Сергей Мосияш - Святополк Окаянный

• Название: Святополк Окаянный
• Автор: Сергей Мосияш
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0236-8

Известный писатель-историк Сергей Павлович Мосияш в своем историческом романе «Святополк Окаянный» по-своему трактует образ главного героя, получившего прозвище «Окаянный» за свои многочисленные преступления. Увлекательно и достаточно убедительно писатель создает образ честного, но оклеветанного завистниками и летописцами князя. Это уже не жестокий преступник, а твердый правитель, защищающий киевский престол от посягательств властолюбивых соперников.

---

Что не понравилось князю Владимиру в Турове, так это то, что все еще стоял на площади Перун. Правда, был он неухожен: зарос бурьяном, но все-таки стоял. Свое неудовольствие князь высказал Святополку наедине, чтобы не ронять его чести перед посторонними:

— Что ж это ты? Крещеный, а у тебя идол на площади торчит? Разве не знаешь, что я велел их везде иссечь?

— Знаю, отец. Но приехал я сюда малым, кто бы меня послушал. Да и для народа окрестного Перун — главное божество, не хочется свару затевать.

— Э-э, коли этак будем думать, то и за двести лет не окрестим. Перво-наперво надо храм ставить. Вот где венчаться станешь? Под елкой?

Святополк мялся, опуская очи долу, не оттого, что стыдился, а чтобы князь не прочел в его глазах глухой неприязни. С того времени, как он узнал, что его родной отец Ярополк был убит по приказу Владимира, стала копиться в душе его ненависть к стрыю. Он никогда не знал отца, так как родился после его гибели, но по рассказам матери создал себе образ ласкового, доброжелательного родителя. И всегда занозой в сердце саднило горькое: «Вот был бы жив отец…» Иногда ему хотелось отомстить за отца Владимиру, и он даже лелеял в уме мечты, как это лучше сделать. Но мечты оставались мечтами, а скрытая ненависть, словно ржавчина железо, съедала душу. А когда мать же сообщила ему, что Владимир рожден рабыней, Святополк утвердился в мысли, что стрый не по праву занял великокняжеский стол. Юноше нелегко было носить это в себе, скрывая от окружающих.

Когда прибыл из Польши большой обоз невесты, Святополк наблюдал за выгрузкой его из окна своей светелки. Ах, как хотелось ему, чтоб хоть чем-то напомнила эта польская княжна потерянную Ладу, ту, которую он полюбил искренне и не мог выбросить из сердца и памяти своей. Из-за чего тогда она осерчала? Из-за того ли, что он назвался не Святополком, но Василием? Но ведь он же не обманывал. А она осердилась из-за обмана, да еще крест его увидела… Эх, Лада, Лада, да лучше сказала бы: сними крест, раз любишь меня. И он бы снял, ни на мгновение бы не поколебался. В глубине души он понимал, что Лада рассердилась не только из-за обмана, а испугалась вдруг открывшейся пропасти, разделявшей их: она девчонка из мизинных, а он наместник, князь.

Из крытой повозки явилась наконец невеста, поддерживаемая кем-то из слуг. Белокурая, гордая. Увы, ничем Святополку Ладу не напомнила, от нее веяло холодом и неутолимой спесью. Невольно вспомнилось Святополку присловье народное: «Спесь пучит…» И с этой спесивой ему жить? Ну почему бы ему было не взять в жены Ладу? Зачем он затаился тогда, не открылся во всем матери? Не заставил ее признать Ладу его женой? Конечно, Лада язычница, но надо было постараться уговорить ее принять христианство. Почему он даже не подумал об этом? О том, чтоб самому воротиться ради нее в язычество, подумал, а о том, чтоб окрестить ее, — нет. Почему?

В большой свите невесты, прибывшей с ней в Туров, первым лицом был епископ Рейнберн. Он никак не ожидал, что здесь, в Турове, лицом к лицу столкнется с самим великим князем Руси Владимиром Святославичем.

— О-о, какое это счастье видеть великого князя! Какая это честь! — воскликнул Рейнберн при встрече с Владимиром.

Но льстивые речи не могли обмануть князя, он всему знал истинную цену. Лесть настораживала его, а главное, портила настроение. Он сдержанно приветствовал епископа.

Рейнберн оказался предусмотрительнее русских, он привез с собой походную церковь, представлявшую собой шатер со складным налоем, Библию, семь икон и запас свечей. И когда все это было установлено в течение полудня рядом с дворцом, Владимир встревожился и, уведя Анастаса к реке, спросил его:

— Что делать? Они хотят венчать молодых по римскому закону, не по греческому?

— А что ж такого? Тоже ведь христиане.

— Ты забыл, что нам писал патриарх византийский еще при митрополите Михаиле?

— Помню. Писал, что римская вера не добра есть, понеже они зло исповедуют о Духе Святом.

— Ну-ну, — подстегнул Владимир, — еще что?

— Ну, хлеб пресный освящают, а не кислый, папу своего без греха считают, богоявленье и крестное хождение отставили.

— И все?

— И все.

— А что в конце грамоты было? Забыл? А я помню: «Сего ради не приобщайтесь зловерию и учению их, и от переписки с ними уклоняться должны». А мы?

— Что «мы»?

— А мы разве уклоняемся? Свой родной корень по их уставу венчать сбираемся.

— А что делать? Хочешь, князь, я потом обвенчаю их по православному уставу?

— А где? Под елкой? Храма-то нет. Я уже Арлогии попенял за это. Ладно, Святополк молод, глуп, но она-то бывшая монашка византийская, она-то должна была озаботиться постройкой храма.

— Женщина, — пожал плечами Анастас, — что с нее взять?

— Послушай, Анастас, а не может так случиться, что ныне по римской вере обвенчают князя, а завтра и удел туровский присовокупят к римскому вероисповеданию, а то и к Польше?

— Все может быть, Владимир Святославич. Я б тебе посоветовал иметь в Турове верного человека.

— Подсыла?

— Ну да. С длинными ушами, с замкнутыми устами.

— Это добрая мысль, Анастас. И еще, не уеду отсюда, пока не срублю церковь. А ты окрестишь местных жителей.

— Но у меня нет с собой крестов.

— Я сегодня же снаряжу поспешного гонца в Киев к митрополиту. Пока мы гуляем свадьбу, он обернется. Будут тебе кресты.

— Коли так, проси у митрополита Леона и двух-трех поспешителей из священников. И пусть кого-то из них рукоположит в туровский храм. Да чтоб стойкого христианина. Тут под боком епископ этот обретается, есть кому воду мутить.

— Я надеюсь, епископ уедет после свадьбы.

— Вряд ли. Болеслав его к дочери приставил, чтобы в вере своей держать.

Еще шло приготовление к свадьбе, варились меды, готовились закуски и угощения, а уж по велению князя Владимира застучали топоры на площади Турова. На постройку храма пущены были бревна, заготовленные для ограждения города.

— Ничего. Для стен и сырье годится, — сказал Владимир и отправил в лес целый гурт смердов рубить сосны для заплота. — А эти, подсохшие, на храм пойдут.

Владимир Святославич сам чертил на земле детали храма, втолковывая плотникам, как и где вырубать, где связывать в лапу, где в шип. Плотники меж собой дивились: «Все знает князь. Смысленый».

Даже когда начались свадебные торжества, работа на площади не прекращалась. От зари до зари стучали топоры.

Владимир, стоя рядом с Арлогией, по древнему русскому праву считавшейся его женой, благословил молодых. И во время венчания они стояли рядом, и Владимир поймал себя на мысли, что эта одинокая, все еще красивая женщина приятна ему. И стало нестерпимо жалко ее, и он осторожно взял ее руку, пожал и шепнул на ухо взволнованно и искренне:

— Ты прости меня ради Бога, Арлогия.

— Бог простит, — ответила княгиня, но столь тихо, что он догадался об ответе лишь по движению ее губ.

И на свадебном пиру они, как родители жениха, сидели рядом. И Владимиру хотелось говорить ей что-то приятное.

— Красивая пара, — кивал он на молодых. — Дай Бог, чтоб они были счастливы.

— Дай Бог, дай Бог, — отвечала Арлогия, счастливо улыбаясь.

И когда подпившие гости заговорили, зашумели за столом каждый о своем, Владимир спросил Арлогию:

— А ты помнишь отца моего?

— Святослава-то? А как же, будто вчера все было.

Он видел, что ей приятно это воспоминание, и спросил:

— А как это было? Как ты увидела его впервые?

— Ну, его воины схватили меня в монастыре, засунули в мешок.

— В мешок? — удивился Владимир.

— Ну да, в мешок. Я тогда легче комара была. Привезли к Святославу, вытряхнули из мешка, бери, князь, себе красивую наложницу. А он здоровенный такой, лицо широкое, красное, голова обрита, лишь оселедец оставлен на макушке, в ухе серьга золотая. Как глянул на меня, у меня душа в пятки. И говорит: «Нет, это будет невеста сыну моему». И поручил меня кормильцу Асмуду везти в Русь, и чтоб ни один волос не упал с моей головы. Вот так я впервые увидела твоего отца.

— Да-а, — вздохнул Владимир. — А я его плохо помню, мал был, когда он меня со стрыем в Новгород отправил. Славный был воин отец, а вот миротворец — никакой. С греками дружить надо, не воевать. А ныне тем более — мы одной веры с ними.

На второй день во время пира Рейнберн, приблизясь к Владимиру, сказал:

— Ныне у нас великий праздник, князь. Может, ради этого стоит дать плотникам отдых. А то стучат топорами, сквернословят.

— Спасибо, что напомнил, святой отец, — отвечал Владимир и тут же распорядился доставить плотникам со стола свадебного и еды вдоволь, и медов три корчаги. Вскоре и сам туда пожаловал, дотошно осмотрел сделанное и сказал плотникам:

— Чрева ваши во все дни ублажены будут, ублажьте и вы меня, мужики.