Елена Катасонова - Кому нужна Синяя птица

• Название: Кому нужна Синяя птица
• Автор: Елена Катасонова
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988
• ISBN: 5—265—00125—5

Новая книга Елены Катасоновой состоит из романа, повести и двух рассказов. Все произведения объединены общей темой: поиск своего места в жизни. «Кому нужна Синяя птица» — роман о любви, столкновении разных образов мышления: творческого и потребительского. Повесть «Бабий век — сорок лет» продолжает тему «Птицы», повествуя о сложной жизни современной женщины-горожанки. Идея рассказов «Сказки Андерсена» и «Зверь по имени Брем»: «Мы живы, пока нам есть кого любить и о ком заботиться».

---

— Нет, не надо.

— Надо… Ты сам знаешь, что надо. А я подготовлю Володю.

— Как это? — удивился Павел.

Юлька на минуту запнулась, потом подняла на него серые честные глаза.

— Так. Чтобы он потихоньку меня разлюбливал.

Павел кивнул, обнял Юлю за плечи, повел к машине.

Пусть, ей виднее… На минуту в нем шевельнулась жалость и к Тане, и даже к Володе, но он с ожесточением подавил ее: «Хватит с них… У нас одна жизнь, и никто не даст нам вторую за то, что всю первую мы терпели».

— Познакомь меня с дочкой, — неожиданно для себя попросил он, и Юля так и вспыхнула, засияла.

— Ага… Ты нас довезешь куда-нибудь, да? Я проголосую, и ты довезешь…

И через неделю Павел увидел Аленку.

Он хорошо запомнил этот хмурый, ноябрьский день. С низкого серого неба шлепались на землю тяжелые хлопья, сквозь жидкое месиво из воды и снега пробирались машины, могучие грузовики обходили нерешительные легковушки, швыряя грязью в его зеленый отмытый «датсун». Павел сидел в машине уже полчаса. Юля запаздывала. Он включал и выключал печку, выходил и вытирал стекла, пробовал даже читать. Несколько дней назад Юля дала ему «Пелагею» Абрамова: «Почитай, он пишет так, как есть в жизни. Ты это сразу почувствуешь…» Это действительно чувствовалось, хотя Павел никогда не был в деревне, но сейчас ему было не до Абрамова. Он с трудом выбрался из дому — Татьяна устроила допрос с пристрастием — и теперь ждал, волнуясь и тоскуя, радуясь, что увидит Юлю и тоска ненадолго уйдет. Об Аленке он пока не думал, не хотел думать. Он полюбил женщину с ребенком, значит, полюбит и ее дочь. Хорошо бы, конечно, чтоб Юлька была одна, но она не одна. А может, и к лучшему, что не одна: нянчить своего он уже не способен. Или способен? Их, общего с Юлькой, сына? Неожиданная нежность сжала ему сердце. И в ту же минуту смеющееся лицо Юли закрыло залепленное снегом стекло. Как это он ее проглядел? Павел поспешно распахнул, дверцу.

— Вы нас не подвезете? Тут совсем рядом…

Юлька нырнула в машину, и он увидел в зеркальце ее раскрасневшееся лицо, пушистую мокрую шапку, почувствовал ворвавшийся вместе с ней запах снега и свежести.

А с ним рядом уселась серьезная девочка с большущей продолговатой коробкой в руках. Синее пальто с капюшоном, серые, как у Юли, глаза… Она нерешительно покосилась на Павла и, встретив его улыбку, осмелела:

— А показать вам куклу?

— Давай, — засмеялся Павел, и Аленка стала развязывать драгоценную свою коробку.

Коробка упорно не раскрывалась, и она передала ее маме. Юлька попыхтела на заднем сиденье, пытаясь справиться с хитрым узлом, но у нее, конечно, ничего не вышло, и тогда Павел с удовольствием взял коробку, развязал узел и вытащил большую золотоволосую куклу.

— Видите, она из Сибири! — говорила Аленка. — Видите, на ней чулки, и варежки, и валенки. Видите?

Павел смотрел на куклу, и на Аленку, и на Аленкину маму, кивал и повторял:

— Ага, ага… вижу… вижу…

Как она похожа на мать, бог мой, — так же верит, что все готовы разделить с ней ее радость! Эх, жаль, нет у него дочки, открытой, доверчивой, Сашка никогда таким не был… Конечно, он полюбит ее, да что там — он уже ее любит, — вон Юлька как счастлива! Но вот Аленка снова уложила куклу в коробку и сказала вежливо:

— Завяжите, пожалуйста, а то она у меня простудится.

Павел послушно завязал коробку, и они поехали к хорошо знакомому ему дому.

— Здесь, пожалуйста, — сказала Юля за полквартала до дома и, отвечая на изумленный Аленкин взгляд, торопливо добавила: — Нам еще надо зайти в булочную.

Она поблагодарила Павла — печальная, как-то вдруг постаревшая, сразу несчастная. И он почувствовал — сердцем, кожей почувствовал, каково это — идти сейчас к мужу.

— Можно вас на минуточку? — отчаянно крикнул он, и Юля обернулась и подошла к машине, оставив дочку на тротуаре.

— Юлька, родная, у тебя чудесная дочь, и я буду вас очень любить, вот увидишь, — торопливо заговорил Павел. — Юлька, я не могу так больше, не могу, понимаешь? Готовь скорей своего Володю, и давай будем вместе.

— Нет, так нельзя… — начала было Юля, но Павел на дал ей договорить:

— Да-да, понимаю… Я и сам… Я не знаю, как это сделать, не представляю всякие там технические детали, но ведь мы не можем больше в отдельности, должны же мы быть вместе…

Он говорил, торопясь и спотыкаясь на стыках фраз, а Юля кивала, и улыбалась, и молодела, и счастливела на глазах — никогда бы он не поверил, что так бывает, если бы сам не видел сейчас это расцветающее лицо.

— Я пойду, — мягко сказала Юля. — Ты прав: даже ради них, ради наших ребят, — все равно не надо быть врозь, потому что без тебя я каждый день умираю…

Павел посмотрел ей вслед, потом включил зажигание и медленно поехал по мокрой дороге в свой холодный дом. Саша еще не пришел из школы, и хорошо, что не пришел, потому что дома, в кабинете, его ждала бледная Таня с отпечатанным на секретарской машинке письмом.

— Читай, — блеклым голосом сказала она. — Очень интересно… Много грязи, но проглядывает такая фактура…

Павел опустился на стул и прочитал две страницы мелкого текста. Точными, хорошо продуманными фразами (сколько черновиков было исписано?) в письме сообщалось о нем и Юле. Он читал, а Таня ждала. Она сидела совсем тихо. В пепельнице громоздились окурки. Как долго она так просидела — одна, глядя на тоскливое ноябрьское небо, с грязной анонимкой в руках?

Павел откашлялся, с трудом поднял глаза.

— Я уже говорил тебе, Таня, нам надо разойтись.

— Я хочу знать… — начала Таня, но он перебил ее:

— Я не буду говорить о письме — ни отрицать, ни подтверждать того, что написано. Нам надо расстаться, Таня…

8

Тишина. Снег. Сколько его в эту зиму… Тетя Лиза и Юля уже встали: слышно, как гудит газовая колонка, как они негромко переговариваются, как Юлька плещется у старенькой желтоватой раковины. Как это она выскользнула, что он не заметил? У них разные режимы: Павел любит работать по вечерам, допоздна, а она — утром. Садится за их общий столик (по утрам он принадлежит ей), пишет статьи. Пишет она легко, Павел и представить не мог, как она легко пишет: не отрываясь, не мучаясь, вроде бы не подыскивая слова, а все они потом получаются очень точными и при этом — ее, Юлькины. Она заглядывает в какие-то бумаги, листает блокнот, перо скользит по бумаге, и эта легкость, органичность, не вымученность отражаются в ее статьях — они легко читаются, при всей важности поднятых в них вопросов.

Вечерами Юлька забирается на кушетку и, накрыв ноги пледом, правит бедную его монографию. Ух, какой жесткий она редактор, кто бы подумал… Безжалостно сокращая, выбрасывая цитаты, уничтожая повторы — через пятнадцать, двадцать страниц, — она высвечивает, очищает от шелухи главное, основное, ради чего стоило писать книгу. Рукопись на глазах превращается в нечто важное, лаконичное и, как ни странно, тоже свое. Что-то, значит, Павел все-таки сделал, количество само перешло в качество, только нужен был чужой глаз, добрая, опытная рука. Ай да жену он себе приобрел!..

Павел украдкой поглядывает на Юлю. Нахмурив брови, она разделывается с его работой. Хочется бросить ручку, отодвинуть с грохотом стул, встать из-за стола, целовать Юльку, но она работает — и тревожить ее нельзя. Павел вздыхает, снова поворачивается спиной. Теперь он может это себе позволить, он не думает о ней неотвязно, как прежде: Юлька рядом, значит, можно жить дальше.

— Припиши что-нибудь, — просит Юля. Это она уже отложила рукопись и пишет письмо Аленке.

Павел встает, подходит к Юле, обнимает, дописывает несколько ласковых слов.

Бедная Аленка, бедная девочка. Она совсем не была ни к чему готова. Мама собрала чемодан и ушла. Может, уехала в командировку? Но почему она оставила папе письмо? Почему плакали и папа и бабушка? И почему папа не пошел на работу, а когда Аленка вернулась из школы, он все лежал, укрытый с головой на диване, а от бабушки пахло ее сердечными каплями? Потом пришла мама, прижала Аленку к себе и тут же прошла к папе. И они все говорили, говорили, и вдруг папа стал ужасно кричать и ругаться, а мама заплакала, но даже бабушка не стала ее утешать…

Все это Юля рассказывала Павлу, возвращаясь в свой новый дом, — разбитая, уничтоженная, осуждаемая всеми, даже собственной матерью. И он страдал вместе с ней, вместе с ней ужасался Володиной жестокости (как он мог рассказать все Аленке!), вместе с ней решил отправить Аленку с бабушкой к Юлиной тетке, в далекий сибирский город, подальше от разбитого вдребезги.

— Я изуродовала ей первый класс, — сказала Юля, вернувшись с вокзала. — Ты бы видел, как она держала нас обоих за руки, не отпускала…

— Ну, первый класс — не девятый, — начал было Павел и тут же осекся: Юля тихо плакала, глотая горькие слезы. — Юлька, родная! — Павел бросился к ней, стал греть ее покрасневшие, озябшие руки. — Ты только не бойся, ты не раскаивайся, вот увидишь, Юленька, это пройдет…