Борис Ваулин - Семьдесят третья параллель

• Название: Семьдесят третья параллель
• Автор: Борис Ваулин
• Жанр: Публицистика

---

За окном балка кто-то невидимый скрежетал, выл и стонал тонким жалобным голосом. Лампочка стыдливо моргнула несколько раз и погасла, потускнел зеленый глазок радиостанции, малиновые спирали «козла» превратились в темновишневые, а потом и вовсе пропали.

— Только этого не хватало, — Кобзев швырнул на стол карандаш, который бесцельно вертел в пальцах, сорвал полушубок с вешалки. — На вахте сейчас Андреев… Ну, Андреев…

В дизельной слышались шарканье напильников, голоса людей, звон молотков. На верстаке в слабом свете карманного фонаря мелькали руки.

— Что случилось?

— Сейчас исправим… Намекал — проверь заранее систему… За два дня не мог сделать, — выговаривал Андрей Телычко невидимому собеседнику.

— С тобой, Андреев, у меня разговор впереди, — резко бросил мастер, хотел еще что-то сказать, но раздумал.

— Конечно, — проворчал дизелист, — привык крикотерапией всех воспитывать.

Утопая в рыхлом снегу, мастер спешил назад, в балок. В эти минуты рация казалась ему единственным спасением. Слушая спокойный голос начальника экспедиции, отдающего приказания подразделениям, он и сам проникался уверенностью. Быть может, вернутся мужики невредимыми, может, все обойдется. А если не вернутся? И все из-за воды…

Воду на скважину возили трактором. За ним цепляли десятикубовую бочку, и караван не торопясь двигался на небольшое озерцо километрах в восьми-девяти от скважины. За водой ездили двое — тракторист Женя Савенко и слесарь Паша Марков. Звали их — «двое на тракторе, не считая характера».

Паша — маленький, рыжеватый, с голубыми глазами, длинными льняными волосами — был добрым и покладистым. Никогда не обижался, на мир смотрел весело, жил по принципу: «Что бы ни делалось, все к лучшему». Женя — высокий, крупный, с красивым лицом, которое портила застывшая полупрезрительная усмешка. О всех неполадках высказывался весьма определенно, а для некоторых странностей нашей жизни находил такие хлесткие определения, что Паша только моргал светлыми глазами, хлопал себя по тощим бедрам и кричал испуганно: «Пропадешь, пропадешь ты, Женька, со своим характером!»

Выехали они в восьмом часу. Тяжелые облака шли крупно, и Савелий Пуркин крикнул им вслед:

— Погодили бы, никак метель начинается?

На это Савенко буркнул, не оборачиваясь:

— Ты же первым претензии поставишь, когда воды не будет.

Дорогу начало переметать через несколько минут. «Двое» кое-как выбрались к озеру. Метель уже разошлась вовсю. С большим трудом пробили полынью, закачали воду в бочку.

Тронулись назад. Через сотню-другую метров мотор застрелял, затарахтел обиженно и замолк. Первые попытки завести его кончились неудачно. Ребята решили отсидеться в кабине — переждать пургу. Однако мороз шутить не думал. Тогда Савенко выбрался из кабины, налил в ведро солярки, и они понемногу стали жечь горючее в кабине. Быстро поняли, однако, что и этот номер не пройдет: тепло улетучивалось, а от копоти и дыма трудно стало дышать. Необходимо было на что-то решаться.

Савенко разорвал старую фуфайку, накрутил тряпку, облил соляркой и с зажженным факелом вышел из кабины. Ветер рвал палку из рук, метель бросала в огонь заряды снега. Через несколько секунд очередной порыв унес пламя в тундру. Тактику пришлось изменить. Прикрутили к гусеницам кусок брезента, перекинули через радиатор, и Савенко залез под полог к мотору, а Марков прикрывал телом рвущееся полотно. То, что тщедушного Пашу не унесло в тундру вместе с пологом, а Женя, копаясь ощупью, сумел устранить поломку, можно объяснить только чудом.

Застучал, набирая обороты, мотор. Медленно, переваливаясь через сугробы, тронулись. Евгений сделал все, что мог. Но руки все-таки обморозил.

Трактор повел Паша. Машина заваливалась вбок, карабкалась куда-то вверх, съезжала с невидимых холмов. На одном из бугров бочка отцепилась и застряла. Парни бросили ее, потому что сил исправлять поломку не было. Шел седьмой час, как уехали. В едва пробивающемся свете фар увидели несколько колышков — это была дорога. Радость сменилась надеждой, надежда — отчаянием. Колышки быстро пропали. И тогда Марков закутался шарфом и выбрался из машины. Он едва не полз по земле, ощупывая дорогу. Трактор медленно тащился вслед.

Паша терпел сколько мог. Потом кое-как вскарабкался в кабину и прошептал застывшими губами: «Старина, я, кажется, потерял дорогу…»

Ориентируясь на свое чутье, поплыли по снежному морю еще немного, но чуда больше не произошло. Трактор угодил в яму. Движок поработал немного, и стрелка топлива стыдливо упала на ноль. Шел девятый час странствий между жизнью и смертью.

— Что будем делать, Женя? — равнодушно обронил Марков.

— Пешком пойдем. Дом совсем рядом. Я чувствую это. Оставаться тут нельзя, загнемся, — словно издалека неслись слова.

— Мне не дойти. Ноги отморозил…

— Дотащу. Вставай.

…К вечеру метель стала ослабевать. Утих ветер. Свет фонаря они увидели неожиданно и так близко, что сперва не поверили. К ним бежали люди.

Из записок помбура Смыслова

Кажется, я заболел, простыл вчера на вахте. Скинул ватник и шапку — вот меня и прохватило. Сейчас наглотаюсь таблеток. Завтра на смену надо встать во что бы то ни стало. Одна вахта улетала на отдых, людей лишних нет и заменить меня некем. Нельзя, чтобы ребята испытывали дополнительные трудности, нельзя, чтобы застопорилась работа. Что ни говори, а постоянная ночь не внушает оптимизма. Временами не верится, что где-то есть солнце и теплое море. Где-то люди ходят в летних платьях. Вот оказаться бы сейчас там. Самая большая мечта. Хорошо, что не слышит меня девушка-журналистка.

Несколько дней назад пришел с базы вездеход. Выпрыгивает оттуда симпатичная девчонка. Оказалось, что приехала корреспондент радио делать передачу о молодых покорителях Сибири. Пока рассказывали ей о трудностях жизни, о сложностях работы, все шло превосходно. Гостья улыбалась нам, диктофон крутился. Но вот спрашивает она у Ахмеда: «Какая самая большая ваша мечта?» А тот отвечает, не моргнув глазом: «Купить машину». Девчонка немного растерялась, но тут же нашлась: «Я понимаю, это на далекое будущее. А в самое ближайшее время? Какая мечта у вас, Николай?» И микрофон Розенкову подсовывает, и глазами на него мигает — говори, мол, давай. Тот и сказал: «Я хотел бы сейчас хорошо поесть и выспаться».

Журналистка диктофон выключает:

— Вы меня обидеть хотите… Я же для серьезного разговора приехала.

…Некоторые представляют нас розовыми героями. Послушаешь порой, мы только и должны ходить с флагами по тундре вокруг балков, петь комсомольские песни и предотвращать аварии. Недавно в областной газете прочел интервью с одним деятелем. Будто бы сказал ему некий строитель газопровода, что все время он думает о том, как преображает землю, принося людям неисчислимую радость. И сам радуется этому ежечасно и бесконечно.

Прочитали это, и бригада два дня хохотала. Здесь работают самые обычные люди со своими горестями и радостями. Правильно ответил Розенков. Когда намерзнешься на вахте, холодный озноб протрясет каждую косточку, то больше всего думаешь о горячих щах и сне.

Человек устроен так, что не держит свою душу нараспашку, и судить о нем надо не по словам, а по делам. Испытываем мы скважины досрочно — в этом и есть наше сознание. И далеко не последнее — заработок. Деньги тут немалые. Но достаются они тяжелым трудом. Заработанное каждый потратит по-своему. Одному нужна машина, другому — квартира, третьему сад купить хочется. И одни, осуществив свою (прямо скажем, скромную во вселенском масштабе) мечту, уезжают. Знаю, что и Розенков уедет, и Ахмед Гусейнов не задержится надолго. Но они не хлюпику, не рвачи. Те уезжают, едва хлебнув нашей романтики. Второй зарплаты, как правило, не дожидаются. И никакой рубль их не удерживает.

А вот для Андрея Телычко, Жоры Нелаева, Сергея Хмелевского рубль отошел на второй план. Они не бессребреники, нет. Но главное для них — утвердить себя в жизни, понять, что ты стоишь в ней. Зимой — мороз, пурга, беспросветная тьма полярной ночи, летом — чавкающие, бездонные болота, дикая, сводящая с ума, кровожадная мошка. Плюс ко всему грязная, тяжелая, небезопасная работа. Порой сил нет, хочется плюнуть и бросить этот адский труд. Но посмотришь на товарища, который закусил губы от напряжения, и злость появляется. Неужели я сдамся, неужели такой слабак, что позволю осилить себя какому-то морозу или мелконькой мошке? Грейся, бегай живее, шевелись! Положил рукавицы на теплый бок дизеля, растер руки снегом, глотнул из чайника обжигающе крепкого чая — опять ожил, опять можно дело делать.

Ловлю себя на мысли, что, приезжая в большой город, с долей превосходства смотрю на некоторых сверстников. Вижу длинные, нечесанные волосы, трехрублевые перстеньки на пальцах, штаны со звоночками, неопределенно тоскливое выражение глаз, и тогда хочется спросить: «Чем живешь, парень? К какому берегу плывешь? Кто в тебе нуждается, кто ценит? Или просто тебя терпят, поскольку ты все равно существуешь?»