Александр Кононов - Верное сердце

• Название: Верное сердце
• Автор: Александр Кононов
• Издательство: Государственное учебно педагогическое издательство
• Жанр: Детская проза
• Год: 1958

В настоящем издании представлен роман А.Т.Кононова (1895-1957), рассказывающий о жизни в дореволюционной Латвии, о событиях в Латвии и Петрограде накануне Октября; о дружбе латышского и русского народов.

---

— Но что это?

На изогнутом стволе сидела девушка, спиной к Грише, и задумчиво глядела вдаль.

Гриша постоял в нерешительности, подождал. Потом подошел ближе.

Девушка оглянулась, и Гриша узнал Нину Таланову.

Вот не вовремя! Уже восемь, скоро придут за листовками…

Гриша прошел мимо. Уходить, однако, нельзя было.

Через минуту он вернулся.

Начал прохаживаться по берегу взад-вперед, не теряя вербы из виду.

Наконец Нина Таланова встала и спросила неласково:

— В чем дело?

Ее тон задел Гришу:

— Не понимаю сути вопроса. Мешаю кому-нибудь, что ли?

— Да. Мне!

Гриша пожал плечами и отошел в сторону. Странно, однако, что никого больше не было видно на берегу… Уже половина девятого!

Нина Таланова преспокойно сидела на стволе вербы и уходить, видимо, никуда не собиралась.

И вдруг смутная догадка бросила его в жар. Но это же дикая мысль! При чем тут Таланова?

Однако он подошел поближе к вербе и проговорил вполголоса, про себя, упрямо глядя не на Таланову, а на противоположный берег реки:

— Тетя Оля уже выздоровела.

— Очень рада! — изумленно воскликнула Нина. — А как поживает Петр Иванович?

Оглянувшись по сторонам, Гриша тоже сел на ствол вербы, а пачку листовок положил между собой и Талановой.

Нина спокойно взяла пачку и потом уже все время держала ее под мышкой, не выпуская.

В ее руках пачка выглядела очень невинно: связка тетрадей или книг, по-ученически старательно завернутых в бумагу.

— Вот уж никак не мог ожидать! — проговорил наконец Гриша.

— И я.

— Удивительно!

— Это обо мне? Ну, тут-то как раз удивительного мало. Дядя мой со стороны матери — военный фельдшер. Он большевик. Вот и все.

«Он большевик». Так вот она какая, Нина Таланова!

— Пройдемся? — спросила Нина. — До железнодорожного моста?

— Конечно! До железнодорожного моста.

Они не спеша пошли по берегу.

— Ты учишься? — спросил Гриша и удивился, как просто у него получилось это «ты».

— Я окончила прогимназию. А ты разве не знал об этом?

— Не знал, — виновато ответил Гриша.

— А я вот знаю про тебя все! Знаю, что тебя исключили из реального училища. И знаю, за что. И что уроки даешь, тоже знаю!

— Ты теперь в гимназию поступишь?

— Ну, вряд ли…

— Почему?

— Другие дела найдутся. Скорей всего, я уеду в Петербург.

— Одна — в Питер?

— Да. Одна — в Питер.

— Что ж ты там будешь делать?

— У моего отца там двоюродный брат — на Путиловском заводе. Мы, Талановы, роднёй богаты! — засмеялась Нина.

— Что ж ты, на заводе хочешь работать?

— Не знаю. Куда устроят, там и буду работать.

— Отец — в Риге, а ты — в Питере?

— Ну и что ж! — Таланова знакомым Грише движением заносчиво подняла голову. — Отец, может, тоже переедет. Его зовут на Путиловский завод — там есть место токаря.

— Тогда другое дело! — Гриша засмеялся. — Так бы и сказала. А то: «Ну и что ж, одна поеду!»

— Я и одна нигде не пропаду.

Гриша опять засмеялся.

Незаметно они дошли до моста. Надо было прощаться.

Они крепко, по-товарищески, пожали друг другу руки…

Гриша пошел к городу один, не оборачиваясь.

Дядя От всегда говорил вместо «рад» — «радый». А может быть, он сказал «очень рада»? Гриша ослышался?

…Поднявшись на дамбу, Григорий Шумов остановился, осторожно поглядел по сторонам. Никого подозрительного поблизости не было. И все же…

И все же лучше будет вернуться домой кружным путем.

Он пошел проулком, где был в последний раз осенью, сразу после исключения из училища.

Время от времени он останавливался у калиток, читая на эмалевых табличках фамилии домовладельцев.

Узнать о слежке за собой, да еще в таком малолюдном месте, нетрудно: нужно только, приостановившись, пропустить не внушающую доверия фигуру вперед, а потом пойти самому дальше и через некоторое время оглянуться. Если фигура эта теперь маячит где-то сзади — ну, значит, прицепился шпик. Тогда уж надо придумать, как от него избавиться.

Останавливаясь, разглядывая в еще прозрачных сумерках надписи на табличках, Гриша дошел до знакомых островерхих тополей, что стояли часовыми у одной из калиток. Здесь в памятный сентябрьский вечер лились такие светлые, ликующие звуки рояля…

На ограде острыми готическими буквами было написано по-немецки и по-русски: «Доктор О. О. Ф. Рипке».

Так вот под какой личиной скрывается иногда логово врага! Может быть, и белое платье, смутно мелькнувшее тогда в темной листве, была она, фрейлейн Рипке, палач латышских крестьян!

Гриша оглянулся… Нет, позади никого не было.

Можно было возвращаться домой.

51

В конце апреля был арестован Оттомар Редаль.

На другой день после ареста пришел пожилой, с унылым сизым лицом городовой и велел Грише идти в полицейский участок.

В участке, в просторном грязноватом помещении с пыльным потолком, со стенами, на которых темнели какие-то скверные пятна, сидел за письменным столом толстый пристав.

Он на секунду оторвался от бумаг, которые просматривал, буркнул отрывисто:

— Подожди!

И снова склонился над столом.

Прошло минут десять.

Гриша стоял у двери неподвижно. У него уже начали затекать ноги, он огляделся было, на чем бы сесть, но вовремя сообразил: садиться ему здесь, конечно, не полагалось.

Воздух в участке был затхлый, тяжелый — должно быть, проветривать это помещение не полагалось; да это и видно было по запыленным окнам, которые вряд ли когда-нибудь открывались…

Вдруг в комнату вошел человек в голубом мундире, в лаковых сапогах, на которых чуть слышно, мелодично звенели шпоры: жандармский ротмистр.

Пристав поспешно вскочил из-за стола, взял свои бумаги и ушел.

Ротмистр сел на его место и сказал Грише вкрадчиво:

— Ну-с, молодой человек, расскажите-ка все, что вам известно о Редале.

— А что мне известно о нем? Ничего особенного.

— Расскажите о неособенном.

Жандарм вынул из рейтуз серебряный портсигар, щелкнул крышкой с золотыми монограммами на ней, вынул папиросу, не спеша закурил.

В комнате запахло приторно сладко. Табак был, видно, надушен.

— Итак?

— Мне известно, — проговорил Гриша, — что Оттомар Редаль работал слесарем на заводе сельскохозяйственных орудий. Он латыш. Поэтому мы с ним мало говорили. Я по-латышски плохо говорю, а он по-русски тоже не очень-то хорошо.

— Так-так-так.

Ротмистр затянулся поглубже, выпустил дым колечком и внимательно проследил за его полетом к потолку.

Рыжеватые его усы тоже были завиты колечком; голубые — почти одного цвета с мундиром — глаза глядели как будто рассеянно.

— Нам все известно, молодой человек!

Он внезапно вскочил, подбежал, звеня шпорами, к Грише — так близко, что стали видны тоненькие кровавые жилки на белках его выпученных глаз.

— Мы все знаем! По какой причине исключен из реального училища?

— Взял без позволения серную кислоту в физико-химическом кабинете.

— Для каких целей?

— Хотел вытравить кислотой инициалы у себя на коньках.

— Ах, невинность какая! Ну прямо ягненочек! Не лгать! Отвечай быстро: какие газеты читал Редаль?

— Не знаю.

— То есть как это «не знаю»? Жил в одной комнате и не знаешь?

— Не интересовался.

— «Не интересовался»… Допустим. Но видел! Газету «Звезда» видел?

— Нет.

— Редаль получал «Звезду» до самых последних дней.

— Не знаю. Я не видал этой газеты.

— Вот мы и проврались, молодой человек. «Звезда» выходила на законнейшем основании, с разрешения правительственной цензуры. Так что и скрывать нечего!

— Я и не скрываю. Я просто не интересуюсь, кто какие газеты читает.

— О чем говорил с тобой Редаль? — закричал ротмистр.

— О чем… я даже затрудняюсь ответить.

— А ты говори правду! Одну правду, тогда и затруднений не будет. Затрудняется человек тогда, когда он хочет придумать, как бы половчее соврать. Так, что ли?

— Нет, я затрудняюсь потому, что мы говорили о вещах, ни для кого не интересных: о том, что надо к ужину картошки начистить, печку растопить… дров наколоть.

— Но-но-но! — заорал ротмистр. — Ты у меня не финти! Ты не дури со мной, миленький! Что говорил Редаль о политике?

— Ничего.

— Ни одного слова?

— Нет. Ни одного.

— А откуда ты знаешь? Может быть, он где-нибудь и говорил о ней?

— При мне ничего не говорил.

— Значит, при других говорил? А кто эти другие? Кто у него бывал?

— Бывали его товарищи с завода.

— Фамилии?

Ротмистр вернулся к столу, схватил перо: