Борис Батыршин - Коптский крест

• Название: Коптский крест
• Автор: Борис Батыршин
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9922-1848-0

Хотите попасть в прошлое? Полазить в таинственных подземельях в полном диггерском снаряжении? Увидеть мир девятнадцатого века, вжиться в него и закружиться в вихре приключений? Тогда отправляйтесь туда, и лучше – всей семьей, не мешкайте! Нет межвременного портала? А вот у героев книги он есть!

Одна беда – глава семьи совершенно упустил из виду, что у мальчишек могут быть свои взгляды на то, как следует вести себя в чужом времени. И теперь художества четырнадцатилетнего Ивана и его приятеля-гимназиста приходится расхлебывать взрослым! Да и сами взрослые – что уж скрывать? – порой ведут себя беспечно и невнимательно. Оказавшись на грани разоблачения, остается надеяться только на друзей, тем более что ключ к тайне артефакта, открывающего проход во времени, очень далеко от Москвы…

---

Борис Батыршин Коптский крест

Посвящается памяти Петра Куркова, без которого я, наверное, никогда не взялся бы за перо

Часть первая Вниз по кроличьей норе, или Туда и обратно

Глава 1

Судьба порой выбирает своим орудием неожиданные предметы. Сейчас эта роль досталась обычной тетрадке. Она коварно завалилась за письменный стол и никак не хотела оттуда извлекаться, несмотря на все усилия владельца, Николеньки Овчинникова, московского гимназиста тринадцати лет от роду. Тетрадь отражала атаки одну за другой. Сначала посмеялась над попыткой выцарапать ее из-за ножки стола с помощью карандаша, потом проигнорировала циркуль, а под конец, когда Николенька сумел подцепить беглянку линейкой, коварно за что-то зацепилась. Это стало последней каплей – Николенька встал, выпрямился, утер со лба трудовой пот и со вздохом признал свое поражение. Тетрадь надежно закрепилась на занятых позициях, и теперь приходилось менять стратегию – например, двигать стол.

Николенька толкнул массивное дубовое сооружение – оно не шевельнулось ни на дюйм. Пришлось навалиться на него изо всех сил; что-то хрустнуло, и стол все-таки сдвинулся – на ладонь, не больше. Впрочем, теперь можно было забраться между ним и стеной и нащупать проклятую тетрадку.

Надо было поторопиться. Николеньке уже давно следовало поспешать в родную Пятую классическую гимназию. Опоздание был чревато записью в кондуит[1], а это значит – оставят после уроков. А с учетом накопившихся уже грешков – могут и вовсе родителей вызвать. То есть не родителей, конечно, а дядю… но легче от этого не станет.

Нет, попадать в кондуит никак не стоило. Не то чтобы дядя Василий был как-то особо строг к мальчику – скорее уж наоборот. Дядя и сам был учителем, преподавал словесность в гимназии для девочек, и Николке никак не хотелось его расстраивать. Так что следовало поторопиться. Даже если выйти прямо сейчас – придется бежать со всех ног, и не дай бог налететь на кого-нибудь из гимназических церберов!

Здравый смысл подсказывал бросить все и идти. Но, как назло, тетрадь была по латинской грамматике[2]. В гимназиях Российской империи латинисты никогда не относились к категории любимых учителей – наоборот, гимназисты ненавидели их всеми фибрами своих детских душ, и большинство преподавателей этого классического мертвого языка платило ученикам полнейшей взаимностью. И латинист Пятой московской классической казенной гимназии выделялся скверным нравом даже среди своих коллег. Он изводил учеников придирками за малейшую ошибку, исправление, неаккуратность, что уж говорить о несделанном домашнем задании! Нет, явиться в гимназию без тетрадки по латыни было решительно невозможно.

– Николя, что ты там возишься? Опоздаешь!

А то он об этом не знал! Тяжко вздохнув, Николенька попробовал втиснуться между столом и спинкой кушетки – иначе было не дотянуться до синего матерчатого переплета, выглядывавшего из-за массивной, в виде львиной лапы, ножки. Ну, еще немного…

– Николя, что это значит? Куда ты залез? Брюки помнешь, негодный мальчишка!

Тетя стояла в дверях Николенькиной комнаты и глаза ее пылали праведным гневом. Еще бы! Как раз сегодня прислуга Овчинниковых Марьяна отпросилась на полдня – у нее заболела двоюродная сестра, и девушке надо было «ходить за сродственницей». А тетя Оля, как назло, забыла напомнить ей погладить Николенькину форму! Так что пришлось супруге Василия Петровича самой браться за пышущий жаром чугунный утюг, принесенный дворником Фомичом, и проглаживать жесткие суконные складки. Так что безответственное поведение племянника привело тетю Олю в негодование.

– Да, тетенька, сейчас! Тетрадка по латыни за стол завалилась…

– Следить надо за вещами и не разбрасывать где попало – тогда и заваливаться не станут! И вообще, Николя, ты уже давно должен был уйти в гимназию. Опять опоздать хочешь?

Тетя Оля единственная из домашних обращалась к племяннику не «Николка» или «Николенька», а на французский манер – «Николя». До замужества тетя окончила Московский институт благородных девиц и там приобрела привычку вставлять в речь французские словечки и забавно коверкать русские имена галльским ударением. Николеньку это нисколько не задевало – наоборот, он находил речь тети милой и очаровательно старомодной. В представлении мальчика так же говорила, например, Татьяна из «Онегина», а еще тургеневские барышни.

Наконец-то Николеньке удалось дотянуться до проклятой тетрадки. Ухватившись покрепче – насколько сумел тремя-то пальцами, – он дернул. Тетрадь, как ни странно, не поддавалась. Мальчик дернул еще раз; раздался треск, и тетрадь оказалась у него в руках. По полу раскатились черные бусинки, а из-за дубовой львиной лапы высунулся какой-то витой шнурок.

– Скорее, Николя, что ты копаешься?

Тетя была неумолима. Не мог же Николенька объяснять, что под столом обнаружилось что-то такое, чему там совсем не место! Бусинки какие-то, шнурочки… нет, тетя явно не поймет, как можно, опаздывая в гимназию, отвлекаться на подобную ерунду! Да еще и рискуя измять брюки, выглаженные ею с такими трудами! Но не бросать же дело на полпути? Николка извернулся и ужом заполз еще глубже. Загадочные бусинки он подобрал и сунул в карман и исхитрился наконец заглянуть в узкую щель между плинтусом и ножкой.

Плинтус оторвался. Видимо, виной тому были отчаянные попытки Николеньки сдвинуть с места письменный стол. Из образовавшейся щели и раскатились по полу непонятные бусинки. А в ее глубине виднелось еще с десяток таких же шариков на шнурке – похоже, за него и зацепилась тетрадка.

– Николя, сколько можно! Я кому говорю?

Тетя Оля решительно не понимала, что у человека в тринадцать лет могут быть свои важные дела! Не вступать же в спор… Мальчик, пыхтя от натуги, дотянулся до щели левой рукой, сгреб бусинки, потом зацепил шнурок и аккуратно, чтобы вновь не порвать, вытянул из-под плинтуса. В его руках было что-то вроде четок, на которых висел потемневший от времени крест непривычной формы.

– Все, теть Оль, уже иду, правда-правда! – Николенька выбрался из-под стола, разгладил брюки (жалкая попытка, ну да чего уж там), не глядя сунул добычу в ящик, схватил ранец и проскользнул мимо разгневанной тети в прихожую.

Лестничный пролет, ведущий во двор, мальчик преодолел в три прыжка. Солнце светило по-майски ярко; хотя куда ему было до того, что заливало своими лучами двор родительского дома! Но, увы, тот остался на юге, в Крыму, в Севастополе, там, где служил отец – старший офицер странного круглого броненосца «Вице-адмирал Попов»[3].

Впрочем, Николенька не особо рвался домой. Нет, он скучал по отцу, но слишком свежа еще была горечь после смерти мамы. Каждая половица их квартиры на Корабельной стороне отзывалась ее шагами, каждая гардина хранила тепло ее рук…

Мама Николеньки умерла четыре года назад. Доверять сына заботам гувернантки отец не захотел; к тому же мальчику пришло время поступать в подготовительный класс гимназии. Отец видел сына студентом университета, а в Севастополе – увы, не было классической гимназии. Так что было решено отправить Николеньку к дяде, в Москву. Сам дядя, Василий Петрович Овчинников, жил с семьей – женой и двумя дочерьми, четырнадцати и восьми лет – в доме, что достался ему года три назад, после смерти дальнего родственника. Овчинниковы обитали в большой семикомнатной квартире, а остальные комнаты сдавались внаем, как делал это прежний владелец дома.

Надо отметить, что Василий Петрович, человек интеллигентный, но не слишком-то практичный, предпочел в память о своей университетской юности сдавать жилье небогатым студентам. У него селились те, кому не нашлось места в «Чебышах» или «Аде» на Козихе или Большой Бронной[4].

Вот и сейчас трое таких студиозусов (как именовал их дядя Василий) – Никита Васютин с третьего курса Императорского Московского технического училища[5] и парочка его приятелей из университета – восседали на лавочке во дворе и спорили о чем-то, вооружившись стопкой книг и брошюр. Да так жарко спорили, что казалось, книги вот-вот превратятся из орудий пытливого ума в метательные снаряды. Дворник Фомич размеренно шкрябал метлой по камням двора, время от времени неодобрительно косясь на «скубентов».

Фомич достался Овчинниковым в наследство, вместе с домом. Сей достойный муж не одобрял постояльцев, которых приютил в доме новый хозяин. Впрочем, порядок он понимал. Бывший скобелевский солдат, отставленный по ранению после Хивинского похода семьдесят третьего года[6], не рисковал выражать недовольство открыто, ограничиваясь взглядами исподлобья и придирками. Однако со временем Фомич смягчился – студенты оказались недурным источником дохода. Возвращаясь порой за полночь, они исправно отдавали недовольно бурчащему дворнику, открывавшему ночным гулякам ворота, свои кровные алтыны и пятаки.