Роберт Вальзер - Помощник. Якоб фон Гунтен. Миниатюры

• Название: Помощник. Якоб фон Гунтен. Миниатюры
• Автор: Роберт Вальзер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1987

В однотомник входят два лучших романа Роберта Вальзера "Помощник" и "Якоб фон Гунтен", продолжившие общеевропейскую традицию противопоставления двух миров — мира зависимых и угнетенных миру власть имущих, а также миниатюры.

---

Вы похожи на обитателя земли, существующей исключительно в вашем воображении. А куда разумнее походить на простого и пресного человека, на современника своих современников. Уверен, вы не станете обижаться на мои слова, но внемлете им, согласившись с тем, что я прав. Ведь вы известны как человек разумный, и только юношеское упрямство обрекает вас на чудаковатое ухарство. Но в том, чтобы выглядеть чудно, нет никакого смысла. Подобное желание выделиться насквозь ложно. Нашим девизом должно стать обратное — выделяться должны только способности. Мы обязаны поэтому связать себя многочисленными правилами, не оставив себе никаких или очень мало свобод. Итак, за дело! Долой ненужную личину нинакогонепохожести. Если есть у вас диковинные мысли и чувства, то этого вполне достаточно. Никто не должен замечать, как вы своеобразны и оригинальны, какая у вас фантазия и вкус к необычайному. Иначе вы станете жертвой насмешек и недоразумений, от чего будете сами страдать»

С этими словами или после этих слов он обернулся к своим одевальным богатствам, то бишь платьевым излишкам и запасам, и стал поочередно извлекать из комода и шкафа, вручая мне, пиджак, брюки, рубашку, жилет, шляпу, белый стоячий воротничок, к которому полагался набор изумительных шейных платков, галстуков, бабочек; я был вынужден надеть все это и таким образом превратиться в совсем другого, совершенно нового человека. Когда же это быстрое и преобразующее превращение свершилось, мой учитель, друг и любезный покровитель воскликнул: «Совсем другое дело — вполне приличный вид! А теперь пойдемте прогуляемся».

И мы в прекрасном расположении духа отправились на улицу, на которой, пользуясь прелестной улыбчивой погодой, совершала моцион многочисленная публика. В новой экипировке я казался себе принцем, я хочу сказать — чувствовал себя как новорожденный. Правда, высокий элегантный воротничок несколько теснил и тер мою шею, но с такой не слишком обременительной жертвой в пользу правил приличия и требований хорошего тона я охотно мирился, легко отказываясь от мизерных благ личных удобств и уюта. То был первый крахмальный воротничок в моей жизни. А так как поведение мое незамедлительно и покорно подчинилось тем красивым вещам, кои я удостоился надеть на себя, то со всех сторон посыпались на меня неглумливые и почтительные огляды и взоры, что уж никак не могло испортить мне настроения. Конечно, издали, а то и вблизи мою соломенную шляпу, взывающую к памяти об увеселительных прогулках и отдыхе на лоне природы, можно было принять за головной убор крестьянина, рыскающего в поисках найма. Но Даутендей заверил, что это не должно меня беспокоить, ибо по мнению любого разумного человека именно эта деталь туалета украшает и выгодно оттеняет меня как ничто другое. Всякие опасения на сей счет лишены оснований, а сомнения настолько же неоправданны, насколько означенная шляпа прекрасно на мне сидит, ко всему подходит и со всем гармонирует.

Вскоре мы спустились в один из многочисленных в Вюрцбурге винных погребков, где отменно выпили и закусили. Хорошо было неспешно беседовать, сидя в темном и прохладном углу, где царили тишина и благоухания.

Восемь дней, не больше, но и не меньше, пробыл я под любезным покровительством моего друга в прекрасном городе Вюрцбурге, о котором вспоминаю с большим удовольствием. Жители Вюрцбурга показались мне людьми веселыми и в то же время прилежными, обходительными и вежливыми. Некоторые улицы просто великолепны, там и сям величавые виды, всюду оживленное движение, все утопает в дивных, прекрасно устроенных садах и парках, окутанных сетью завлекательных дорожек, по которым так хорошо бродить, где вольно дышится и легко думается под шепот листвы. Как-то мы с Даутендеем забрели в один загородный дом, живописно расположенный на покрытом виноградниками холме, где мне было дано узнать сердечных и образованных людей, сполна, от всей широкой души воспользовавшихся правами гостеприимства.

Среди прочего мы с ним посетили архиепископский дворец, где наряду со всевозможными прочими примечательными красотами могли насладиться созерцанием изумительных фресок Тьеполо.[12] Не спеша и со вниманием мы обошли все те удивительные залы, в которых некогда жили возлюбившие размах и роскошь владыки. Упоительная беззаботность трат соединялась здесь с отменнейшим вкусом, изящество — с неистощимым, на прихоти падким богатством. Сам дворец показался нам на удивление просторным, его необъятные размеры напоминали о поистине ужасающей, в сущности, неограниченности былой власти. Обширный, искусно разбитый придворный сад походил на сказку. Короли да князья умели производить королевское впечатление даже извне, а уж кому случалось ступить внутрь умопомрачающей роскоши, тот, ослепленный, раздавленный неслыханным великолепием власти, должен был сразу признать, сравнивая себя с их сиятельством, что он всего лишь бедный, слабый, безропотный подданный, обреченный самою судьбой на смиренное прозябание, на то, чтобы если не любить, то хотя бы покорно сносить жестокие обиды, лишения и унижения.

Восемь восхитительных летних дней миновали. Есть ли у меня еще деньги, осведомился Даутендей. «Нет», был мой ответ. Так он и думал, заметил Даутендей, понимающе улыбаясь, и дал мне толику от своих на расходы. У него и самого было немного. С финансами у художников дело обстоит, как правило, не очень благополучно; сие прискорбное обстоятельство не мешает им, однако, легко, не задумываясь, по-братски делиться последним. Зато и берут они также без стеснения.

Ходил ли я на Майн купаться? Всенепременно! И при сем должно, конечно, упомянуть старый, величественный, украшенный статуями мост через Майн — одна из достопримечательностей Вюрцбурга. Сиживал ли я вечерами за бокалом вина или пива в городском саду под раскидистыми ветвями деревьев, с наслаждением внимая музыке Моцарта и других корифеев? Ах, как чудесна была череда этих благословенных теплых ночей, в одну из которых я так засиделся, что опоздал к закрытию отеля и ночевал под звездами на скамейке! Патрулировавший по ночному парку полицейский долго и пристально всматривался в постояльца сего отеля «У матушки-природы», видимо, он считал себя обязанным разобраться, кто тут устроил себе ночлег — опасный обществу злодей или честный, то есть полезный обществу человек. На другой день вид у меня был более чем сонный. В свете голубого ясного дня передо мной кружились какие-то странные лица, образы, лики, среди них — огненная фигура шекспировского Ромео без головы. Моим сонным, а вернее сказать, бессонным глазам представлялась некая фантастическая страна, какой-то пылающий восток, а земля, по которой я твердо ходил или думал, что хожу, стала вдруг выскальзывать из-под ног, как во сне.

Вообще я стал слишком уж походить на бродягу и вора, а поскольку это было мне не по нраву, я начал потихоньку склоняться к тому, чтобы заменить такой рассеянный и ленивый образ жизни движением к какой-нибудь намеченной цели, и в соответствии с этим решил предложить господину ленивцу и графу, буде он всемилостивейше согласится на это и откажется от всяческих отговорок, вернуться на трудовую стезю.

Не я ли рассиживал под живописнейшими каштанами на залитом солнцем берегу реки, уплетая роскошные деревенские оладьи с аппетитным зеленым салатом? Я, конечно, я! А кто как не я предавался праздным беседам то с русской барышней, изучающей в Мюнхене изыски искусства, то с темнокожей и черноглазой американкой, то с настоящими, истинными, действительными, лорнеткой вооруженными статс-советницами? Не я ли, разморенный летним зноем гуляка и празднолюбец, вписывал весьма длинный, пылкий, пламенный стих в альбом одной знатной даме? Нет сомнений, то был я! А почему бы и нет? И вообще — не играл ли я роль совершенно бесполезного, никчемного, пустого, безответственного и тем самым лишнего человека? Воистину так!

Я всерьез призадумался и решил уезжать, двигаться по миру дальше. При всем своем бродяжьем духе я испытывал неизъяснимую тоску по устойчивому и последовательному человечьему уделу, сколь бы он ни был тяжек. Меня чрезвычайно влекло к порядку и ежедневной работе, и ни о чем я так страстно не мечтал, как о том, чтобы найти себе узы постоянного долга.

«Вынужден просить вас, — сказал я Даутендею, когда мы под конец еще раз гуляли с ним по притихшим ночным улицам, думая каждый о своем, — вынужден просить вас дать мне еще двадцать марок, чтобы я завтра утром мог поехать в Берлин».

Он немедленно вынул деньги и дал мне. Призрачный фонарь освещал эту немую и странную сцену.

«Благодарю вас; судьба, видите ли, велит мне ехать! Смейтесь сколько хотите, это отнюдь не мешает мне чувствовать, что слова мои совершенно серьезны. Где-то, предполагаю я, совершается настоящая жизненная борьба, которая ждет меня, и поэтому я должен ее найти. Сонные чары, летний ленивый морок, неспешность нерешительной неги — все это я не могу выносить слишком долго, для этого я, по-видимому, не создан. Меня, напротив, захватывает чудесная, опасная мысль и счастливое убеждение в том, что я рожден проторить сквозь немилостивый мир свою дорогу и пройти по ней до тех пор, пока не откроется мне истовый труд и возвышенный смысл. Я вижу, вы улыбаетесь — потому, несомненно, что находите в моих словах преизбыток патетики. А я полагаю, что в жизни должен быть звонкий звук и высокое напряжение и что есть люди, которые не могут жить, не вдыхая воздух дерзания! Прощайте!