Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий

• Название: Кирилл и Мефодий
• Автор: Юрий Лощиц
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03594-2

Создатели славянской письменности, братья Константин (получивший незадолго до смерти монашеское имя Кирилл) и Мефодий почитаются во всём славянском мире. Их жизненный подвиг не случайно приравнивают к апостольскому, именуя их «первоучителями» славян. Уроженцы греческой Солуни (Фессалоник), они не только создали азбуку, которой и по сей день пользуются многие народы (и не только славянские!), но и перевели на славянский язык Евангелие и богослужебные книги, позволив славянам молиться Богу на родном языке. Предлагаемая вниманию читателей биография святых Кирилла и Мефодия принадлежит перу писателя Юрия Михайловича Лощица, которого ценители биографического жанра хорошо знают как автора книг «Сковорода», «Гончаров» и «Дмитрий Донской», ранее выходивших в серии «Жизнь замечательных людей». Надёжными путеводителями для автора стали два древнейших литературно-исторических памятника старославянской письменности — «Житие Константина Философа» и «Житие Мефодия» (так называемые пространные жития солунских братьев). Многие страницы книги написаны как развёрнутый комментарий к этим памятникам отдалённой эпохи и представляют собой опыт художественно-исследовательской реконструкции.

---

Да, каких-то слов они наверняка не расслышат, каких-то смыслов сразу не поймут. И ученики Христовы не сразу понимали всё, что им говорил Сын Человеческий. Но не робели переспрашивать по многу раз. Это же были простых занятий люди, не обученные грамоте. Но учились напрягать чувствилища души, неустанно размышлять про себя или вслух об услышанном. Все первые Христовы апостолы — разве не такая же простая чадь, как его, князя Ростислава, моравляне? Теперь и к ним, моравлянам, напрямую обратится Христос со своей просьбой о внимании: «Имеяй уши слышати, да слышит». Он — Пастырь добрый для своих овец, и потому овцы глас его слышат и идут за ним, ибо узнают его по голосу. За чуждым же не идут, но бегут от него, потому что знать не знают чуждого гласа.

Не обидно было и первым ученикам зваться овцами. Но потом и грамоте навыкли, чтобы тем, кто не видел и не слышал, записать свои истинные свидетельства, а не слухи и россказни, идущие от чуждых.

Многое, очень многое можно выучить на слух, как запоминают люди песни друг от друга на слух, как запоминают притчи, изречения, пословицы. Но мы присланы учить не только на слух, но и письму. По Господней воле вера наша удостоверена письменами — Священным Писанием, Святым Письмом.

И тут уж будут наставлять книги самого Писания, которые привезены в Велеград. Книги это не латинские, не греческие, какие здесь звучали раньше. Это славянские письмена. Такие книги ещё не распахивались для моравлян. Но начнётся литургия, и распахнутся, зазвучат. И как же многим — и зрелым мужам, и юношам, и детям — захочется тогда научиться читать по этим книгам! Вот ещё в чём смысл их приезда в Велеград: чтобы появилось тут и училище — для тех, кто пожелает узнать славянские буквы и читать по ним славянские книги.

Итак, не одна лишь служба церковная, но и служба училищная как первая ступенька к церковной. Школа и литургия — вот самое незаменимое учение для каждого христианина. Одной школы ещё недостаточно. Только через литургию-учительницу достовернее всего раскрывается миру сам Учитель. А как стать христианином без литургии? Это по сути и непредставимо. Можно сто лет прожить, обложившись книгами, пусть и всеми подряд книгами ветхозаветными и Нового Завета, и толкованиями к ним, и житиями прославленных святых, и их письмами, но так почти ничего и не уразуметь в вере Христовой, если для тебя не распахнулись соборные врата и ты не ступил в мир вечерни и всенощной службы, а затем и в мир литургии, где служат уже не священник и дьякон, не чтецы и певчие, а сам небесный твой Учитель…

«Смятошася кости моя…»

В сентябре 864 года, когда снопы ржаные, ячменные и пшеничные были уже свезены с полей и обмолочены, пожаловали в Моравию немецкие гости. Это была их старая повадка — затевать набег, когда в каждом дворе хлеборобском можно поживиться зерном нового урожая и скотинкой, потучневшей за лето на обильном травяном корму.

Людовик Немецкий приходил и в прошлом году, совместно с болгарами, но мало в чём успели те и другие. Теперь же король выступил один. Может, он по старой привычке хотел бы и болгар снова напрячь, но те вдруг отговорились срочным намерением своего хана креститься, да ещё и по византийскому уставу.

Франкский придворный хронист занёс в свои анналы, что король окружил воинство Ростислава в стенах городка по имени Dovina. Похоже, он имел в виду ту самую пограничную крепость у подножия скалы Девин, которую солунские братья недавно видели на берегу Дуная, недалеко от устья Моравы.

Наверно, у Ростислава были какие-то саднящие предчувствия, если он всё же не сидел в Велеграде, а спустился по реке к Девину. Но вряд ли он ждал, что король в этот раз пожалует с такими тяжкими силами. Моравляне оказались захлопнуты в крепостце, как в ловушке. Будто никогда воевать не умели! Не хватало людей ни для того, чтобы выдержать долгую осаду, ни чтобы вырваться на волю. Хохочущие королевские ратники вдоволь поиздевались, видя за крепостными тынами опущенные лица дружинников Ростислава. Князь предпочёл не терзаться понапрасну и позору бездарной погибели предпочёл срамную церемонию сдачи.

Условия оказались по внешности даже милосердными, а по сути своей до слёз оскорбляли: Растиц, как нашкодивший мальчишка, принесёт новую присягу на верность королю. То есть полностью лишится добытой такими тревогами и рисками независимости, опять станет полным вассалом, каким был 18 лет назад, когда король тоже приходил походом, сверг слишком заматеревшего в своенравствах Моймира, а его, Ростислава, будто игрушку свою, приладил для княжения в Моравии.

За рыцарским милосердием Людовика Немца стояла, однако, его собственная закоренелая слабина. Последовательно выдавливать славян с их исконных земель, как это невозмутимо проделывал его дед Карл Великий, у него не хватало ни средств, ни времени. И время, и силы пожирались бесконечными порубежными распрями с братом Лотарем I и единокровным братом Карлом Лысым, королём западных франков. Цельную дедову и отцову империю наследники впопыхах поделили было натрое, но всё никак и после смерти Лотаря доделить не могли. Не был счастлив Людовик и в детях. Сыновья его Карломан, Людовик Младший и Карл Толстый, вместо того чтобы помогать родителю на ратном поле и в трудах управления, не только особничали и грызлись между собой, но ещё и пускались в интриги против отца.

При таком унылом раскладе Людовика очень даже устраивала у себя на востоке мирная славянская страна-житница. Она ведь если и намеревалась прежде прирастать, то за счёт своих же славянских князьков. Но такой она могла оставаться лишь при одном-единственном зависимом от него вассале. Убери он теперь Растица, и ещё неизвестно, как поведут себя примолкшие со времён Моймира малые князьки.

На такой лад настраивало Людовика Немецкого и то, что союз его с болгарским ханом против тех же моравлян теперь, похоже, увядает на корню. Хан Борис и раньше воинскими доблестями себя не отличал, а как лишь крестится по греческому обряду, и вовсе попритихнет. Значит, надо Растица всё же пощадить. Но такими при этом обложить обязанностями и поборами, чтобы больше уж не мнил себя собирателем преобширной славянской империи. Какая ещё Magna Moravia?!. Какой ещё Великий град?

Впрочем, потрошить само это большое село, величающее себя столицей, Людовик посчитал сейчас напрасной тратой времени. До осенних дождей свезти в Баварию добытое добро — вот что дороже и умнее всего. И повлекли в скрипящих от натуги обозах обильную хлебную и фуражную поклажу дармового урожая. Скрип тех обозов болью и горечью отозвался по вескам оцепеневшей Моравии.

…Чем могли Мефодий с Константином утешить обесславленного князя? Да он теперь в их сторону и глаза поднимал без особой охоты, будто по принуждению. Кажется, попроси они сейчас твёрдо, и он их, без всяких нарочитых уговоров, без лишнего лицедейства отпустит в обратный путь. А что ж, если ничего не вышло? Знать, не помощник его моравлянам христианский Бог. Всем помощник, только не им.

Но братья, похоже, ведали, чем поддержать сникший дух князя. Есть царь, который их самих не раз поддерживал и укреплял в самых, кажется, непереносимых бедах. Пусть Ростислав не их, нет, но самого того царя послушает. Пусть узнает, какие могучие люди жили на земле и какие рыдания и горячие молитвы исторгали из глубин сердечных.

…Доколе, Господи, забудеши мя до конца,

доколе отвращаеши лице Твое от мене?

Доколе положу советы в души моей,

болезни в сердце моем день и нощь;

доколе вознесется кровь враг моих на мя.

Призри, услыши мя, Бог мой, просвети очи мои,

да не когда усну в смерть…

Одержаша мя болезни смертныя,

 и потоцы беззакония смятоша мя.

Болезни адовы обыдоша мя,

предвариша мя сети смертныя…

Но такой силы вера жила в том царе, что, и не получая ответа, всё равно снова и снова воплем вопил к испытующему его Богу.

Господи, да не яростию Твоею обличиши мя,

ниже гневом Твоим накажеши мене.

Помилуй мя, Господи, яко немощен есмь;

исцели мя, Господи, яко смятошася кости моя…

Утрудихся воздыханием моим,

измыю на всяку нощь ложе мое,

слезами моими постелю мою омочу.

Только пребывающий в великой скорби способен постичь, насколько велико ведение о нём Господа с самой минуты его появления на свет.

…Яко Ты еси исторгни мя из чрева,

упование мое от сосцу матери моея.

К Тебе привержен есмь от ложесн,

от чрева матери моея Бог мой еси Ты.

Да не отступиши от мене,

яко скорбь близ, яко несть помагаяй ми…

Но не была бы крепка та царская молитва, не содержи она в себе и великого раскаяния. Не в одних только вражьих кознях искал он причину постигших его бед, но и в своих неправдах; о своих прегрешениях сокрушался.