Арман Лану - Когда море отступает

• Название: Когда море отступает
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1965

Удостоенный Гонкуровской премии роман «Когда море отступает», — это роман о войне и мире, о смерти и жизни, о рабстве и свободе, о прошлом, настоящем и будущем…

Действие романа относится к лету 1960 года. Участник высадки войск союзников в Нормандии, канадец Абель Леклерк решает провести свой отпуск в местах, где он когда-то сражался. С ним едет Валерия Шандуазель, молодая женщина, потерявшая в Нормандии своего жениха — Жака. Она едет в Нормандию, чтобы преклонить колени перед могилой Жака, героя, отдавшего жизнь за освобождение Франции…

---

— Могилы нет, Валерия. Простите, что я говорю об этом прямо. Но, в конце концов, надо же когда-нибудь! Вы не хотите понять. Если могила и была, то она затерялась, ее сравняли с землей, найти ее невозможно. А быть может, это безымянная могила.

— Безымянная?

— С такой примерно надписью: «Канадский солдат».

Она действовала ему на нервы. С каким удовольствием он дал бы ей сейчас пощечину! А она все еще не понимала! Он продолжал:

— Справочные бюро работают хорошо. Я не отговаривал вас писать в военные учреждения. Я надеялся, что… что это постепенно ослабит силу вашего горя. А я все-таки пошел к бывшему командиру нашего полка Полю Матье.

— Вы мне не говорили.

— Полковник Матье уверен, что вообще ничего уже нельзя найти…

На щеках у Валерии вздулись желваки. Лицо ее опускало подъемные мосты, поднимало решетки, закрывалось на цепочки, запиралось на замки.

— Кроме того, — сказал Абель, лицо которого тоже стало суровым, едва он заметил враждебное выражение лица его спутницы, — обстоятельства смерти Жака… обстоятельства совершенно исключительные… так что похоронить его было невозможно.

— Что такое? — почти выкрикнула она. — Но ведь вы же при этом были!

— Валерия! Выслушайте меня! Возьмите себя в руки. Я при этом был. Да, я присутствовал при кончине Жака. Но я плохо себе представляю, где это происходило. Жак погиб в разгар боя и при такой… при такой ситуации, когда все сейчас же изменилось. Иначе говоря, Валерия, самое место, где погиб Жак, исчезло!

«Ну-ну, еще немного, и дело с концом!» Он с наслаждением хватил «попугая». На лице у Валерии появилась презрительная гримаса:

— В одном из писем ко мне Жак назвал вас потаскуном.

— Как, как?

— Не то потаскуном, не то мерзавцем.

Неужели правда… Но какие были у него основания?

— Валерия! Вы не могли бы показать мне это письмо?

— Нет!

— Ага! В таком случае скажите мне хотя бы, когда оно было написано: до или после высадки?

— В Англии.

Она с удивлением наблюдала, как он посасывал трубку, как он разглядывал ее, поглаживал, улыбался, жмурясь.

— Я понял. Саутгемптон. Представьте себе, что в Саутгемптоне мы с Жаком…

Он осекся. Как у него повернулся язык? Впрочем, и то сказать: вся она — угловатая, властная, надменная, поневоле забудешь, что перед тобой женщина! Она злобно смотрела ему прямо в глаза.

— Я знала, Абель, что вы человек пропащий, что вы забулдыга. Но мне казалось, что сердце у вас доброе. А сейчас я вижу вас как бы впервые! Этот низкий лоб! Коммивояжерское краснобайство! Похабная привычка говорить сальности! Что-то животное в лице! Отвисшая нижняя губа!

Она говорила отрывисто, глаза у нее сверкали за очками, в которых бешено трепыхались две китайские рыбы.

— Я невольно задаю себе вопрос: стал бы Жак таким, как вы? Война разложила вас! Вы ни во что не верите. Вы пьете. Вы — подонок! Вы до такой степени ни во что не верите, что у вас даже нет ребенка!

Вне себя от ярости она опрокинула стакан. Из-за стойки выскочил хозяин.

— Вот что, уважаемый… — обратился к нему Абель. — Мне того же самого, приятель.

— А мне не надо, — вставила Валерия.

— Тогда кока-кола, — сказал Абель.

Черноногий уцепился за его слова:

— Вот этим напитком я в Сиди-Бу-Саиде нэ торговал! Если вы живете поблизости, приходите в воскрэсэнье. Я дэлаю кускус. Я учрэдил Общество бывших сэвэроафриканцев. Главным образом — марокканцев. Жителей Газы. А я нэ был Марокко. Я был Тунис! Ай, что за люди нормандцы! Тша! На лицо хороши, а сзади еще лучше!

Затем, понизив голос, с видом заговорщика:

— Что говорят о де Голле у нас в Бэльгии?

Абель прыснул.

— В Бельгии? Да ведь я же канадец!

Черноногий что-то сконфуженно пробормотал и тут же ретировался.

Ну, так как же, может Абель в приличных выражениях рассказать ей, Валерии, что у них произошло в Саутгемптоне с Дженнифер? Уж наверно, ничего не было, кроме легкого флирта, которому способствовало затемнение, кроме соперничества проживавших в старинном «Отеле Тюдор» однополчан, на которых английская зима нагоняли тоску, ребят в хаки, знавших, что им грозит гибель, и томившихся во время воздушных налетов. Но он и об этом ничего не мог рассказать Валерии, как не мог он ей рассказать о том, что произошло в Долине смерти.

Возмущенная его отказом, она вспыхнула. Вскочила, топнула ногой.

— Вы мерзкая личность!

Он высыпал на ладонь пепел из трубки, затем не спеша пересыпал его в пепельницу-рекламу.

— Давайте подведем итоги. Есть вещи, о которых я не могу с вами говорить. Во-первых, я не имею на это права, во-вторых, у меня и желания никакого нет. А вам непонятно, почему я не могу о них говорить. Все это в порядке вещей. Вы меня давно уже ненавидите. Сейчас мне это стало ясно. Ну что же, давайте сделаем отсюда вывод, а? Наше совместное путешествие кончается здесь, вот в этом уютном североафриканском кафе, в убранстве которого ощущается, однако, легкий разнобой. Не кажется ли вам, что это будет самое благоразумное?

Как же все-таки Жак назвал в письме Абеля? Точно она не могла припомнить. Потаскуном? Мерзавцем? Ерником? Она почувствовала, что хватила через край. Чисто по-женски истолковала мужское выражение. Но корабли были сожжены. Это она поняла. Прежде она не замечала на лице этого Геракла выражения печального достоинства.

— Я все равно бы вас покинул, даже если б не было этой вспышки, — продолжал он. — Я вас раздражаю. Я буду с вами откровенен: а вы — меня! Но вы мне вдобавок мешаете. Вы — преграда. Преграда между мною и Жаком… Прошу вас: сядьте. Ненужно устраивать бесплатные представления. Я сейчас скажу, что меня в вас раздражает. Вот это я могу. Вы себе нарисовали целую сцену: тело павшего героя завернули в знамя и похоронили у подножия дуба, а шлем его прибили к кресту. Это не предосудительно — это просто глупо. Минуточку! Дайте мне договорить, вы же меня больше не увидите. Вы вновь превратитесь в «дитя Марии», снова станете той Валерией, которая еще так хороша и которая тем не менее осталась верна своему жениху, павшему в бою за Освобождение. Отлично! Во всем этом есть только один недостаток: дело в том, что если повнимательней приглядеться к подобного рода схемам, то оказывается, что они ничего общего не имеют с действительностью. Вы избрали такой путь в жизни просто потому, что вам нравится эта поза. Из страха перед жизнью. По малодушию. Вам это придает бодрости. Жак умер, как подобает солдату, клянусь вам. Быть может, не как герой — в том смысле, как это понимаете вы. Слово «герой» всегда смешило солдат. Героем он не был. И я тоже. Но я совершил недопустимую ошибку: я имел смелость вернуться! Так вот, этот вернувшийся Абель, эта мерзкая личность, портрет которой вы набросали с такой незабываемой злостью…

— О!

— …этот Абель принял решение, Валерия. Когда я сюда приехал, представление у меня обо всем было смутное, это верно! Я сам себя тешил коммивояжерскими россказнями! Да, коммивояжерскими, лучше не скажешь! Пусть так. Но я нахожусь здесь. На некоторое время я отрезан от Квебека. От всей моей вчерашней жизни. В Кане я оказался отрезанным и от моих родственников, Леклерков. А теперь я расстаюсь с вами. Логично, не правда ли? Потом, вероятно, придется еще что-нибудь отрезать. Быть может, значительную часть своего «я», но уж выбирать, что именно, предоставьте мне самому. Итак, машина остается в вашем распоряжении. Советую вам побыть в Арроманше. Июнь в Нормандии хорош. Съездите в Кан, в Руан… Там на каждом шагу соборы…

Гнев Валерии утих. Теперь на лице ее читалось только изумление.

— Так вы в самом деле уходите? Но, Абель, это же недоразумение! Я совершала паломничество!

— Жак обожал плавать. Вы тоже. Вот и купайтесь! Это лучший вид паломничества!

Она осталась одна, ошеломленная бунтом Адама. Парочки смотрели на нее с осуждением; она напоминала им о том, что мужчина и женщина могут пойти в кафе вместе, а выйти порознь! Радиола оглашала кафе лжеарабской музыкой: «Мустафа», «Когда я увидел тебя возле дома…» Валерия вышла. Хозяин «Морского черта» поклонился ей: посетитель, кто бы он ни был, особа священная!

Солнце все еще светило ярко. Стояли самые длинные дни в году.

В машине Валерия поставила локти на руль, опустила голову на ладони и с минуту сидела неподвижно. Потом тщательно протерла очки, надела их и, закурив сигарету, сдвинула машину с места — мотор загудел, точно самолет, отрывающийся от земли.

Часть вторая Нацистские креветки

I

Молодой солдат лежит на животе. Голова повернута под прямым углом к туловищу; видно его лицо, розовое, чересчур розовое; можно подумать, что у него свело шею. На губах застыла гримаса. Изо рта вытекла струйка крови, к ней прилипла муха. Рука, совсем детская, лежит возле подбородка — кажется, солдат сейчас ее подложит. Абелю не охота смотреть на мертвого юношу, но солдат лежит так, что Абель не может не видеть его. Да и потом, неподвижность мертвецов притягивает взгляд.