Шейла Фицпатрик - Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России

• Название: Срывайте маски!: Идентичность и самозванство в России
• Автор: Шейла Фицпатрик
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8243-1413-7

Работа Шейлы Фицпатрик, специалиста по советской социальной, политической и культурной истории, посвящена проблемам индивидуальной идентичности в советском обществе, процессам ее «переделки» после революции 1917 г. и их социальным последствиям, а также начальному этапу новой трансформации идентичности после распада Советского Союза.

Книга предназначена для специалистов-историков и для широкого круга читателей, интересующихся советской и российской историей.

---

Разногласия возникали также в силу различий между поколениями, зачастую в связи с отходом, в который обычно отправлялись молодые крестьянские парни, или возвращением молодежи из армии. В Тверской области, например, где миграция и отход давно стали одним из главных факторов крестьянской жизни, между отцами и детьми существовал серьезный культурный конфликт. Молодые тверские крестьяне стремились в 1920-е гг. одеваться по «моде» Гражданской войны (настоящие или самодельные красноармейские гимнастерки, широкие кожаные ремни, буденновки), крестьянских девушек привлекали современные городские платья, вызывавшие нарекания у их родителей{105}.

Можно предположить, что молодые крестьяне, познакомившиеся на заработках в городе или на военной службе с современными городскими нравами, были более других расположены к советской власти[44]. Комсомол, охватывавший молодежный контингент, оказался одним из наиболее успешных проводников советских ценностей в деревне. Крестьянские парни, отслужившие в Красной армии, по-видимому, играли не менее важную роль. В 1927 г. более половины председателей сельсоветов в России составляли бывшие красноармейцы{106}.

Хотя большевики, называя своих деревенских сторонников бедняками, а противников — кулаками, грубо упрощали ситуацию, нельзя сказать, что применяемые ими классовые категории были совершенно бессмысленны. Слова «бедняк» и «кулак» в деревне давно имели смысл, а в 1920-е гг. благодаря большевикам приобрели практическое значение. После революции определения «бедняк» и «кулак» стали играть новую роль, поскольку большевики вознаграждали тех, кого считали бедняками, и карали тех, кого относили к кулакам.

Основным признаком «бедняка» служило владение наделом, слишком маленьким, чтобы прокормить крестьянскую семью. Таким образом, бедняками были крестьяне, рисковавшие окончательно потерять землю и зачастую вынужденные искать заработок на стороне в качестве отходников. Признаком «кулака» официально считалась эксплуатация более бедных крестьян, выражавшаяся, например, в найме работников, не принадлежащих к членам семьи. На практике же слово «кулак» частенько означало почти то же самое, что «зажиточный крестьянин». Во многих районах кулаки нередко получали доходы не от сельского хозяйства (от торговли, мельниц и т. д.), имея также сравнительно много пахотной земли. И бедняки (обладатели посевных площадей в размере ниже среднего), и зажиточные (владельцы посевных площадей в размере выше среднего) отличались большей грамотностью, чем другие крестьяне («середняки»){107}.

В годы нэпа крестьяне часто отрицали наличие в своей деревне какой-то особой группы бедняков: «У нас нет бедноты, мы все беднота»{108}. Подобные уверения не стоит принимать за чистую монету, поскольку они, разумеется, в первую очередь предназначались для сборщика налогов. Позднее, в начале 1930-х гг., во время коллективизации и раскулачивания, крестьяне столь же часто отрицали наличие кулаков. Но для периода нэпа такое было нетипично, тогда этим словом, кажется, довольно свободно пользовались и крестьяне, и советские должностные лица.

Главная льгота, которая предоставлялась беднякам в 1920-е гг., -освобождение от сельхозналога. Кроме того, бедняков, по крайней мере в принципе, в первую очередь принимали в вузы, в комсомол и партию, на работу в промышленности, на канцелярские и административные должности в сельсоветах. Кулаков карали, лишая избирательных прав, и всюду, куда бедняки имели приоритетный доступ, допускали в самую последнюю очередь. Наличие подобной системы наказаний и поощрений, по-видимому, означало, что исходная предпосылка о симпатии к советской власти бедняков и враждебности к ней кулаков стала до некоторой степени «самосбывающимся пророчеством».

В некоторых ситуациях, например при налогообложении, бедняков определяли по их маргинальному статусу в качестве земледельцев. В другом контексте (прием в вуз, в комсомол, на работу) распознать кандидатов на выдвижение администрации, скорее всего, помогали их грамотность и статус отходников в прошлом или в настоящем. Потенциальные кулаки хорошо понимали свое положение в период нэпа и зачастую старались вести себя так, чтобы не заработать этот ярлык. В Сибири благодаря исследованию читательского спроса среди крестьян обнаружилось, что кулаки покупают «преимущественно юридические книги» и знают советские земельный и уголовный кодексы лучше большинства местных юристов{109}.

Поскольку «лезть в бедняки» было выгодно, в этой группе, безусловно, оказывалось много лиц, для данной категории являвшихся, по сути, самозванцами, — в частности, зажиточные крестьяне, сельские священники и их дети, которые, несмотря на официальную дискриминацию, демонстрировали, подобно беднякам, повышенный уровень грамотности. Неудобства кулацкого статуса возымели обратный эффект. Зажиточный крестьянин, рисковавший получить ярлык кулака, часто принимал меры, дабы избежать его: например, создавал себе образ «бедняка», нанимаясь (с лошадью) к безлошадному односельчанину.

Маскировка и разоблачение классовой идентичности

Срывайте все и всяческие маски с действительности{110},[45]

Система наказаний и поощрений по классовому признаку в эпоху нэпа искушала носителя «чуждой» классовой идентичности скрыть ее или изобрести себе новую. Иногда дело доходило до прямой фальсификации. Однако, учитывая подвижность российского общества 1920-х гг., чаще всего речь шла не столько о фальсификации, сколько об избирательном использовании разных элементов персональной биографии и семейной истории. Бывший дворянин, ныне «спец» или бухгалтер в каком-нибудь государственном учреждении, резонно называл себя просто служащим. Сын сельского священника, имеющий жену-крестьянку которая трудилась на семейном участке, чувствовал, что «крестьянская» идентичность не только выгодна, но и вполне подобает ему

Как правило, классовая принадлежность человека устанавливалась с его собственных слов, но власти могли потребовать документального подтверждения от сельсовета или работодателя, а внешность и манеры, не соответствующие заявленной идентичности, немедленно ставили ее под сомнение. Поскольку представители «чуждых» классов не имели права голосовать, местные советы были обязаны выявлять их и исключать из списков избирателей. Впрочем, обычно придирчивое исследование классового положения того или иного гражданина проводилось, только когда он намеревался вступить в комсомол или партию, поступить в училище или институт, либо в ходе периодических чисток партийных и комсомольских организаций, учащихся вузов и техникумов, работников бюрократического аппарата.

Сознательное сотворение желательной классовой идентичности принимало разные формы. Одним из способов создать себе новую идентичность служила смена рода занятий (или выбор не такого занятия, как у родителей). Например, дети из семей городских служащих или специалистов очень часто старались обрести пролетарскую идентичность, проработав несколько лет на заводе перед поступлением в вуз. Обычно это делалось из практических соображений (иногда в целях самосохранения), но крайне редко — с абсолютным цинизмом[46]. Для многих юношей и девушек эпохи нэпа образ завода, пролетарского труда имел романтическую притягательность.

Молодые люди «классово-чуждого» происхождения могли получить новую классовую идентичность и другим способом — благодаря их усыновлению друзьями родителей или родственниками, чьи социальные верительные грамоты были лучше. Один священник, к примеру, чтобы социальное положение не помешало его сыну продолжать образование, договорился о его усыновлении дядей, сельским учителем{111}. Сын другого священника пытался уговорить родственника, советского чиновника, усыновить его, отчасти из карьерных соображений, отчасти же потому, что он, после того как пошел учиться, отрекся от ценностей своих родителей и стремился к «советской» идентичности{112}.

Такие ситуации всегда были сложны, поскольку в них играли свою роль всевозможные трения, присущие отношениям между родителями и подрастающими детьми. Дочь одного священника ушла из дому и «порвала все связи» с родителями, сначала жила у брата агронома, потом работала медсестрой, надеясь осуществить свою мечту — поступить в медицинский вуз[47]. Сын торговца, тоже студент, на комиссии по чистке утверждал, что разорвал все «политические связи» с отцом, постоянно ссорился с ним из-за политики и поэтому их нельзя считать представителями одного класса[48].

Молодые люди часто безуспешно старались заставить родителей изменить свое классовое положение: «Вот сколько мы ни говорим, ни ругаем старика, — брось свое поповство, будет обманывать народ, а он и слышать не хочет. Уперся на своем: вы, говорит, сами по себе, я тоже. Что я буду делать на старости лет, если брошу поповство. Так и не можем уломать его»{113}. Порой дети «социально чуждых элементов» «порывали связь» с родителями и даже обнародовали этот факт в печати: «Я, как сын священника, порываю всякую связь с духовным званием. Учитель Юрий Михайловский»{114}. В одном случае человек, которого чуждое социальное происхождение лишило партийных перспектив, решился даже на более отчаянный шаг: «Вейт скрыл, что он является сыном б. помещика, исправника, дворянина. Когда выяснилось социальное положение Вейта и его за сокрытие такового и малую активность исключили из партии, у него сильно обострились отношения с отцом, и кончилось тем, что Вейт убил его»{115}. Хотя изобрести или представить в ином свете свою классовую идентичность было сравнительно легко, она не менее легко попадала под подозрение и оспаривалась, как произошло с Вейтом, с самыми пагубными для человека последствиями. «Разоблачение» утаенной или ложно присвоенной классовой принадлежности в 1920-е гг. являлось предметом главной заботы коммунистов и, соответственно, постоянной тревоги определенной части населения. Помимо нэпманов, кулаков, священников и представителей бывших дворянского и купеческого сословий, находившихся под прямой угрозой, вопрос о классовой принадлежности доставлял больше всего неприятностей служащим, для которых в особенности были характерны неоднозначная классовая идентичность, избирательное и творческое использование взаимоисключающих данных о себе.