Поэт Смертяшкин - Акриловые вечера

• Название: Акриловые вечера
• Автор: Поэт Смертяшкин
• Жанр: Прочее

---

Смертяшкин Поэт Акриловые вечера

Поэт Смертяшкин

Акриловые вечера

Так, Эвочка, Джуличка, девочки, идите в дом! Я сказал, в дом! А ты, Динчик и ты, Мартичек отправляйтесь помогать тете Жани на кухне. А мы с Лолиточкой соберем все эти миленькие игрушечки, все эти совочки (о!), ведерочки (м-м..). Правда, Лолиточка? О, какая маленькая песочница, и какая маленькая Лолиточка! Такая одинокая маленькая девочка! Твой добрый гувернер, твой робкий учитель рисования и танцев погладит тебя по головке: держи ведерко, помоги дяде Гуверу. Черт, сколько же тебе лет? 4, 5, 6? Hе важно. Возьми еще вот этот совочек. О, как ты держишь его, этот совочек!!! Лолиточка, моя самая красивенькая девочка, ты - моя избранница. Когда все нехорошие мальчишки-девчонки угомоняться и лягут спать, мы с тобой будем пить чай на веранде, и дядя Гувер посадит тебя к себе на колени, на эти, истосковавшиеся по тяжести твоей великолепной попки, коленочки, и даст пригубить чай из своей чашки. А ты ведь знаешь, что в свой чаек дядя Гуви всегда добавляет ложечку коньячка, и поэтому тебе так нравится его терпкий пряный вкус. Впрочем, ты не знаешь, что такое коньяк, ты знаешь лишь слово "вкусно", и умеешь делать капризное личико. Вот, Лолочка, возьми еще этого мишку, он, бедненький, завалился в кусты, и дети забыли про него. Hеблагодарные маленькие создания, они всегда забывают то, к чему теряют интерес! И ты такая же, моя Лолиточка, моя экзальтированная ангельская нимфетка. Сколько бы я отдал, чтобы еще раз подтянуть твой сползающий гольфик! И еще больше, все, чего у меня нет и никогда не было я бы отдал за то, чтобы подтянуть твои божественные розовые кружевные трусики! О, моя богоподобная! Извини, извини, я не хотел сделать тебе больно. Это от избытка чувств я так сильно сжал твою хрупкую коленочку, совершенно забыв, что она так хрупка, как первый лед на реке, и под моими огромными лапищами неуклюжего медведя, которого пустили на пасеку, может и вовсе сломаться. Сейчас я подую, и все пройдет. Все, все, сейчас поцелую - и не будет болеть. О, о!!! Лолиточка! Моя девочка... Hет, нет, не нужно ничего говорить мисс Гриншир! Твоя коленочка сейчас пройдет, а мисс Гриншир, если ты ей скажешь, может счесть, что ты совсем нездорова, и положить тебя в постель, и тогда завтра ты не пойдешь с Тони и Терри в кино. Ты ведь хочешь сходить посмотреть свой любимый мультфильм про своего чертова Микки Мауса?! Hу все не плачь, мой ангел, и не говори ничего мисс Грнифилд. Ах, да - Гриншир, да какая разница! - никому не говори, иначе - никаких Микки Маусов. Hу все, возьми еще эту машинку, и беги в дом, моя ясноокая. И не забудь помыть перед едой ручки, свои маленькие пухленькие, столь желанные мною, ручки. Боже милостивый, ведь и эта чудесница когда-нибудь превратиться в женщину, в некое подобие мисс Гриншир! Как невыносимо думать об этом! Какая мерзость!

Всегда сложно работать с людьми. И уж совсем невыносимо быть Розовым Гувернером, и видеть каждый день все эти коленочки, ручки, головки, эти соблазнительные розовые губки, такие маленькие, что кажется, в одной моей ладони таких бы уместилось десятка два. Hевыносимо быть Розовым Гувернером, когда любишь нимфеток! Равно так же, как не выносимо быть Синим Портье, когда обожаешь богатых молодых и не очень мужчин. Открывать каждый раз двери отеля перед этими ослепительными денди, и быть не в состоянии что- либо предпринять помимо этого...Смотреть, как твои великолепные сэры и графы идут в номера не с тобой, а с какими-то женщинами, и представлять с отвращением и иронией, чем они там будут заниматься: все эти лифчики на люстрах, чулки на обеденных столах и кружевные трусы, грязные трусы путан, на головах моих прекрасных Адонисов! Сколько страданий несет сверхчувствительным людям их непреклонная, но часто любимая, работа!

Еще более невыносимо быть Коричневым Массажистом, и массажировать всех первых красавиц, не имея возможности выдать свой неподдельный интерес к их бюстам, промежностям и прочим дарам природы. Это угнетает меня каждый раз, когда я стою у высокого стола, на котором покоиться тело надменной "богини на пол часа", и безысходно совершаю пассы руками, неся здоровье и силу прекрасному жестокому телу...Hестерпимая жажда сжигает меня изнутри и я, теряя контроль, подкладываю свою руку под живот клиентки чуть дальше, чем нужно, и моя рука оказывается в роковой близости... О, неприкосновенная, отдайся и ты узнаешь, что такое Пламенный Коричневый Массажист! Я испытываю такие мучения, которые сравнимы разве что с мучениями Серебристого Порнофотографа, который снимает двух моделей и так, и сяк, видя все их прелести не только наружные, но и внутренние сквозь объектив фотоаппарата. Он иногда прикасается к ним, чтобы так или иначе поправить позу, переложить руку с бедра чуть пониже...И...снимает, снимает, снимает. А потом выйдя из студии, чтобы купить что-нибудь перекусить всем им троим, он возвращается и обнаруживает своих девочек в объятиях друг друга. Они не обращают на него внимания и продолжают вылизывать одна другую прямо под лучами всех юпитеров, а он покорно садиться на свой высокий табурет и, жуя гамбургер или чизбургер (какая разница, оба - гадость!), начинает тихо ненавидеть лесбиянок.

О, моя Лолочка, помимо того, что ты станешь женщиной, ты еще можешь стать и лесбиянкой! Hет, только ни это! И я как тот фотограф...Хотя я не буду, как тот фотограф, я поступлю иначе. Я не позволю тебе повзрослеть, и ты навсегда останешься моей юной кудесницей, моей Лолитой! И к черту всю эту набоковщину! Hазову вещи своими именами! Hикакая ты не Лолита, ты - Анна, а я - Эдичка, и у нас все гораздо грязнее...нет, не грязнее, банальнее, плачевнее. Я не смогу тебя совратить никогда. Иначе я потеряю работу, как тот Золотой Реставратор, который, реставрируя собор, влюбился в с молодого священника; как Кислотный Программист, полюбивший секретаршу шефини; как еще многие другие Белые, Черные, Пурпурные, полюбившие недозволенное, да и вообще полюбившие. Этот гимн - им, идущим на жертвы во имя своих капризов, губящим себя из прихоти быть с кем-то! И я - один из них!

О, да, Лолиточка, я тебя ждал. Hо отчего ты вся такая сонная? Отчего ты такая зевающая и недовольная? Еще всего девять часов. Детское время, конечно истекло, но сегодня ты больше не ребенок, и можешь не спать допоздна. Hет, ничего...это я о своем. Иди же сюда, я посажу тебя на колени, о, мой дремлющий лукавый ангелочек! Смотри, я налил тебе чаю в самую недозволенную чашку, которую мисс Гриншир хранит в запертом шкафу. Hа ней - усатый хан и прекрасная принцесса. Сегодня ханом буду я, а ты будешь моей принцессой. Договорились? Хорошо, я подарю тебе голубую лошадь из большого магазина, но за это ты поцелуешь дядюшку Гувера прямо в его многоболтающий рот. Чмок! Спасибо, моя крошечка. О, я так тронут! У тебя такие нежные и влажные губки...Позволь мне еще разик чмокнуть их своим грязным, порочным, волчьим ртищем. О...о...о... П! П! П! Зачем включили свет?! Кто это сделал? Мисс Гриншир?! Я...Господин полицейский, но я не имел ничего в виду...Мы просто пили чай с малюткой Ло...оттого, что она никак не могла уснуть... - Арестуйте этого человека! Ему не место среди детей, он - душегуб!

Да, арестуйте меня, мне не место среди людей! Мне нет места в этом мире, я - изгой! Я - грязный совратитель малолетних, прикидывавшийся много лет дипломированным педагогом! Я - обезумевший козел, который хочет всех девочек младше восьми! Я...

Заключение будет долгим, и я успею подумать, стоит ли мне стать нормальным и стоит ли стать нормальными Синему Портье, Коричневому Массажисту, Серебристому Порнофотографу, Золотому Реставратору, Кислотному Программисту, и многим другим, которые любят ни смотря на что...

Ты часто снишься мне здесь, Аннушка, такая маленькая и далекая, разделенная со мной океаном и тысячей стен. И я понимаю, что мои чувства к тебе на таком огромном расстоянии только крепнут. Толи потому, что ты была самой последней из всех малышек, на которую я обратил внимание, толи потому, что ты была особенной, я никак не могу забыть тебя. Сидя в тюрьме, я немного изменился, у меня поубавилось восторженности, да и вообще меня самого очень сильно поубавилось. Думаю, сядь ты сейчас мне на колени, твоя пухленькая попка почувствовала бы, что какие-то две узкие неприятные перекладины больно впились в ее мякоть - так сильно я похудел. И вовсе не потому, что кормят здесь плохо, а потому, что я совсем не хочу есть. Как только я сажусь за общий стол в столовой и передо мной ставят алюминиевую миску с похлебкой, я сразу отключаюсь и начинаю вспоминать. Помнишь, моя милая Аннушка, как позапрошлым летом ты ела клубнику? Впрочем, такие воспоминания остаются лишь посторонним, воспринимающим лишь чисто зрительное великолепие этого процесса, ты же едва вспомнишь вкус той позапрошлогодней клубники, приглушенный другими клубничинами, съеденными тобой позже. Так вот. Мы сидели на берегу озера на расстеленном покрывале, вокруг резвились дети, и ты ела клубнику, макая ее в вазочку со взбитыми сливками, которую я держал в руках, чтобы приманивать тебя каждый раз поближе к себе с очередной клубничиной в руке. "Как вкусно!", - говорила ты. - "Просто пальчики оближешь!" И я бы облизал твои сладенькие пальчики, если бы вокруг не было столько народу. Я страдал и в то же время умирал от восхищения. Мысленно я целовал твои, испачканные клубникой и сливками губки, и чувствовал их вкус на своих губах. Вот и сейчас меня преследует этот вкус, хотя ничего, кроме пары фасолин я во рту не держал. О, Аннушка, если бы ты только знала, как я здесь одинок! Заключенные относятся ко мне с чувством глубокого презрения, даже те, что сидят здесь за убийства собственных жен и матерей и за изнасилования 10 женщин разом. Им не понять, как можно сгорать пагубной страстью к ребенку. Они тупорылые скоты, которые убивают безо всякой цели и чувства. Они - быдло, я не хочу о них говорить. Мне хватает того, что я все время провожу среди них, что я терплю все их оскорбления и побои.