Анатолий Субботин - За землю Русскую

• Название: За землю Русскую
• Автор: Анатолий Субботин
• Издательство: Издательство ДОСААФ СССР
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988
• ISBN: ISBN 5-7030-0035-1

Роман об Александре Невском — талантливом полководце, дипломате, выдающемся государственном деятеле Древней Руси.

Его ратная деятельность пришлась на тяжелую для Руси пору монгольские орды опустошили страну, с запада угрожало нашествие германских, скандинавских и литовских феодалов. В этих условиях Александр Невский вел сложную политическую борьбу, целью которой было сохранение независимости русского народа.

Для массового читателя.

---

Солнце уже поднялось над крышами, когда проснулся Ивашко. Дед Левоник успел обрядить и напоить коня.

— Жив, молодец? — окликнул он Ивашку. — Сладко ты спал, не хотелось тревожить.

— Время мне в путь.

— Будешь и в пути. Конь у тебя добрый, на таком коне легка путина. Наши мужики с изделиями уже ушли в Новгород. Повезли два воза… А тебя-то голодного не пущу. Покуда в избе печь топится да блины старуха стряпает — побываем у Василька, поглядишь на ремесло наше.

Затемно еще пришел Василько в кузню. Заложив уголь и выветрившуюся, высушенную на солнце многолетнюю руду, высек огонь. Когда печь задымила, он принялся за дутье.

Короткий конец коромысла, качающегося вверху на гладком, блестящем, как серебро, железном штыре, Василько соединил крюком с верхней рамой меха. Взявшись за петлю, которая опускалась с другого длинного конца коромысла, Василько качнул его. Рама меха поднялась. Василько опустил коромысло. Пудовые камни, укрепленные на раме, сдавили мех. Воздух, с силою вырываясь из сопла, засвистел в поддувале домницы, наполняя ее шумом. Не останавливаясь, без роздыху, сильными, размеренными движениями Василько принялся качать коромысло. Лоб его покрылся потом. Над дерновой крышей кузни, из трубы домницы, показались языки синеватого в утреннем свете пламени. Бесчисленные искры, снопом вырываясь в воздух, вычерчивали яркие золотые нити и меркли. Василько дул с такой силой, что шум домницы слышно на погосте.

Ивашко и дед Левоник подошли к домнице, когда руда отдала железо. Василько, бросив коромысло, взялся за изымало — длинные, широко раскрывающиеся клещи с крючьями на зеве, и готов был пробить летку, когда в воротах кузни показался дед Левоник.

— Василько! — окликнул он. — Сварил?

— Сварил, — остановись и размазывая на лице черный пот, ответил Василько. — Крепко дул, добра будет крица.

— Какую руду закладывал, с обжига аль выветрившуюся, старую?

— Старую.

— Добро. В старой руде крепче железо.

Дед Левоник легко, точно годы мгновенно ссыпались с его плеч, подошел к Васильку, взял у него изымало. По всему видно, что тут все, за что ни возьмись, привычно ему и знакомо. Глаза его вспыхнули, движения обрели силу, стали точны, как стрела на тетиве меткого лука. Будто играя, он пробил летку, захватил крючьями изымала крицу и, к изумлению Ивашки, сильным размашистым движением выметнул на наковальню огромный, сыплющий во все стороны искры, пористый, как губка, раскаленный добела ковкий ком железа. Василько, не мешкая, ударил по нему кувалдой; брызнули искры, точно зерно из горсти. Дед Левоник взглянул на Ивашку, подмигнул ему. Ивашко понял. В руках его очутилась кувалда. Вперемежку заходили кувалды по крице. Дед Левоник, в под звук им, пристукивал по наковальне ручником. Казавшиеся раньше выцветшими и бесцветными, его глаза блестели, отражая в глубине зрачков золото искр.

Крица сплющилась, посинела. Дед Левоник бросил ее в открытую летку домницы, раскалил, и снова она на наковальне, снова взялись за дело кувалды…

— Складно бьешь кувалдой, витязь, — сказал Василько, когда откованная крица зашипела в лотке, куда бросил ее дед Левоник. — Будто бы и прежде ты железо ковал.

— Ковал, видно кричную руку, — усмехнулся и ответил за Ивашку дед Левоник. — В кузне у Никанора.

— У Никанора? — в глазах Василька зажглось любопытство.

— Да, горно ведаю, а домницу вижу впервые; хочу спросить: почему железо из руды в печи рыхло и без кова нет крицы?

— Потому, молодец, что руда в печи с углем. Уголь горит, руда отдает железо. Чтобы слилось оно плотно, без кова, — мало жара для того в домнице. Когда в два меха дуем, меньше куем.

Белые зубы Василька ярко блестят на темном, измазанном сажей и угольной пылью лице.

— Может, в княжем полку встретимся, — сказал он. — Поглядишь тогда на изделие, что из крицы, которую ковал ты, сделаю.

— Рогатину аль топор? — спросил Ивашко.

— Топорик по своей руке. Ни броня, ни шеломы заморские не устоят против него. Железо будет рубить и не зазубрится.

— Никаноровы кольчужки топор не берет.

— Ведаю. В моем топорике та же сила, что в Никаноровой кольчужке. Кую по его науке.

— Не жалуют нынче молодые, что им старые люди советуют, — пристал к разговору дед Левоник. — А совет у меня есть.

— Скажи! — попросил Василько.

— Мыслю я, — начал Левоник. — Тяжко биться пешим воинам с конными лыцарями. Сам лыцарь и конь его в железе, ни копьем, ни топором не достигнешь. Я, Василь, на тот случай по такой бы хитрости сковал топорик. Не тяжелый чтобы, с широким лезвием, а заместо обушка — клевец, вроде того, как багры куем. Насадил бы топорик на крепкое ратовище. Лыцарь к тебе на коне, меч поднимет, а ты изловчись клевцом его за железо, за броню, да к себе. На коне страшен лыцарь, а упал — колода колодой. Голыми руками бери его. Весь в твоей воле. Куй, Василь, топорик, как велю, спасибо молвишь.

Глава 25 Нечаянная встреча

Без конца, без края тянутся дремучие шелонские боры. Тропа малоезжая, вьется она, как ручеек. То западает в густых ивняжниках на низине, то зайцем скачет по рогатым корневищам сосен. Взглянет Ивашко вверх — сосны подпирают небо своими вершинами. А небо ясное, голубое. Плывут по нему облачные барашки, как ладьи белопарусные на Ильмене. Высоко и далеко плывут, а смотришь, кажется, вот-вот запутается облачко в сосновых лапах. Страшно и хорошо одному в бору. Страшно зверя лохматого, если выйдет тот неожиданно на тропу, и хорошо, потому что полнее и шире волю чуешь. Воздух, которым дышит грудь, — пьяный и сладкий. Бор шумит, и под шум его лесным ручейком бегут думы.

Давно ли Ивашко бродил в этих борах бездомным и бесприютным? Тогда белели снега. Месил он лаптями сугробы, в дырьё тулупишка прожигал мороз калеными шильями. Голодный шел. Не думал тогда, не гадал, что не минет года, как доведется ему снова быть в шелонских борах — не бездомным и бесприютным, как тогда, а вольным витязем, отроком дружины княжей.

В борах на Шелони нашел Ивашко приют на займище у Данилы-бортника. И будто все счастье, что далось молодцу, принял он от Данилы. Как сына, наставлял его займищанин уму-разуму, поил-кормил, не спрашивал ни о чем. Не набреди Ивашко в ту вьюжную ночь на займище, не случилось бы и встречи с князем, не ехал бы теперь Ивашко по лесной тропе на коне, не величался бы витязем.

На пути из Медвецкого погоста в Шелонский городок надумал Ивашко заглянуть на Данилову поляну. Скорее бы добраться туда, скорее бы постучать в ворота, перемолвиться с займищанином словом.

Но как ни спешил Ивашко скорее быть на поляне, он не понукал коня. Конь идет шагом. Всадник опустил поводья. В голове одна за другой бегут думы. Вспоминается: вечер, трещит в светце лучина. От черного глянца стен веет теплом и уютом. С полатей смотрит, свесив вниз голову, Олёнушка. Ивашко на лавке. Слушают они неторопливую речь Данилы. А на дворе — ветер: свистит, сердито кидается в стены сухим снегом, заметает следы и тропы. Потом наступила весна. Отшумел ледоход, улеглись в берега полые воды, мягкими травами, бранями узорными расцвела поляна. По утрам Ивашку будил весенний птичий гомон. Олёнушка… Ивашко оглянулся. Показалось, притаилась она где-то неподалеку.

Ах! Внизу, под крутым берегом, раскинулась перед Ивашкой Шелонь; сверкает она серебряной рябью так ярко, что Ивашко зажмурил глаза. У противоположного берега дрожат и ломаются в воде, отражаясь в ней, вершины деревьев. В сонных заводях, около берегов, пышными купаловыми огоньками цветут кувшинки. Кажется, не цветы это, а желтая россыпь солнца купается в воде; круглые листья, похожие на брошенные в воду зеленые щиты, распластались, не шелохнутся.

С той поры как Ивашко не был здесь, бор словно бы стал еще глуше, непроходимее. Временами конь с трудом пробирается сквозь плотные, как стена, заросли. В буреломах зреет малина. Пахнет сосновой хвоей и черемухой. Вблизи от Шелони кусты черемухи разрослись до того цепко и путано, что ветви и молодой подсад напоминают темное, гибкое перевесище. Продвигаясь берегом, Ивашко напал на тропинку. Уходя от реки, теряется она в глубине чащи. Ивашко остановил коня, осмотрелся. Вдруг… Рука его невольно натянула повод. Близко, в зелени подлесья, что-то темнеет. Много верст проехал Ивашко бором — не страшился, а тут взяла оторопь.

— Кто там? — окликнул он. Голос отдался эхом вдали и потонул в гуле бора.

Никто не отозвался. Тот, что темнеет в зелени, неподвижен, как прирос к земле. Ивашко рассердился, тронул коня, подъехал ближе и… Хо-хо-хо! Засмеялся он над собой; от смеха даже глаза затуманились.

— О-хо-хо! — вторит Ивашке эхо, откликаясь в бору.

Давно когда-то молния угодила стрелою в сосну, расщепила, сломала дерево, оставив черный обугленный пень. Ивашко узнал его; весною, живя на займище, бывал тут. Смешно ему над оторопью своей, над тем, что готов был звать к бою пнище.