Лев Исаков - Русская война: Утерянные и Потаённые

• Название: Русская война: Утерянные и Потаённые
• Автор: Лев Исаков
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-1-77192-092-6

В 2002 г. генерал армии В.Варенников назвал работы автора по военно-политической истории Отечественных войн 1812 и 1941-45 гг., ставшими содержанием книги Русская Война: Дилемма Кутузова-Сталина,"новым словом в историографии". Но главный вывод историка: Россия – Историческое осуществление Евразии в Новое Время являет собой качественно иное пространство исторического, не сводимое ни к какой иной реалии всемирного исторического процесса; рождающий иной тип Исторического Лица, Эпохи, Исторического Действия, повелительно требовал и обращения и обоснования всем богатством отечественного исторического наследия. В 1998-2010 гг. в разных изданиях начинают появляться публикации Л.Исакова, шокирующие научное сообщество НЕВЕРОЯТНОЙ ПЛОДОТВОРНОСТЬЮ РЕЗУЛЬТАТОВ во внешне вполне проработанных темах, или взламывающие давно застывшие проблемы. Их академический вид не мог скрыть их характера: РУССКАЯ ВОЙНА ЗА ОТЕЧЕСТВЕННУЮ ИСТОРИЮ. И как же много там открылось УТЕРЯННОГО И ПОТАЁННОГО…

---

– Пожалуйста…

И с грохотом врывается толпа; и Николай Зубов наносит в неразберихе сабельный удар – понеслось…

Вам не кажется, что это что-то не из детективов – из сказок; и не потому, что камер-гусар поверил, будто аккуратно заводимые дворцовые часы в личном кабинете императора, – и это делал собственноручно Павел – ошибаются на час; но что заговорщики сделают ставку на такую импровизацию; или сверх того – пошли без всякой заготовки, даже без бочонка пороха на штурм императорской спальни.

Не буду гадать, как «отряд Беннигсена» оказался во дворце, но одно совершенно очевидно: дверь в кабинет и спальню уже была недоступна никому из заявленного состава заговора; полагаться на ошибку камер-гусаров безумие – значит, дверь должна была открыться сама, по особому поводу, и особому человеку, если поутру она явилась многочисленным любопытствующим без следов взлома, начисто опровергая повествования, со ссылкой на Беннигсена, что ее «сломали»; никакого шума не было, Павел был захвачен врасплох и не воспользовался имевшимся в спальне оружием, как и полупотайной лестницей к жившим этажом ниже Гагариным, по которой убежал Кутайсов, – если конечно был в нормальном состоянии…

Кто в первом часу ночи мог войти к императору прямым обращением через часового по удалению жены, уже год как отставленной с заменой фрейлиной Лопухиной (Гагариной) и демонстративным забиванием двери на ее половину? Оставались только дети и из них Главный, Наследник Престола цесаревич Александр.

И становится понятной тогда странная схватка Николая Зубова с камер-гусаром, завершившаяся сабельным ударом – скорее всего рядом с Александром находился именно он, физически самый сильный из заговорщиков, отжавший и отбросивший драбанта, и уже мимо них офицерская стая ринулась в спальню.

А дальше по Пескову-Палену-Беннигсену: кровать пуста, но теплые простыни свидетельствуют, что беглец рядом; поиски по комнате и наконец находят за ширмой камина, может быть в самом камине – это версия заговорщиков.

Есть и другая, сохранившаяся в семейных преданиях например графов Игнатьевых: Павел I бросился к кладовой наградного оружия, которая по злоумышлениям Палена оказалась заколочена или пуста; что сомнительно, в спальне императора бессилен и Пален; и кроме того просто бессмысленно, личное оружие Павла, с которым он никогда не расстается, его шпага неприкосновенно висит над кроватью, и она уж недоступна никому – если Павел не потерялся духом, он и в одиночестве мог бы оказаться опасным противником, замечательный фехтовальщик, разнообразными упражнениями (купания в ледяной проруби, как средство против эпилепсии, постоянное манипулирование с 8-килограммовой железной дубинкой в подражание Петру Великому) развивший большую физическую силу и выносливость, помноженные на эпилептическую яростливость…

Заговорщики вступают в переговоры с Павлом: Платон Зубов предъявляет ему текст отречения в пользу Александра – Павел толи невменяем, толи отказывается, бросив красивую фразу:

– Я умру, но умру вашим императором…

В это время раздается нарастающий шум из залов; начинается паника – кое-кто выскакивает в прихожую; Платон выходит узнать, что случилось – подходит отряд Палена…

Николай Зубов грубо хватает Павла, тот отбивается…

Наблюдающий за всем Беннигсен произносит по-французски свою хрестоматийную фразу об яишнице и выходит в кабинет смотреть картины…

– За что вы меня бьете, – раздается крик Павла.

– Тебя давно надо было убить, – и Николай Зубов золотой табакеркой наносит страшный удар в висок.

Какой-то человек, иными заговорщиками называемый слугой Зубовых, прыгает повалившемуся императору на живот; офицеры Пассек и Яшвиль накидывают на шею поверженного офицерский шарф, снятый офицером Скарятиным и переданный им генералом Талызиным, и начинают душить государя…

Какая-то бешеная фантасмагория: две версии личности человека, а сколько версий события… Вам не кажется, что для зверской бойни слишком много деталей «снял – передал – накинул», «сказал – ударил – прыгнул», «сказал – вышел – смотрел»? Отчетливо замедляется темп; действие размыкается и во времени и в пространстве – есть «исполнители», есть «наблюдатели», есть доступная наблюдению «сцена». Масса «режиссуры»; и в то же время какая-то скрытная согласованность рассказов разных лиц, мало ей подтвержденная; движение повествования метётся вокруг некоторых общих блоков событий с разной концентрацией времени и действия… мысль рассказчиков обращена и скользит по некоторым совпадающим пунктам, которые они живописуют или искажают, пытаются внять или прячут.

Сразу признаюсь, я не верю в рыцарственное мужество Павла, как личность он был уничтожен и растоптан в те минуты, когда выдал своих друзей тигрице-матери; он мог еще играться в рыцарство – рыцарем он быть уже не мог; это очень хорошо поняла Екатерина, может быть того и добивалась чудовищным унижением сына. Играния – фанфаронады Павла, вроде той, что на личном поединке с Наполеоном решить судьбы Войны и Мира, свидетельствуют, что он так и не обрел устойчивости цельного взрослого характера – поверить ему, это поверить в доблесть актера, разыгрывающего роль Хотспера в «Генрихе Четвертом».

В то же время есть какая-то навязчивая идея с этими переговорами, была какая-то заминка, вокруг которой скользят воспоминания свидетелей, которую пытаются объяснить или заполнить; слишком большая согласованность разнородных и разнохарактерных текстов – и мелькают какие-то блики деталей, которые не сам след, следы следа.

В большинстве воспоминаний «оглашенных слухами» присутствует устойчивая картина: Павел потерялся, не мог говорить связно, не понимал заговорщиков и только бросал какие-то обрывочные фразы; потом провалился в состояние прострации – и пара информаторов приводит странное обоснование этому: один из офицеров показался ему похожим на одного из его сыновей и последние сказанные слова Павла были:

– И вы, ваше высочество…

После чего замолчал окончательно…

Но во французском подлиннике Записок А. Ланжерона есть ещё более страшная деталь – намёк, Павел назвал анонима другим титулом, «ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО», уже смиряясь…

Все более вырисовывается иная, жуткая картина – вслед за заговорщиками, в подтверждение их требования отречения от престола, в спальню вошел цесаревич Александр, окончательно сразив императора; и когда обнаружилось, что государь невменяем, последовала фраза об яичнице…

Все же любопытна эта фраза, кочующая по анекдотам, сама по себе крайне сочная, выразительная и есть в ней какая-то алогичная достоверность – она сказана по-французски. Это оглашение приказа русским офицерам, остервенившимся шампанским и кровью, позабывшим свое нижегородско-пошехонское?.. Не похоже: слишком долго, раздумчиво, картинно – надо бы не так и по-русски! Это скорее подслушанный совет нескольких избранных – кого к кому?

Знание русской знатью иностранных языков было странным: Фонвизин выиграл 50 золотых за правку Фенелона, но как-то на придворном обеде генералы графы Уваров (он идет сейчас в составе отряда Палена) и Милорадович заспорили «по-французски» – прислушивающийся и ничего не понимавший император Александр Павлович наконец спросил Французского посла, о чем они говорят:

– Сир, я не могу их понять – кажется, они говорят по-французски…

Полагать большую «французистость» от гвардейских поручиков и штабс-капитанов не приходится, это скорее совет-рекомендация одного другому.

Вот вопрос, игрался или не игрался Александр со смертью отца, но должны же были заговорщики предвидеть возможную необходимость цареубийства, коли Павел заартачится, если они были такие болваны, что не понимали неизбежности этого с самого начала, как даже мямли-декабристы, для чего державшие опереточного Якубовича; и по итогу табакерка! Шарф! Должен же быть кто-то, кому с самого начала было вменено убийство – назначенный к тому палач. Один почти прозрачен – нечеловечески сильный и бесчувственный Николай Зубов – но табакерка? Этот удар скорее ложил означение – кто-то должен был его довершить; шарфы – офицерская импровизация… вот необычная фигура в этом собрании, «француз» прыгнувший на живот императора – не он ли тот заготовленный палач, чтобы не тревожить офицерскую честь – одно дело застрелить государя на балу как барон Анкастрем в Швеции, другое – зарезать сонным в постели…

Кажется, тут надо взглянуть с более широких оснований – было ли у заговорщиков поле для разбега между отстранением императора от власти, конечно насильственным, но порядочным, не патологическим – и прямым хищным цареубийством? Павел, опиравшийся и подпиравший Наполеона – это опасно, и не столько Зубовым, сколько Англии; он путаный, но выразитель определенной линии русской политики, практическими деятелями которой являются Растопчин, Кутузов, а и ниже их Мордвинов, Румянцев, Крузенштерн, Баранов, тянущиеся к Океанам, Аляске, Американо-Китайской торговле, т. е. к флоту – Павел, как «генерал-адмирал», заранее обречен…