Юрий Лощиц - Кирилл и Мефодий

• Название: Кирилл и Мефодий
• Автор: Юрий Лощиц
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03594-2

Создатели славянской письменности, братья Константин (получивший незадолго до смерти монашеское имя Кирилл) и Мефодий почитаются во всём славянском мире. Их жизненный подвиг не случайно приравнивают к апостольскому, именуя их «первоучителями» славян. Уроженцы греческой Солуни (Фессалоник), они не только создали азбуку, которой и по сей день пользуются многие народы (и не только славянские!), но и перевели на славянский язык Евангелие и богослужебные книги, позволив славянам молиться Богу на родном языке. Предлагаемая вниманию читателей биография святых Кирилла и Мефодия принадлежит перу писателя Юрия Михайловича Лощица, которого ценители биографического жанра хорошо знают как автора книг «Сковорода», «Гончаров» и «Дмитрий Донской», ранее выходивших в серии «Жизнь замечательных людей». Надёжными путеводителями для автора стали два древнейших литературно-исторических памятника старославянской письменности — «Житие Константина Философа» и «Житие Мефодия» (так называемые пространные жития солунских братьев). Многие страницы книги написаны как развёрнутый комментарий к этим памятникам отдалённой эпохи и представляют собой опыт художественно-исследовательской реконструкции.

---

Теперь, собираясь в те же края, братья, надо думать, сделали всё возможное, чтобы раздобыть труд Епифания в качестве надёжного путеводителя. Дело в том, что добираться до Херсона им предстояло той самой морской дорогой, какою двигался когда-то апостол, а по его следам и Епифаний.

Понт Эвксинский веками, даже тысячелетиями приучал мореходов жаться ближе к берегам, и не только в пору зимних ненастий. Известные древние и средневековые описания плаваний, периплы, карты и лоции подсказывали исключительно прибрежный характер черноморской навигации. Правилу этому следовали не только опасливые купцы. Чаще всего не пренебрегали им и вожаки военных предприятий. Чтобы попасть от стен Царырада в Керчь или тот же Херсон, веками пользовались двумя хожеными водными путями: вдоль западного, фракийского берега, либо вдоль южного, малоазиатского, и далее восточного, кавказского. Хотя «Житие Кирилла» на этот счёт молчит, почти нет сомнения, что братья избрали второй путь, несмотря на его в два раза большую протяжённость.

Он выглядел предпочтительнее не только в силу своей большей обжитости. Это был, прежде всего, наиболее освящённый путь, в христианском понимании святости. Он был связан с именами великих светочей веры, начиная от первых апостолов — не одного лишь Андрея Первозванного, но и Симона Кананита, — затем великих учителей и Отцов Церкви, таких, как Иоанн Златоуст, Максим Исповедник, и кончая святыми, совсем недавно просиявшими, — Георгием Амастридским, Стефаном Сурожским, Иоанном Готским[5].

Правила благочестия, обязательные для путешественника-христианина, а уж в первую очередь для странников, облечённых важной духовной миссией, подсказывали череду желательных остановок. К немалой радости братьев, стоянки обычно совпадали с нуждами самих корабелов. Или купцов, если из Босфора они вышли на торговом судне.

Одной из первых пристаней в такой череде для Мефодия и Константина могла стать богатая портовая Амастрида. В стенах главного здешнего храма хранились мощи святого Георгия, архиепископа Амастридского, возле которых однажды чудесным образом были вразумлены пришлые варвары-грабители. Какие? Горожане называли их то скифами, то росами. А когда случилось само нападение? Подсказывали: уже в нынешнем веке. Об этом и житие святителя Георгия сообщало. Не шла ли речь в житии о людях того самого народа Рос, который совсем недавно стоял громадным воинским табором под стенами Константинополя?

Новые бухты, причалы, долгие ночи, краткие дни, названия городов и городков — всё до зевоты привычно зрению и слуху понтийских морепашцев… Но братьев дорожное однообразие нисколько не смущало. Каждое новое имя, название напрягали память: они идут морем апостольским, морем андреевского креста. Гераклея, Синоп, Трапезунд, от которого Андрей посуху, через Пафлагонию и Каппадокию вернулся было в Иерусалим, чтобы через время снова прийти сюда же и продолжить прерванное на время шествие. Потому что это был его, Первозванного, особый «скифский жребий», как о том сказано у самых первых историков церкви — Оригена и Евсевия. Это была на его долю выпавшая, его попечению порученная сторона земли, самая отдалённая, самая неведомая, лишь за ближние неровные края кое-как ощупанная робкими пальцами заблудившихся скитальцев.

А Иоанн Златоуст? И он, великий сотворец Божественной литургии, однажды оказался на кавказском берегу Понта. Пусть прибыл сюда не по своей воле, пусть подвергнутый несправедливой царской опале, но и он наверняка многократно вспоминал здесь, в Армении, а потом в Иверии, об апостольском жребии галилейского рыбаря Андрея. Как братьям ведомо было, Златоуст, отзывавшийся на любой вопль язычников о вере, не оставлял пастырской заботой и задунайских скифов, посылал и к ним учителей. Пусть они позже иных приходят к Спасителю нашему, но Он и последних принимает как первых. В своём потрясающем по силе воздействия «Огласительном слове», читаемом в ночь пасхального торжества, не о тех ли скифах и говорил Златоуст, пророчески называя их людьми одиннадцатого часа? Потому что яснее иных провидел: жребий апостола Андрея не иссяк, не прерван его мученической кончиной.

Берега Иверии, Фасис, Великий Севастополь, Зигхия, Авастия… Каждая встреча — прибыток радости. И здесь уже со Христом живут люди и поют ему на своих наречиях: армяне, иверийцы, абхазы…

Но, наконец, и пролив между кавказским и таврическим берегами. На кавказском лежит старая Томитарха, и на её причальных мостках, на улицах уже расхаживают по-хозяйски, приглядываются к странникам хазарские купцы. Человеки разговорчивые, смешливые, общительные, будто готовые всю свою жизнь задаром расстелить напоказ, как вдоль прилавка расстилают щедрым движением тяжкий шёлковый свиток. Почти тут же выясняется, что они и по-славянски говорят бегло, ловко. Будто хотят намекнуть остреньким прищуром: всё-всё знаем, про всех-всех. И про вас тоже…

Вполне хазарским на берегу противоположном выглядел и Боспор Киммерийский. А далее — почти опустевшая Феодосия…

И опять находили братья поддержку своей любознательности в книге Епифания: «…мы с большим рвением проводили разыскания относительно местных святых, и есть ли где мощи, и много мощей нашли, а куда не успели, о том тщательно расспрашивали встречных и радостно внимали».

А вот вырастает за правым бортом крутая прибрежная скала, и видны уже притулившиеся к её подошве собор, жилые стены, крыши… Сугдея. Сурож.

Мощи святителя покоятся под тяжкой, ровной, как столешница, цельнокаменной плитой престола. Из строк «Жития Стефана Сурожского», из устных преданий о нём сплетается ткань неприхотливого в своей простоте рассказа… В Суроже приключилось подобное тому, что слышано в Амастриде: разбойные пришельцы-росы со своим вожаком подвергли Сурож разграблению, вломились и в Софийский собор. Но в его стенах какая-то страшная сила вдруг хрустнула шейными позвонками вожака по имени Бравлин, развернув его лицом к собственной спине. В ужасе он взмолил святого о пощаде, пообещав, что все его воины тотчас крестятся.

Солунские братья слышали о славе епископа Стефана и как стойкого защитника иконопочитания. Память его совершалась в Суроже 15 декабря. Как знать, может быть, именно к этому дню их судно и подошло к сурожской пристани. Услышав под сводами собора греческую стихиру в память святителя, они, по заведённому на Горе правилу, сразу переложили её для себя по-славянски:

«Образ соблюл еси пресветло, преподобие отче. По Христове иконе стал еси мужески…»

А потом у подошвы громадной, будто встающей на дыбы горы показался и маленький Парфенит. Казалось бы, совсем уж невзрачная окраинная пядь, айв эту тесную бухточку нельзя было не заглянуть хоть ненадолго. Как же пройти мимо, не навестив место епископского служения и упокоения святителя Иоанна Готского?! Ведь это он, Иоанн, более века назад приложил самые отважные старания, чтобы в Константинополе открылся, а в Никее победно завершил свои труды собор в защиту иконопочитания. Тот самый, Седьмой Вселенский.

Но в Парфените Иоанна никак не меньше помнили и любили как бесстрашного защитника своей паствы от хазарских притеснений. При его епископстве хазары так рьяно повадились хозяйничать в Таврике, что уже и на главный готский город покушались, на Дорос. В житии святителя без обиняков сказано о личном участии владыки в горячих событиях тех дней: «…он вместе с самим владетелем Готии, его старейшинами и всем народом участвовал в восстании».

Но силы оказались слишком неравны, войско кагана захватило Доросскую крепость, последовали казни зачинщиков, а самого Иоанна, укрывшегося в одном из селений, готские власти, на свой же стыд и позор, выдали захватчикам. Оказавшись под стражей в таврическом городе Фулла, Иоанн не пал духом. С помощью надёжных людей ему удалось бежать и морем переправиться в Амастриду. В ту самую Амастриду, в которой братья недавно побывали. Там, незадолго до своей кончины, владыка, узнав о смерти кагана, сказал: «И я, братие, через сорок дней отхожу судиться с моим преследователем пред ликом Судии и Бога». Но упокоили Иоанна всё же в Парфените, на его родине, под сводами собора Святых Апостолов.

Епархия именовалась Готской по старой памяти, а не потому что большинство здешних христиан считали себя готами.

Но братьям немаловажно было узнать, преобладает ли тут в храмах служба греческая, или есть ещё приходы, в которых книги Писания можно услышать в переводе, исполненном четыре века назад знаменитым готским епископом Ульфилой.

С тем переводом Философ мог познакомиться ещё во время своей службы в патриаршей библиотеке. И по достоинству оценить сметливость и находчивость Ульфилы. Изобретая своё готское письмо, тот использовал многие буквы греческого алфавита. А при чтении его перевода острый слух солунянина вдруг ловил одно, другое, третье… целую пригоршню славянских слов.