии, социологии, теории международных отношений.

Предлагаемый многотомный труд не имеет аналогов в мировой научной литературе, поскольку в нем впервые поставлена задача создания целостной науки – мирологии (науки о мире).

Первый том посвящен основам новой науки, ее философской и науковедческой базе, т. е. фундаменту, на котором строится все здание мирологии. В последующих томах раскрываются ключевые понятия и категории, на которых базируется современная научная дисциплина – теория международных отношений. Новое авторское видение и открытие законов и закономерностей в теории международных отношений превращает данную дисциплину в науку о мире. Автор вводит новые понятия и категории мирологии, а также вскрывает законы и закономерности, на основе которых функционирует вся система мировых отношений.

Автор полемизирует практически со всеми ведущими учеными мира в области международных отношений, и его аргументированный философский стиль нападения впечатляет тщательностью и глубиной.

Книга рассчитана на исследователей, ученых, знатоков философии и всех тех, кто стремится познавать мир.

---

Другой классик-теоретик, Е.Х. Карр, тоже постоянно повторял, что его работы представляют собой научные исследования, но ни разу не обмолвился, что же это такое – наука. Однажды между учеными-теоретиками возник спор о том, что является научным исследованием, а что нет. Он принял формы «наука vs традиция» и «количество vs качество». В последнем случае традиционный подход с упором на историю противопоставлялся использованию количественных методов в исследовании МО. Первый подход отстаивали англичане, второй в основном американские теоретики-системники, например М. Каплан.

Проблема заключалась в том, что и среди философов не было, по выражению Джексона, «глобального консенсуса» относительно того, что является полем исследования науки и какие знания можно отнести к «научным» (ibid., р. 11). В начале XX века этой проблемой вплотную занимался так называемый Венский кружок «логических позитивистов» (во главе с Морицем Шликом и Рудольфом Карнапом), затем эта тема плавно перешла в поле зрения Карла Поппера, своего рода родоначальника постпозитивизма, с его знаменитыми «фальсификациями» (т. е. принципом проверяемости). Общая науковедческая концепция Поппера нашла достойных продолжателей, среди которых ярко выделились Томас Кун и Имре Лакатос. Это неудивительно, поскольку «генеральные представления» последних базировались на тех же позитивистских идеях, хотя и с приставками «нео» или «пост», придававшими классикам позитивизма более современные одежды[57].

Куна и Лакатоса все-таки скорее уже можно отнести не столько к философам, сколько к науковедам, поскольку в принципе их мало волновала философская подоплека их собственных взглядов. Самое же уникальное, говоря о Куне, это то, что, написав классические произведения по науковедению, он, как и Карр и многие другие, так и не сформулировал, что такое наука, а введенному им термину «парадигма» дал несколько десятков определений, видимо, исходя из большого уважения к «плюрализму», столь характерному для западной демократии. Предполагаю, что только благодаря данному термину он стал популярен и широко известен в любой из общественных наук, хотя в его науковедении есть немало плодотворных суждений и умозаключений. Хочу обратить внимание на несколько положений, которые достойны быть воспроизведенными. В своей классической книге он пишет:

…переход от ньютоновской к эйнштейновской механике иллюстрирует с полной ясностью научную революцию как смену понятийной сетки, через которую ученые рассматривали мир (курсив мой. – А.Б.)[58].

Это важное наблюдение – насчет «понятийной сетки», поскольку новые знания, предусматривающие формулировки новых закономерностей, не могут быть описаны старыми терминами, понятиями и категориями. Или они должны быть переформулированы (тогда начинается путаница со старым их содержанием), или введены новые термины, истолкованные в виде понятий или категорий.

А вот крайне важное утверждение, которое нам понадобится, когда речь пойдет об онтологической (бытийной) силе. Кун пишет:

Динамика и электричество не были единственными научными областями, испытавшими влияние поиска сил, внутренне присущих материи (там же, с. 145–6. Курсив мой. – А.Б.).

Прошу запомнить это утверждение, весьма необычное для постпозитивиста.

Любопытно и умозаключение, которое направлено не только против телеологов типа Ламарка, Чемберса и Спенсера, но их предшественников и даже самого Канта. Вопреки мнению многих позитивистов, Кун утверждает:

Но ничто из того, что было или будет сказано, не делает этот процесс эволюции направленным к чему-либо. Несомненно, этот пробел обеспокоит многих читателей. Мы слишком привыкли рассматривать науку как предприятие, которое постоянно приближается все ближе и ближе к некой цели, заранее установленной природой. «Происхождение видов» не признавало никакой цели, установленной Богом или природой (там же, с. 220, 221).

В мою задачу здесь не входит критика концепций Куна, которая и без меня с философских и науковедческих позиций дана во многих работах ученых марксистского направления. К примеру, советский философ Э.М. Чудинов подверг убедительной критике положение Куна о том, что соответствие характеризует якобы формально-математический аспект теории и не затрагивает их содержания[59]. Повторяю, у меня другая задача: выявить как раз те его идеи, которые продуктивно можно было бы использовать в ТМО.

Теперь разберемся с Лакатосом, который у теоретиков в большем почете, чем Кун. На это указывает специальная работа теоретиков с предисловием Кеннета Уолца, в которой анализировались идеи Лакатоса, оказавшие большое влияние на международников. Известно, что Лакатос ввел понятие научно-исследовательские программы взамен куновских парадигм. Их он и анализирует на основе собственной методологии с внедрением таких терминов, как фаллибилизм, означающий погрешность (кажется, позаимствованный у Ч. Пирса), джастификационизм, пробабилизм и т. д., значения которых понятны всем, кто знает английский язык. Рассмотрим, за что же его полюбили теоретики.

Уолц в своем вступлении пишет:

Лакатос смотрит сразу же в суть проблемы. Его афоризм звучит так: «Мы не можем доказать теории, точно так же как и не можем их опровергнуть». Он прав, в частности, потому, что факты не более независимы от теорий, чем теории от фактов[60].

Добавление, сделанное Уолцем, звучит более чем странно: факты и теория, безусловно, взаимосвязаны, однако, как показывает практика научных исследований, обычно факты предшествуют созданию теорий. Крайне редко бывает наоборот. А сама теория проверяется подтверждаемостью и повторяемостью фактов. И если они адекватно отражают реальность, то, следовательно, и теория отражает реальность, а если не отражают, то теория признается ложной. И почему это нельзя доказать, совершенно непонятно.

В поддержку Лакатоса Уолц приводит «убийственный» пример: Земля центр вселенной, и Солнце и другие небесные тела вращаются вокруг Земли. Это вера принималась как факт в древности и в Средние века. И он легко «подтверждался» тем, что́ люди видели. «Однако со времен Коперника новые теории изменили старые факты» (ibid., р. VIII).

Это типичный позитивистский взгляд на ситуацию. Видимо, Уолц не подумал о том, что Коперник вряд ли стал создавать новую теорию из праздного любопытства. В те времена (конец XV – середина XVI в.), в период географических открытий требовались новые приборы и точная картина неба. Моряки, прежде всего португальцы, стали замечать, что расположение звезд и прочих светил не совпадает с их обозначением на картах, созданных Птоломеем на основе его труда «Альмагест». Это становилось все более очевидным по мере развития математики в Европе и с созданием более совершенных приборов (большая заслуга в этом принадлежит не очень известным ученым-математикам Пурбаху и его ученику Региомонтану)[61]. Таким образом, общественная потребность и все новые факты, противоречившие старой теории, потребовали новых теорий. Естественно, свою роль могли сыграть и личные качества Коперника, который, по словам одного из исследователей его творчества, совершил революционное изменение по причине «чистой эстетики и философии». Возможно, но это не так важно. Важно то, что если бы не он, так другой совершил бы аналогичный переворот, поскольку этого требовало время, время Возрождения, время начала великих открытий в истории человечества. Другими словами, не сами по себе новые теории изменили старые факты, а именно новая эпоха с новыми потребностями изменили старую теорию. Позитивисты же рассматривают взаимосвязи теорий и фактов совсем не в той плоскости, точнее, в отрыве от исторического времени и тогдашнего бытия. И такие вневременные факты они, включая Лакатоса, приводят постоянно.

Между прочим, сам Коперник в знаменитом труде «Об обращении небесных сфер» (De revolutionibus orbium coelestium) писал:

Таким образом, мы просто следуем Природе, которая ничего не создает напрасно и избыточно, часто предпочитает наделить одну причину многими последствиями[62].

Заметьте, природа у Коперника существует сама по себе, независимо от «эксперимента» и «познания», против чего выступают позитивисты.

Взаимоотношения между теориями и фактами являются одним из важных методологических постулатов неопозитивистов, которые приоритет отдают именно теориям. Лакатос утверждает: «Прогресс измеряется той степенью, в какой ряд теорий ведет к открытию новых фактов»1. И далее важное продолжение:

История науки была и будет историей соперничества исследовательских программ (или, если угодно, «парадигм»), но она не была и не должна быть чередованием периодов нормальной науки: чем быстрее начинается соперничество, тем лучше для прогресса. «Теоретический плюрализм» лучше, чем «теоретический монизм». Здесь я согласен с Поппером и Фейерабендом и не согласен с Куном (там же, с. 348).