Станислав Родионов - Вторая сущность

• Название: Вторая сущность
• Автор: Станислав Родионов
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

Две повести С. Родионова вроде бы о разных людях, делающих заурядное дело. В первой повести показан автомеханик, во второй — лесник; одному — шестьдесят лет, второму нет и сорока; один живет в городе, второй — в лесу…

Но есть у них общее: они — те люди, которые ответственны за жизнь, ответственны за ремонт грузовика и за здоровье леса, за самочувствие соседа и за счастье своих детей, за нравственность женщины и за чистоту воздуха…

Их поступки могут рассмешить, показаться наивными, даже иногда ошибочными, но сами эти люди притягательны, ибо, в конечном счете, на них держится жизнь.

---

— Оно, бабка-ёжка!

Поставили мы второй самоварчик по случаю окончания работы. Так ведь и устали — от бани, от самовара, от письма любовного.

— Паш, хочу я тайну Федьки и Наташки Долишной отомкнуть… К кому пойти?

— А чего тебе-то?

— Тебе вот чего письмо для мужика сочинять?

Отер Паша лысину:

— Поговори с Иваном Федотой, поддавалой первый сорт…

8

Сговорились мы с профессором насчет рыбалки. Правда, я к ней непристрастный, и Аркадий Самсоныч тоже, но мужики втолковали, что клев нынче первостатейный. Голый крючок хватают — не мужики, а подлещики. Если осесть на Ягодке.

Мы пошли берегом, миновали лог, сумрачный, как подворотня, и поднялись на Ягодку. И верно — сладкое место, или, говоря попросту, райские кущи. Сухой песчанистый рог как бы бодает озеро. Под ногами трава искрится от своей молодости. Сосенки-крепыши глаз радуют. А у самой воды лежат плоские камни, бараньи лбы, шириной с обеденный стол. Ну и выбрали мы по камушку.

Озеро тихое и еще майски студеное. Лежит себе и греется. И тишина бы стояла лесная, не галди белые птицы чайки. Поучиться бы им у моих аистов молчаливых.

Профессор вытянул из рюкзачка полбуханки хлеба. Мы так рассудили: уж коли рыба голый крюк хватает, то хлеб и тем паче заглотит.

— А червяки противные, — рассуждал профессор, пробуя хлеб на годность его рыбам по вкусу. — Да и ножик был бы нужен. А тут ломай поаккуратнее…

— Зачем ножик-то?

— Червяков бы резать.

— Ага, и вилку — поддевать их. Эх, интеллигенция…

Аркадий Самсонович передумал жевать хлеб и уставился на меня, будто нашел закусить чем повкусней.

— Николай Фадеевич, а ты не мракобес?

— Что за зверь?

Слукавил я насчет зверя-то, поскольку и чайке ясно, что это бес, живущий во мраке.

— Во всякой ругани интеллигенции есть что-то подлое.

— А коли рабочего обругают или крестьянина?

— Кто обругает?

— Тот же интеллигент, допустим…

— За что?

— За что почтешь. Мол, сер, как пакля, и до меня не дорос.

— Истинный интеллигент никогда за это не обругает.

Само собой, удочки мы еще не забросили. Ну и голоса у нас зычные — особенно у профессора. Не знаю, как рыба, а птицы подальше отлетели.

— Еще как обругает, — буркнул я, чтобы рыбешку не полошить.

— Не слышал.

— А я слыхал. Приехали цацы в совхоз морковку убирать. Ну и понесли местных баб — мол, отрываете нас от научного дела. А у этих местных баб работа в совхозе, дети, свои огороды, скотина, изба с печью… Ну?

— Вряд ли городские женщины были интеллигентными.

— С высшим образованием, а то и кандидаты в науку…

Аркадий Самсонович воткнул удочку в песок стоймя, как пику. И нос у него заострился в мою сторону пикой. И сивая бородка пикоподобной стала. Да и сам он весь пикой торчал, поскольку худой и длинный.

— Николай Фадеевич, русский интеллигент всегда знал, кто его кормит. Интеллигент всегда понимал тяжесть физического труда, работы, и сопереживал трудовому человеку. Потому что интеллигентность — это прежде всего гуманность.

— Чего ж теперь он не сопереживает? — буркнул я опять потихоньку от рыбешки.

— Что? — так и подался ко мне профессор.

— Да вот байку одну знаю…

И рассказал, поскольку видел лично в этой самой Тихой Варежке, в прошлом годе…

…К той бабке Никитичне приехал погостить сынок. Фигура первый сорт. В ботинках с дырочками, в шляпе от солнца, в галстуке петушиного пера-перелива… Ну, своя машина, красотка жена и штаны заморские, джинсовые. А в деревне такой закон — проведать вновь прибывшего. Пошли мы с Пашей. Заглянули в хлев, а сынок там навоз гребет по просьбе Никитичны. Увидал нас, захихикал: «Доцент в навозе». Навоз-то мы видим, а доцент, значит, он. Покраснел до пунцовости. Застыдился, как схваченный карманник. Потихоньку-потихоньку — и дал из хлева деру. Ну?

— Это был не интеллигент, — тоже буркнул профессор, поскольку запутался в леске.

Пришлось оказать помощь. Бог ты мой, дурак кривой… Профессор и тело леской обмотал, и руки, и меж ног пропустил, и аж под камень нитка пошла. Пришлось замысловатые узелки да петли распутывать. А профессор знай себе жует приманку.

— Тогда кто ж такой интеллигент? — спросил я, покончив с этой путаницей.

— У кого знания органически соединены с нравственностью. Если хотите, ум с душой.

И профессор расселся на камне, будто захотел мне прочесть лекцию. Я тоже сел — на свой плоский. Думаю, уж покончу с этим хитрым сплетением разом. И за рыбалку.

— А коли что одно — или знания, или душа?

— Это не интеллигентность. Если есть лишь ум и знания, то перед нами интеллектуал. Может быть, способный, одаренный… А если есть душа, но нет интеллекта, то перед нами просто добрый человек. Интеллектуальность плюс нравственность — вот интеллигент. Только так!

— Выходит, интеллигент и этот… интеллектуал не сродственники, а как бы две большие разницы?

— Интеллектуалом я считаю того, кто разбирается в мире вещном. Машины, механизмы, шахматы… А интеллигент мыслит о человеке и человечном. Литература, искусство, философия…

Молодец профессор. Верно говорит, только уж очень ветвисто. Не может шагнуть коротким путем. А ведь просто: кто печется о первой сущности, тот этот самый интеллектуал, а кто о второй сущности — тот интеллигент.

— Халтурил я, Аркадий Самсонович, в одном заведении. Ученые там ребята и жутко способные. А по лицам не скажешь. Пустые, как футбольные мячи.

— Николай Фадеевич, способности на лице не отражаются — на лице отражается ум.

— И еще у меня поправочка… Похаживают те ребята по коридорам, покуривают да про хоккей баландят. Неужель они тоже интеллигенты?

— Это немного другое…

— Я за рабочий день спецовку по́том пропитаю не единожды. А он?

— Ему может прийти идея, — как-то неуверенно сказал профессор.

— Может, коли способный. А коли нет? Между тем я обязан свою норму дать, и проверить меня проще простого. Вот и говорю, есть поправочка: кто не работает, тот не интеллигент.

Аркадий Самсонович помолчал, убил пару комариков и высказался:

— Я думаю, что коммунизм наступит тогда, когда все станут интеллигентными.

— И когда все будут работать на совесть, — добавил я, конечно, в полную силу своей голосовой аппаратуры.

— И тебе, Николай Фадеевич, придется повысить образование.

— Да и тебе квелость надо бы поубавить, — понял я намек на свою неинтеллигентность.

— В каком смысле?

— Наташка Долишная, считай, жизнь свою ломает, а ты и не чешешься.

— Это же не мое дело…

— Дополняю, — гаркнул я на все озеро, — коммунизм наступит тогда, когда всем будет до всего дело.

Встали мы злые, поскольку не договорились. Размотал я свою удочку, проверил все причиндалы и попросил:

— Дай-ка хлебца…

Профессор вдруг засуетился, заерзался, и гляжу, под камень полез. Хлеб, значит, ищет. А того Ванькой звали. Нету хлеба, как такового. Слопал его профессор. Полбуханки, между прочим. Ловить рыбку не на что. Рыбка плавает по дну, фиг поймаешь хоть одну.

— На что ловить-то будем, на…?

И сказал я по злости слово не совсем печатное. И вдруг слышу от профессора, от интеллигента, в котором соединилось и то и это:

— А хоть и на…!

Разве ученый имеет право так выражаться? Никакой он не профессор. Надо у него документы проверить.

9

Ночью я проснулся от гула с посвистом — видать, Паша храпел. Потом я раскрыл глаза от стука ведра в сенцах — видать, Паша воду пил. В третий раз пробудился от дрожи потолка, кто-то ходил по чердаку, видать, Паша чего там ночью позабыл. Тут уж я пришел в сознание, поскольку гул с посвистом не смолкал и Паша должен бы храпеть рядом…

За окном все скрипело и пошатывалось. Гром пока бил издали, но земелька под избой вздрагивала. Молнии зыркали тоже издали, но как пыхнет, то мне самовар видать. Разыгрался леший, по-тутошнему — анчутка. Ну а потом хлынуло из всех кранов так, что под эти водные стёки я опять заснул.

Утром я первым делом озрил гнездо. Сидит голубушка, то есть аистушко. Не сдуло ее, не скувырнуло. И то: фундамент выложил я, сруб поставили они. А сам-то аист, видать, все шустрит насчет лягушек.

Потом я глянул на пашин двор. Язви его, анчутку, — походил в свое подлое удовольствие. Ведро на боку, мочалки наши с веревки перемахнули на забор, мое полотенце и вовсе лежит в грязи, а Пашино белеет во дворе соседки Анны. Всюду какой-то пух и дикие перья.

Тогда я поглядел дале, за избы, на озеро…

Зеленое, будто море, — это при синем-то небе. Видать, из-за ветра, который там еще погуливал, выворачивал воду из глубин и гонял ее барашками. Пена белая, чище пивной, намылила берег каемочкой. Свежо там, прохладственно.