Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий

• Название: Кирилл и Мефодий
• Автор: Юрий Лощиц
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03594-2

Создатели славянской письменности, братья Константин (получивший незадолго до смерти монашеское имя Кирилл) и Мефодий почитаются во всём славянском мире. Их жизненный подвиг не случайно приравнивают к апостольскому, именуя их «первоучителями» славян. Уроженцы греческой Солуни (Фессалоник), они не только создали азбуку, которой и по сей день пользуются многие народы (и не только славянские!), но и перевели на славянский язык Евангелие и богослужебные книги, позволив славянам молиться Богу на родном языке. Предлагаемая вниманию читателей биография святых Кирилла и Мефодия принадлежит перу писателя Юрия Михайловича Лощица, которого ценители биографического жанра хорошо знают как автора книг «Сковорода», «Гончаров» и «Дмитрий Донской», ранее выходивших в серии «Жизнь замечательных людей». Надёжными путеводителями для автора стали два древнейших литературно-исторических памятника старославянской письменности — «Житие Константина Философа» и «Житие Мефодия» (так называемые пространные жития солунских братьев). Многие страницы книги написаны как развёрнутый комментарий к этим памятникам отдалённой эпохи и представляют собой опыт художественно-исследовательской реконструкции.

---

Получив письмо от 23 марта, он перво-наперво просит своих священников и дьяконов, чтобы оно было зачитано по всем верным ему церквям.

«Почьтоше же апостоликовы книгы, обретоша писание, — пишет агиограф, называя по обычаю письмо книгами и пересказывая далее по-славянски самую суть папской буллы, — яко брат наш Мефодий свят и правоверен есть и апостольско деяние делает и в руку его суть от Бога и от апостольского стола вся словеньскыя страны, да его же проклянет, проклят, а его же святит, свят да буди».

Вот какую высокую, поистине апостольскую власть вновь доверял папа Иоанн VIII «брату нашему Мефодию»!

Именно вновь, потому что не могли, конечно, и учитель, и ученики не вспомнить при этом обстановку почти десятилетней давности, когда неизвестный им новый папа вызволил их из швабского узилища, не посчитавшись с решениями короля и зальцбургских епископов. И восстановил Мефодия на его епископской кафедре. Скорее всего, он потом и забыл напрочь о существовании Моравской миссии и о какой-то там славянской службе. Иначе бы год назад не затребовал Мефодия к себе на суд по грубому немецко-венецианскому оговору. Но на суде снова вспомнил, кто стоит перед ним, и вновь вызволил из пут клеветы. Ну что ему славянское письмо, славянская церковь? Не пустая ли прихоть? Но вдруг сказал своё «да», и никто не посмел перечить. Может, он действительно разглядел в Мефодий собрата по духу неподкупной христианской совести?

После тех письменных, устных и снова письменных выяснений правды и лжи они больше не встречались. И, судя по всему, не переписывались. К тому же не прошло и двух лет, как папы Иоанна VIII не стало. Старый исторический источник (которому, по правилам «хорошего тона», принято не очень доверять)[20] сообщает, что он умер насильственной смертью. Подозрение пало на соперников в борьбе за престол; апостолика пытались сначала отравить, но яд не подействовал, и тогда он был убит ударом молота по голове. Впрочем, погребение прошло по обычному протоколу, с соблюдением почестей, соответствующих папскому достоинству, в базилике Святого Петра, недалеко от врат, именуемых Судными.

Царьград

Казалось бы, после того, как подлинные письма Иоанна VIII князю Святополку, а затем и Мефодию были вселюдно оглашены, зачинщикам расправы над владыкой оставалось если не усовеститься и покаяться, то хотя бы угомониться. Что же до Святополка, то он во всей этой поддержанной им смуте ничего, по сути, не потерял, а даже приобрёл: личное внимание папы, его похвалу за верность апостолическому престолу, его поощрение латинским мессам в придворном храме. Его жажда великих игровых утех насытилась всем происшедшим сполна. У него теперь ещё и свой епископ в Нитре, лично ему обязанный возвеличением. А значит, открывается поле для очередных хитроумных ходов, для сталкивания самолюбий этих подвластных ему церковных князьков — славянского и немецкого. Да, настоящая власть была и будет не у заезжего грека и не у прикормленного шваба, а у него, превратившего на глазах у соседей малое и хилое при Ростиславе Моравское княжество в Великоморавскую державу. В немецком королевском доме после смерти Людовика как затеялись, так и длятся распри между наследниками, и Карломану теперь совсем не до него, Святополка. Теперь, куда бы он ни глянул, полная свобода действий: на западе — до Лужицких гор Чернобога и Белобога, на севере — до Янтарного моря, на востоке — до Карпатских планин.

А потому как раз впору оказалось для князя доставленное ему то ли из Нитры, то ли от мимоезжих купцов-всезнаек мнение: ладно бы Рим, но по-настоящему худы дела у Мефодия с совсем другой стороны; сильно он прогневил византийского цесаря тем, что напрочь отбился от своего царства. Потому и застрял в Велеграде, что Константинополь его добром теперь уже не встретит…

По княжескому разумению, всё как будто совпадало с таким слухом. Более шестнадцати лет минуло, как братья-византийцы сюда пожаловали. И послал их не нынешний император Василий, а ещё Михаил, которого этот Василий сжил со света. И приехали греки всего на три-четыре года. Но Мефодий после смерти брата не отбыл из Рима прямиком домой, в свой Царырад, а напросился в епископы сюда. Значит, точно, ещё с тех пор страшится цесаревой расправы?

А потому пусть и этот слух гуляет без препятствий по Велеграду. Надо, чтобы и грек услышал то, что о нём все знают. Пусть усмирит свой владычный норов…

Агиограф Мефодия не утаивает от читателей злорадной сплетни, подделанной под горькую правду. Но тут же, как о великой радости для всех сподвижников владыки, сообщает о письме, полученном из Константинополя.

Будто сам Господь положил на сердце государю милосердное попечение о старом уже человеке, и эти простые, идущие от души слова приветствия и пожеланий:

«Отче честный, вельми тебе желаю видети. То добро сотвори потрудися до нас, да тя видим, дондеже ecu (пока пребываешь) на сем свете, и молитву твою приимем».

Что и говорить, Мефодий вряд ли надеялся получить однажды такое письмо. Оно было от человека, которого он если когда и видел среди придворных лиц, то лишь мельком, потому что тот был конюхом из Македонии, пусть и приближённым, благодаря столичному ипподрому и царёвой конюшне, к самому трону. Письмо было от василевса, взявшего власть насильственным способом. От императора, который почти сразу после своего воцарения отправил в ссылку патриарха Фотия, а как раз Фотий вместе с убиенным Михаилом III и собирал его и Философа в Моравскую землю. Правда, не так давно Василий вернул Фотия из ссылки и восстановил его в патриаршем достоинстве. Может быть, теперь как раз Фотий — а кто же ещё? — и подсказал государю послать письмо старому Мефодию, который, неизвестно, жив ли — нет?

Но что ему догадки строить! Надо, не откладывая надолго, собираться. Путь не близок, а время ненадёжно.

Житийный отчёт о поездке скуп на слова:

«Абие же (вскоре) шедшу ему тамо, прият и (их) с честью цесарь великою и радостью и ученицы его похваль, удержаша от ученик его попа и дьякона с книгами. Всю же волю его сотвори, елико хоте, и не ослушав ни о чесом же (не воспрепятствовал ни о чём), облюбль (обласкал) и одарь вельми, проводи и пакы славьно до своего стола. Тако же и патриарх».

Для нужд биографического повествования этому отчёту также понадобится посильная реконструкция, включающая в себя и наиболее вероятные психологические мотивировки событий.

Итак, Мефодий следовал в Константинополь с избранными учениками. Он догадывался, что государь захочет не только поглядеть на увенчанного сединами Христова воина, так долго исполнявшего на чужбине особое поручение своей державы, но и узнать: а в чём всё же за такой немалый срок преуспели два его подданных — этот старый солунянин и его покойный брат?

Для того и были с Мефодием священник, дьякон, певчие. Владыка очень надеялся, что и патриарх Фотий, и василевс выразят желание послушать славянскую литургию, и эта служба станет, как и в Риме когда-то, самым достоверным свидетельством его с Философом трудов.

А потому и книги везли, по которым будут читать и петь. И ещё Евангелие с Апостолом и Псалтырью в исполнении лучших моравлянских книгописцев и художников — это уже для даров и василевсу, и патриарху. Вообще владыка постарался, чтобы книжная поклажа, следующая с ним в великую столицу, представляла собой добротные списки всех богослужебных переводов, которые они с Кириллом успели осуществить.

Да, время даже слишком ненадёжно. Не было у Мефодия уверенности в том, что вихри последних лет, едва не разорившие саму славянскую церковь в Моравии, угомонились насовсем. Что, если опять они пронесутся по нивам, сокрушат, втопчут в прах побелевшие колосья? Хотя бы часть жатвы нужно собрать в крепкие меха, отвезти и ссыпать в более надёжную, по его предчувствию, житницу.

Церковь болгарская, как он узнавал по дороге, похоже, снова восстанавливает порушенные было отношения с константинопольской патриархией. Там и сям открываются у болгарских славян новые епархии, сельские приходы. Но служат-то, как и раньше, по-гречески! Долго ли такое взаимное неразумение продлиться может? Вот где пригодились бы его сметливые моравские дети с их знанием славянского богослужения.

В житии не сказано, где именно по прибытии в Город служили славянскую литургию. В придворной домовой церкви? По соседству с дворцами, у Святой Ирины? У Апостолов? Или даже под сводами Софии? Где бы это ни происходило, но как желал Мефодий, чтобы и под купол Святой Софии вознеслось ликующее:

«С нами Бог, с нами Бог! Разумейте еси языцы и покоряйтеся, покоряйтеся, яко с нами Бог!»

О, как бы брат его, проведший под этими сводами сокровенные часы своей юности, порадовался теперь славянскому торжеству православия, звучащему, наконец, в Городе, который однажды проводил их на Дунай!..