Семен Экштут - Россия перед голгофой. Эпоха Великих реформ.

• Название: Россия перед голгофой. Эпоха Великих реформ.
• Автор: Семен Экштут
• Издательство: ООО «Издательский дом «Вече»
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4541-5

В книге известного историка и писателя С.А. Экштута речь идет о России эпохи Великих реформ. Это было время, когда произошел слом векового уклада всей русской жизни. Образованное общество бурлило, непримиримые мнения сталкивались друг с другом. Но в споре не рождалась истина, противостояние же вело к взаимной отчужденности: дети демонстративно порывали с родителями, а бывшие друзья становились врагами. «Энергия заблуждения» молодежи была направлена не на созидание, а на разрушение. В корне изменились взаимоотношения власти и общества, отношения между сословиями, нравственные устои и семейные ценности. Последнему автор уделяет особое внимание.

---

Итак, и мемуарные, и литературный источники позволяют утверждать, что в 70-е годы церковный брак уже не расценивался как таинство не только революционерами, мечтающими о ниспровержении государственных и семейных основ, но и либералами, озабоченными сохранением «единства и силы» государства Российского. Гражданский брак перестал восприниматься как экстравагантность, получил широкое распространение и оформился как социальный институт — альтернатива церковному браку. До времени участники таких «новых комбинаций», о которых писал Лонгин Пантелеев, не задумывались о грядущей судьбе детей, рожденных в гражданском браке. Однако вернувшийся из сибирской ссылки мемуарист посмотрел на сложившуюся ситуацию именно с этой точки зрения. «Вот эти дети и навели меня на некоторые размышления, которые ранее как-то не приходили на ум. <…> Мой товарищ разошелся с своей первой женой и сожительствовал с особой, которая, в свою очередь, покинула своего прежнего мужа. За обедом, однако, присутствовала и прежняя жена моего товарища вместе со своим новым мужем, из чего можно было заключить, что расхождение и новые комбинации состоялись без острых воспоминаний с обеих сторон.

Это, конечно, было утешительно видеть; но, прислушиваясь к говору детей, а между ними были и подростки лет десяти, я не мог уяснить себе — кто из них и от какой комбинации происходит. Только слышалось по временам — “папа”, “мама”. Конечно, судя по летам, я мог догадаться, кто из детей происходил от старых семейных отношений, кто от последующих.

Мне эти дети потом часто вспоминались. Какая будет их судьба? Тем более что и новые семейные комбинации их родителей по недолгом времени оказались неустойчивыми, их сменили другие»[248].

Этот неутешительный вывод сделал человек, умудрённый жизнью. В молодые годы Лонгин Пантелеев без оглядки смотрел в будущее: он привлек к участию в революционной деятельности не менее двадцати человек, организовывал подпольные типографии, писал и распространял листовки, собирал средства на нужды «Земли и воли». После сибирской ссылки он, не отказавшись от идеалов своей юности, стал чаще задумываться о грядущих неконтролируемых последствиях предпринимаемых действий. Пантелеев увидел, к каким трагикомическим результатам может привести увлечение радикально настроенной молодежи фиктивными браками. Один из его знакомых еще в бытность студентом в Петербурге «вступил в фиктивный брак, чтобы дать одной молодой особе свободно располагать собой»[249]. Прошло несколько лет. Бывший студент обосновался в Тифлисе, где влюбился в юную барышню, дочь генерала. Родители девушки дали согласие на брак, разумеется, церковный. Дело было за малым: отыскать фиктивную жену и оформить развод. Фиктивный муж отправился в Петербург, где нашёл свою «жену». Впрочем, её самой он дома не застал. Прислуга осведомилась о фамилии нежданного визитера и получила ответ. «Ах, батюшка барин, пожалуйста, войдите, посмотрите деток», — проговорила обрадованная прислуга[250]. Развод удалось оформить с большим трудом и немалыми издержками, однако у фиктивной жены были вполне реальные дети, которые по закону носили фамилию своего фиктивного отца. Эта ненормальная ситуация была чревата серьезными жизненными драмами в будущем. Прошло более двадцати лет, и дочь этой женщины предъявила материальные претензии к своему фиктивному отцу. «… Вся эта история неожиданно повернулась передо мной своей теневой стороной», — незадолго до смерти сделал вывод бывший член «Земли и воли»[251].

Государство и не отделенная от него церковь по-прежнему трактовали гражданский брак только лишь как незаконное сожительство, но общественное мнение было более снисходительным. Прогрессисты жаждали скорейшего избавления от «дряхлых стропил официальной нравственности» и принципиально не желали идти на компромисс. Компромисс был для них синонимом слабости. Стропило — это опора для кровли: два бруса, соединенные верхними концами под углом, а нижними упирающиеся в стену здания. Прогнившее стропило требует замены, но здание, у коего, исходя из лучших побуждений, снесли обветшавшее стропило, на какой-то момент остаётся без кровли — и ничем не защищено от непогоды. Это обстоятельство нисколько не смущало российских нигилистов. Языку компромиссов они предпочитали язык конфликтов и ультиматумов. Программная статья Дмитрия Писарева «Схоластика XIX века», опубликованная в 1861 году в майской и в сентябрьской книжках журнала «Русское слово», стала политическим и философским манифестом левого радикализма. «Словом, вот ultimatum нашего лагеря: что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть»[252]. В год отмены крепостного права на страницах авторитетного «литературно-учёного» журнала прозвучал призыв подвергнуть тотальной критике всё сущее без исключения. И этот революционный призыв был услышан.

Сексуальная революция — разрушительная и созидательная

«Историков часто упрекают в злоупотреблении словом революция, которое-де должно было бы сохраняться, в соответствии с его первым значением, для обозначения явлений насильственных и в неменьшей степени быстрых. Но, когда речь идет о социальных явлениях, быстрое и медленное неразделимы»[253]. Отталкиваясь от этого замечания Фернана Броделя, можно утверждать, что начавшаяся в пореформенной России сексуальная революция была двоякой: она была и серией живых событий, и явно медленным процессом большой длительности. «Игра шла разом в двух регистрах»[254]. Внимание современников неоднократно фокусировалось на тех или иных ярких эксцессах: наиболее колоритные казусы, связанные с ниспровержением традиционных сексуальных норм, сохранились в исторической памяти и были зафиксированы в мемуарах. Однако в сознании современников эти живые события не сразу были связаны воедино и поняты как части единого целого и как различные моменты одного процесса. Сексуальная революция в России, затронувшая жизнь нескольких поколений, не была своевременно осмыслена как длительный процесс. Временной лаг составил четверть века.

Николай Васильевич Шелгунов, принадлежавший к старшему поколению когорты «новых людей», стал первым мемуаристом, обратившимся в своих воспоминаниях «Из прошлого и настоящего» к событиям 60-х годов. В этих мемуарах, опубликованных в конце 1885-го — начале 1886 года на страницах влиятельного московского либерального журнала «Русская мысль», видный «шестидесятник» сделал обоснованный вывод о совершившейся в России сексуальной революции и подчеркнул естественно-исторический и перманентный характер этой революции. «Перемены и перестройки в семье не обошлись без борьбы, когда они коснулись людей, уже вышедших из детской. <…> С шестидесятых годов, как видит читатель, семейные отношения испытали полную революцию: всё стало в них гуманнее, порядочнее, чище, а главное — правдивее. Правдивость, искренность и свобода сделали русскую семью ровнее, ближе, счастливее и создали ей внутренний мир, какого она прежде не знала. Такой сравнительно полный успех получился, нужно думать, оттого, что семейный переворот, предоставленный собственным силам общества, не испытывал внешнего вмешательства (курсив мой. — С.Э.). Никакой доморощенный химик не стоял над ним, чтобы руководить брожением или чтобы закрыть крышку котла, когда это показалось бы нужным химику. Котёл работал свободно и до сих пор продолжает ещё свою нескончаемую работу. Старая и вечно новая история стремления человека к личному счастью!»[255]. Из-за вмешательства цензуры публикация воспоминаний Шелгунова была прервана опасавшейся закрытия журнала редакцией «Русской мысли». Гласное обсуждение высказанной мемуаристом мысли было исключено — и связь времён распалась. В итоге осмысление феномена сексуальной революции в России прервалось еще на два десятилетия.

Лишь после первой русской революции 1905–1907 годов мемуаристы, молодые годы которых совпали не только с Великими реформами, но и с отрицанием традиционной морали и распадом освященных церковью брачных уз, с полувековым временным лагом вновь вплотную подошли к пониманию того, что лучшая пора их близящейся к завершению долгой жизни, их молодость, пришлась на начало сексуальной революции в России. Честь сделать наиболее последовательный вывод принадлежит русской женщине.

В 1911 году детская писательница, педагог и мемуаристка Елизавета Николаевна Водовозова (1844–1923), чья юность пришлась на эпоху 60-х годов, осознала, что заря её жизни была временем самой настоящей революции, которую мемуаристка вслед за Шелгуновым назвала семейной. «… Недоразумения, конфликты, тревоги, отчаяние, тяжелые драмы наполняли собою всю эпоху шестидесятых и первую половину семидесятых годов, пока в этой семейной революции не обновились понятия, взгляды и обычаи» (курсив мой. — С.Э.)[256]. С таким же полувековым временным лагом уяснил факт сексуальной революции в России и Петр Дмитриевич Боборыкин (1836–1921). Его размышления прекрасно корреспондируются с воспоминаниями Водовозовой.