Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

• Название: Шейх и звездочет
• Автор: Ахат Мушинский
• Издательство: Татарское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-298-00398-2

Судьба свела под одной крышей старинного особняка на тихой тенистой улице Казани, друзей-подростков, астронома и дезертира. С каждым днем растет пропасть между домочадцами и человеком, выдающим себя за фронтовика, а на самом деле все годы войны прятавшимся в тылу.

Эта книга и о первой отроческой любви. Это и объяснение в любви автора родному городу, родной улице, отчему дому, которого давно уже нет.

---

— Но я дома работаю. Вот здесь, сейчас... Так установлено. Я осуществляю задание обсерватории. Я п-почти не сплю. Три-ч-четыре ч-часа в сутки...

Николай Сергеевич разволновался, но не обиделся на несведущего человека. Всего не объяснишь. Лишь полгода назад у него в помощниках было полдюжины лаборанток, два опытных специалиста, но из-за необъятности тему пытались законсервировать, а затем ограничились переводом всего отдела на другой участок. Руководитель остался в одиночестве, у подножия горы, вершина которой, по словам коллег, упирается за облаками в звезды. Но и тем доволен.

— Три-четыре часа в сутки... В конце концов я и на дорогу время не трачу.

В дверь постучали.

— Можна-а?

Шурша супермодным белым плащом, вошел Киям Ахметович Мухаметшин. Шаих познакомил его с Николаем Сергеевичем в начале лета, и с тех пор бывший артист навещал ученого.

С отчимом Шаиха Киям-абы еще не был знаком. И когда Николай Сергеевич представил их друг другу, бывший артист, кавалерист, инвалид... проговорил после паузы, заполненной тревожным постукиванием яблоневой ветки в окно:

— Мне кажется, я вас где-то видел.

Гайнан ухмыльнулся:

— Если вы бывший циркач, то и я же цирковой работник. А наш брат друг друга должен знать.

— Кстати, Гайнан Фазлыгалямович тоже фронтовик,— радостно проинформировал Николай Сергеевич.

— На каком фронте воевали?

— У-у! Где я только, Киям-абы, не дрался! Куда только судьба меня не кидала и что только со мной не вытворяла! Хлебнул, хлебнул...— Гайнан завертел в жестких пальцах гильзу «казбечины».— Кирзовым сапогом хлебнул. Сперва с запада на восток топали, после с востока на запад. Досталось... А вы где воевали?

— В Смоленской области воевал, под Москвой воевал...

— A-а, нет, вот только там-то я, можно сказать, и не был.

— И все-таки, где же я вас видел?

— Вот,— вставил Николай Сергеевич,— Гайнан Фазлыгалямович утверждает, что книги — это суррогат.

— У меня внук то же самое говорит. Говорит: ну что твои картины? Ну что Левитан, Айвазовский, Урманче? Лучше любоваться настоящими лесами, настоящими морями, живыми людьми... Нет, я вас точно где-то видел!..

Киям-абы еще долго сидел у Николая Сергеевича, а Гайнан не задержался:

— Не буду мешать, не буду мешать... Три человека — уже не беседа.

«Где он меня мог видеть?» — выйдя во двор и закурив, профорсировал память Гайнан и не вспомнил.

20. Дезертир

Жизнью своей Гайнан Фазлыгалямович Субаев не дорожил. Во всяком случае, говаривал так. В дискуссиях с ученым соседом он к месту и не к месту повторял смачно:

— Жизнь, глубокоуважаемый Николай Сергеевич, копейка... Жизнь, дорогой вы мой,— это всего лишь борьба с ее бессмысленностью.

Однажды Николай Сергеевич недоуменно возразил:

— А как же вы на фронте?..

— Чепуха! — ответил бывший «военный майор».— Игра!.. Игра взрослых мужиков, чтобы не думать о никчемности всего. Вот мне два года назад операцию сделали. Язва. Полжелудка отхватили. Я сутки потом проснуться не мог... от наркоза. А очухался, так, знаете, о чем первым делом подумал? Опять жить, опять эта тягомотина на пути к смерти! Лучше уж не просыпаться было. Какая разница: годом раньше ноги протянешь, годом позже? Ведь потом, после смерти-то, до фени все будет. Нигде не зачтется. Фатеру тебе там за выслугу лет фенешебельнее не предоставят.

— Фешенебельнее,— деликатно поправил Николай Сергеевич.

— Хоть и так, все равно не достанется. Если бог с аллахом есть на свете, то это самые изощренные садисты. Вытащат человека на белый свет, ткнут носом: вот как жизнь сладка, отведай... И опять его в тьму, в мешок. Я не боюсь смерти. Где были, туда и вернемся. Хуже не будет.

Так считал Гайнан Фазлыгалямович Субаев.

Но не так он считал двадцать лет тому назад, когда началась война и когда его фамилия была Аширов, а имя — Бослюд (расшифровывается: бытие определяет сознание людей, но сам он такой наполненности своего имени не знал, доказывая, что отец назвал его, родившегося в семнадцатом году, в честь босого люда).

Получив в июне сорок первого мобилизационную повестку, Бослюд Аширов решил: в священной войне Красная Армия победит как-нибудь без его помощи, порвал повестку и в тот же день укатил из родной Аксеновки, что в Пензенской области, в Ступино, маленький городок в девяти километрах от Каширы и девяноста девяти от Москвы. В Ступино у него жил дядя, у которого и гостить приходилось, и подработать малость — дядя был начальником. Крупным начальником местного значения.

Аширову минуло тогда двадцать четыре года. Позади семь классов образования, трехгодичная совпартшкола, учительство в сельской школе. К тому времени он уже нажил двух сыновей, но жену имел еще только первую.

С дядиной ли помощью, с божьей ли — Аширов легко устроился учетчиком-нормировщиком в местный совхоз, а затем экспедитором в отдел рабочего снабжения. Работка не бей лежачего. И с жильем дядюшка подсобил — прописал у бывшего сослуживца, бухгалтера, полуслепого Игнатия Сильвестровича. Комнатка получердачная, зато почти с круговым обзором и отдельным выходом. Живи, как говорится, размножайся. Однако лафа скоро оказалась под угрозой: Государственный комитет обороны объявил перекомиссовку для всех инвалидов до пятидесяти лет возрастом. Аширов был здоров, как племенной бык, и душу его грела вчетверо сложенная в нагрудном кармане пиджачка медицинская справка о туберкулезе легких, которую он раздобыл здесь же, в Ступино. Но она, несмотря на все авторитетные печати, с последним указом Госкома обороны превращалась в филькину грамоту. Аширов помчался к всемогущему дяде — тот в командировке.

Было отчего впасть в отчаяние.

Уткнувшись сократовским лбом в стекло веерообразного окна, Аширов озирал округу и думал: что за дыра это Ступино, вроде столица рядом, а не приведи господь здесь увязнуть. Только что он выпил стакан самогонки. Желанный хмель не брал. У него и водочка имелась, две поллитровки, но это энзе, мало ли какие проблемы придется решать. Аширов знал ее хитрую силу в толчее людских взаимоотношений и сравнивал с живой водой: плесни на мертвое дело (дело — не тело), и оно зашевелится.

Вечерело. Сумеречно было и на душе. Аширов с презрением наблюдал, как к дому приближался мелкими шажками слепца хозяин дома. Вспомнилось, что тот собирался с утра в Каширу на перекомиссовку. Аширова точно кипятком ошпарило, как же он раньше недопетрил?! Схватил бутылку самогонки, нет, не то, тут водка нужна, она самая. К поллитровке прихватил шматок сала, банку тушеной капустки и припустил по лестнице вниз.

— Игнатий Сильвестрыч, здрасьте! Ну, что Кашира? Не уличила в симуляции?

— А то как же! Замка-то на двери не вижу. Помоги.— Хозяин поднял на постояльца огромные под луповидными очками глаза и протянул ключ.

— Это мы могём.— Аширов мигом отцепил подвесной замок.— А я думаю, намаялся мой хозяюшко по военным комиссиям, изголодался, как волк, а дома-то, скажите, кто холостяка с горячими щами дожидается?! Прихватил я тут кое-че... Да и самому не скучно будет в компании посумерничать.

Игнатий Сильвестрович захмелел после первого же стакана, который заглотил одним махом.

— Ого! — воскликнул молодой постоялец, с уважением глянув на хозяина, когда тот с треском поставил пустой стакан на старенький столик.— Я так лихо не могу.— Аширов отглотнул пару раз, сморщился и, не переведя духа, сунул в рот капусты.— Угощайтесь, Игнатий Сильвестрович, вот сальцо, эх, как оно после водочки-то! А-а?!

— Сальцо, сальцо... Я им: где-нибудь во втором эшелоне сгожусь, может, а они — вам бы, папаша, с вашим зрением до дому добраться.— Игнатий Сильвестрович сплюнул пережеванную кожурку сала на пол.— Вот новые очки в Кашире приобрел. Случайно. Но получше моих прежних.

— Можно посмотреть?

— На.— Он скинул их с носа, будто какую-то обрыдшую тяжесть, и слепо нашарил на столе новую дольку сала.

Аширов нацепил очки.

— Ни шиша не вижу.

— То-то! — Игнатий Сильвестрович поднялся с табурета и, вытянув руки, прошаркал к пиджаку на гвозде за дверью, достал папиросы, закурил.— Пять лет назад на картошке в деревне опрокинулся в подпол... С тех пор сколько?.. И вот... Сперва, вроде, близорукость — чепуха... А теперь почти не вижу. Ты передо мной — пятно и только. Плесни-ка еще..

Аширов вернул очки, наполнил стакан, добавив из своего.

— Ты знаешь, как я стрелял? — пьяно всхлипнул Игнатий Сильвестрович.— Ваарашиловский стрелоок я-я, понимаешь?! A-а, да что теперь!..— И опять разом выпил.

— Вам дали в Кашире какую-нибудь бумаженцию... справку, что ли, отпускную?

— Со всеми печатями. Комиссован под чистую. Во-о... С этой бумажкой послезавтра и оформят белый билет.— Он вытащил из заднего кармана брюк бумажник, безошибочно извлек оттуда аккуратно сложенный листок, развернул, не разобрал медицинских каракулей и бросил на стол. Аширов подхватил листок: