Рут Озеки - Моя рыба будет жить

• Название: Моя рыба будет жить
• Автор: Рут Озеки
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-085627-5

Рут Озеки — американка японского происхождения, специалист по классической японской литературе, флористка, увлеченная театром и кинематографом. В 2010 году она была удостоена сана буддийского священника. Озеки ведет активную общественную деятельность в университетских кампусах и живет между Бруклином и Кортес-Айлендом в Британской Колумбии, где она пишет, вяжет носки и выращивает уток вместе со своим мужем Оливером.

«Моя рыба будет жить» — это роман, полный тонкой иронии, глубокого понимания отношений между автором, читателем и персонажами, реальностью и фантазией, квантовой физикой, историей и мифом. Это увлекательная, зачаровывающая история о человечности и поисках дома.

---

— Ты Калли уже звонила насчет этого? — спросила Мюриел, указывая на пакет, который уже начал источать характерный аромат, по мере того как желуди потихоньку дохли.

— Нет еще, — покаянно ответила Рут. Она собиралась, но в последнее время ей становилось все труднее снимать с телефона трубку. Ей больше не нравилось разговаривать с людьми в реальном времени.

— Ну, я тут случайно узнала, она только что вернулась из круиза и собирается пока побыть на острове. Я подумала, может, ты захочешь позвонить ей, пока эти ребята не сдохли еще сильнее.

Рут ощутила укол совести.

— Нам нужно было постараться сохранить их живыми? Я как-то не подумала…

Мюриел пожала плечами и встала.

— Наверно, это не имеет значения, но позвони ей в любом случае. Может, она что-то тебе подскажет. — Передумав, она оставила тюбик на столе и властно помахала рукой в его сторону.

— Это пусть лучше останется у вас, — сказала она, — с кураторской точки зрения, так сказать, лучше будет не разделять коллекцию.

Они вышли проводить ее до машины. Сегодня на Мюриел был видавший виды мужской кардиган поверх длинной юбки в сочетании с калошами. Рут смотрела, как она с трудом переносит свой вес, спускаясь со ступеньки на ступеньку, и думала об описанных Нао пожилых дамах в бане, о разнообразии их форм и размеров. Рут тоже ощущала свой возраст — в бедрах, в коленях. В Нью-Йорке она ходила повсюду пешком и никогда не ощущала недостатка в движении. Здесь, на острове, она перемещалась, как правило, за рулем. Она подумала о своем старом квартале в Ист-Виллидж, о кафе, ресторанах, книжных магазинах, о парке. Ее нью-йоркская жизнь до сих пор ощущалась так ярко и живо. Как Саннивэйл у Нао.

…в газиллионах миль в пространстве и времени, прекрасный, как Земля, с точки зрения космонавтов из глубокого космоса — нас с папой, живущих на космическом корабле, скитающихся в холодной черноте.

Было еще только четыре, но снаружи уже становилось темно. Дождь прекратился, но воздух до сих пор был прохладным и влажным. Они шагали по сырой траве. Оливер придержал для Мюриел дверцу машины, но тут вдруг его внимание привлекло внезапное движение над головой. Он взглянул и указал вверх:

— Смотрите!

На ветке большелистного клена, среди густых теней сидела одинокая ворона. Она была блестящая, черная, с характерной выпуклостью на лбу и толстым загнутым клювом.

— Странно как, — сказала Мюриел, — похоже на джунглевую ворону.

— Мне кажется, подвид, — сказал Оливер. — Corvus japonensis…

— …также называемая большеклювой вороной, — отозвалась Мюриел. — Очень, очень странно. Ты думаешь?..

— Ну да, — ответил Оливер. — Он просто возник в один прекрасный день. Я думаю, он приехал на дрейфующем мусоре.

— Заглянуть решил, — сказала Мюриел. Она знала об их отвращении к внезапным визитам и находила это забавным.

Ворона расправила крылья и скакнула вдоль по ветке.

— Откуда ты знаешь, что это «он»? — спросила Рут.

Оливер пожал плечами, будто вопрос был несущественным, но Мюриел кивнула.

— Хорошо подмечено, — сказала она. — «Он» может быть и «она». Бабушка Ворона, или Т’Этс, на языке слиаммонов. Она из магических предков, которые могли менять облик, превращаясь в животное или человека. Она спасла жизнь своей внучки, когда та забеременела и отец приказал племени бросить ее. Отец приказал ворону П’а погасить все костры, но Т’Этс спрятала тлеющий уголек в раковине для своей внучки и спасла девушке жизнь. Девушка родила семерых щенят, которые потом сбросили шкуру, превратились в людей и стали народом слиаммонов, но это уже совсем другая история.

Упершись рукой в кузов, она медленно опустилась на водительское сиденье. Рут помогла ей, поддержав под локоть.

Ворона наблюдала за происходящим со своей ветки. Когда Мюриел надежно устроилась внутри, она вытянула шею и издала единственное хриплое «кар».

— И тебе тоже до свидания, — сказала Мюриел, запуская мотор, и помахала ей рукой. Ворона склонила голову на бок и смотрела, как машина медленно движется по извивам длинной подъездной дороги, становится все меньше и меньше и исчезает, наконец, за поворотом среди высоких деревьев. Оливер пошел в сад сорвать к ужину зелени, но Рут осталась у поленницы постоять еще и понаблюдать за вороной.

— Эй, ворона, — сказала она.

Ворона склонила голову набок. Ке, — ответила она. — Ке, ке.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Рут. — Чего тебе надо?

Но в этот раз ворона не ответила. Она просто смотрела прямо на Рут черным блестящим глазом. И ждала. Рут была уверена, что ворона чего-то ждала.

Нао

1

Трудно писать о вещах, которые случились в прошлом давным-давно. Вот Дзико рассказывает мне все эти дико интересные истории из своей жизни — ну, как ее идола, знаменитую анархистку и антиимпериалистку Канно Сугако, повесили за измену Родине, или как мой двоюродный дед Харуки № 1 погиб, атакуя американский военный корабль, выполняя самоубийственное задание, — и все кажется таким реальным, пока она говорит, но потом я сажусь записывать, и истории ускользают, ощущение реальности уходит. Прошлое — странная штука. Нет, правда, оно вообще существует? Ощущение такое, что существует, но где? И если оно существовало, но сейчас не существует, то куда оно делось?

Когда старушка Дзико говорит о прошлом, глаза у нее словно обращаются внутрь, она будто вглядывается во что-то, погребенное в глубине, в мозге костей. Глаза у нее мутно-голубые из-за катаракт, и, когда она вглядывается вот так внутрь себя, она будто уходит в иной мир, замерший в глубине льда. Дзико называет свои катаракты куугэ, это значит «цветы пустоты»[54]. Мне кажется, это красиво.

Прошлое старой Дзико очень далеко, но даже о прошлом, которое случилось не так давно, как, например, моя собственная счастливая жизнь в Саннивэйле, писать довольно трудно. Эта счастливая жизнь кажется реальнее, чем моя реальная жизнь, существующая сейчас, но одновременно это как воспоминание какой-то совершенно другой Нао Ясутани. Может, той Нао из прошлого на самом деле никогда и не было, кроме как в воображении этой Нао из настоящего, сидящей здесь, в кафе французских горничных в Акиба, Городе Электроники. Или, может, все ровно наоборот.

Если тебе приходилось когда-нибудь вести дневник, ты знаешь — проблема с описанием прошлого скрывается в настоящем: даже если пишешь очень быстро, все равно вечно застреваешь в тогда и никогда не успеваешь за тем, что происходит сейчас, а это значит, что сейчас обречено на вымирание. Безнадега, правда. Нельзя сказать, что сейчас всегда бывает таким уж интересным. Сейчас — это, как правило, всего лишь я, сижу в захудалом кафе с горничными или на каменной скамейке у храма по пути в школу, двигаю ручкой по странице туда-сюда тысячу миллионов раз, пытаясь догнать саму себя.

Когда я была еще совсем ребенком в Саннивэйле, я вдруг стала одержима словом now. Дома мама с папой разговаривали на японском, но все остальные говорили по-английски, и иногда я застревала между двумя языками. Когда это случалось, повседневные слова и их значения вдруг теряли друг друга, и мир становился странным и нереальным. Слово now казалось мне особенно странным, потому что это была я, по крайней мере, по звучанию. Нао стала now, получив в придачу еще целое второе значение.

В Японии у некоторых слов есть котодама[55] — это дух, который обитает в слове и придет ему особую силу. Котодама слова now был похож на скользкую рыбу, гладкого толстого тунца с большим животом и головой и хвостиком поменьше и выглядел примерно так:

По ощущению NOW был вроде большой рыбы, которая глотала маленькую, и мне хотелось поймать его и заставить прекратить это занятие. Я была всего лишь ребенком и думала, если смогу по-настоящему понять смысл большой рыбы NOW, у меня получится спасти маленькую рыбку Наоко, но слово вечно ускользало от меня.

Думаю, в то время мне было лет семь или восемь, и я, бывало, сидела сзади в нашем «вольво-универсале», глядя на поля для гольфа, и торговые центры, и ряды домов, и фабрики, и соляные пруды, несущиеся мимо вдоль фривея Бейшоу, а вдалеке сверкали синие воды залива Сан-Франциско, и окно я держала отрытым, чтобы сухой, горячий, пахнущий бензином воздух обдувал мне лицо, и шептала: «Now!.. Now!.. Now!..» снова и снова, быстрее и быстрее, бросая слова ветру, пока мир пролетал мимо, и пыталась поймать момент, когда сейчас становится NOW.

Но пока ты произносишь «сейчас», оно уже кончилось. Оно уже превратилось в тогда.