Елена Морозова - Маркиз де Сад

• Название: Маркиз де Сад
• Автор: Елена Морозова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-235-02974-3

Произведения маркиза де Сада всегда воспринимались неоднозначно, вызывая у читателей то ужас, то восхищение, его сочинения проделали головокружительный взлет от томиков, читаемых украдкой, до солидных академических изданий. XVIII век считал его непристойным писателем, автором гнусных порнографических романов, названных «эталоном безобразия», XIX век снисходительно отнес его сочинения к области литературных курьезов, но век XX, радикально изменив отношение к маркизу, отвел ему достойное место в литературе эпохи Просвещения. Серьезная исследовательская работа автора данной книги дает объективную оценку этому безусловно неординарному человеку, споры о котором не утихают в мировом литературоведении и по сей день.

---

Пассаж из «Рассуждений о романе» свидетельствует о близком знакомстве де Сада с сочинениями Ретифа: [Ретиф] «завалил публику своими сочинениями; ему надо поставить печатный станок прямо у изголовья кровати; к счастью, один только сей станок будет стенать от его ужасной писанины; низкий, раболепствующий стиль, дурно пахнущие приключения…». Однако не у Ретифа ли де Сад позаимствовал образ естествоиспытателя-живодера, а потом превратил его в доктора Родена из «Злоключений добродетели»? Доктор Роден хотел проделать научный опыт по исследованию кровеносных сосудов и для этого намеревался заживо произвести вскрытие дочери. Перед тем как приступить к операции, он заявлял: «…крайне неприятно, когда дурацкие соображения оказывают противодействие развитию науки <“.> Кто может сомневаться, стоит ли принести в жертву одного человека ради спасения миллионов людей?» Такой черный юмор был вполне в духе Донасьена. В «Преуспеяниях порока» сходные рассуждения де Сад вложил в уста доктора Иберти, испытывавшего лекарства на обитателях приюта: «Вы окажете обществу плохую услугу, если запретите нам, истинным художникам от медицины, оттачивать наше мастерство на отбросах общества. В этом их единственное предназначение».

Пока Донасьен пережидал скандал в Ла-Косте, в Париже 27 июня 1769 года у него родился второй сын, названный Клодом Арманом. В отличие от первенца, его крестными родителями стали председатель де Монтрей и вдовствующая графиня Мари-Элеонор де Сад. Аркейское дело окончательно воздвигло стену между двором и Донасьеном. Прежде маркиз не был светским человеком по собственному желанию, теперь же путь в общество ему был заказан. Даже в Ла-Косте соседи-дворяне не стремились принимать приглашения на спектакли и увеселения, устраиваемые Донасьеном. Но вряд ли он от этого очень страдал: аристократ де Сад, цепко державшийся за феодальные привилегии, прекрасно чувствовал себя в окружении своих вассалов, каковыми он считал всех, кто был ниже его по рождению, в том числе и деревенскую аристократию — состоятельных землевладельцев, нотариусов, адвокатов. Хотя и в этом обществе его не слишком жаловали: как уже говорилось, большинство населения Ла-Коста были протестантами, а протестанты не пускали в свой круг чужаков…

Садический парадокс: надменный аристократ, вспыльчивый и всегда готовый пустить в ход трость, де Сад не чувствовал потребности в общении с людьми своего круга. Возможно, он и не умел с ними общаться. Его миром был театр, точнее два театра — высокий вымысел, ограниченный рамками сцены, который он сам воплощал на этой сцене как режиссер и актер, и «физиологический» театр эротических фантазий для одного актера с бессловесной массовкой. (Если есть «физиологический» очерк, почему бы не быть физиологическому театру?) Роль массовки отводилась продажным девкам и лакеям. Донасьен сам расписывал сценарий, сам расставлял всех по местам и сам выступал в роли зрителя: в отличие от множества любителей великосветских оргий он всегда искал эротических приключений в одиночку. Театр был его башней из слоновой кости, Ла-Кост — его крепостью, и он не выносил, когда в его мир вторгались без приглашения.

Донасьен любил свою цитадель: только за ее толстыми стенами, с которых открывался прекрасный вид на соседнее плато Люберон, он чувствовал себя в безопасности. Когда-то на этой стратегической высоте располагалась римская дозорная башня, а уже в 1038 году на ее месте был выстроен укрепленный замок, castrum. С XIII века замок принадлежал знатному провансальскому роду Симианов, с которым де Сады породнились в первой трети XVII века. Жан Батист де Сад, заключивший брачный союз с Дианой де Симиан, приходился Донасьену прапрадедушкой.

Но не только стремление скрыться под защиту прочных стен влекло Донасьена в Ла-Кост. Здесь, среди высоких холмов, поросших темным лесом, среди раскинувшихся в долинах виноградников витал мятежный дух неповиновения; принесенный вальденсами[5]: многие сеньоры Люберона приглашали трудолюбивых «лионских бедняков» селиться на их землях. Во время религиозных войн вальденсы примкнули к протестантам, и местные деревни стали объектами нападения католиков, В 1545 году королевские солдаты сожгли в окрестностях Ла-Коста одинадцать деревень, а в 1562 году, через день после резни в Васси[6], протестанты покинули леса, где они укрывались, и совершили налет на замки местных сеньоров-католиков. Ла-Кост также подвергся нападению, и его сеньор Марк Симиан был убит. В дальнейшем, несмотря на запреты, потомки переселившихся из Пьемонта вальденсов постоянно нарушали королевские указы: в 1612 году они без разрешения начали строить свой храм, не допустили разорения кладбища и de facto сохранили право пастора причащать умирающих.

Де Сад, прекрасно знавший историю края, не мог не ощущать ее дыхания в самом сердце своей любимой цитадели. Нередко по вечерам, когда все обитатели замка укладывались спать, он, взяв свечу, бродил по темным коридорам, глядя, как в пляшущих отблесках пламени на стенах возникают фигуры насильников и убийц, и в ушах его звучали вопли истерзанных жертв. Главный ужас этого театра теней заключался в том, что среди убийц не было ни правых, ни виноватых — виноватыми всегда были жертвы, а убийцы — всегда правыми. Одни убивали во имя Господа, другие умирали ради него, и не важно, что одни молились этому Господу под руководством кюре, а другие — пастора: конец был один. Тени прошлого, напоминавшие о братоубийственных войнах между католиками и гугенотами, укрепляли богоборческие настроения де Сада, заглушая тихий голос, шептавший, что в войнах этих был повинен прежде всего сам человек,

В сочинениях де Сада будет немало гибельных подвалов и пугающих мест: «…настоятельница нагнулась, неожиданно приподнялся надгробный камень, открылся проход, и Дельбена спустилась в святилище смерти» («Жюльетта, или Преуспеяния порока»); «Пройдя несколько извилистых поворотов, мы оказались перед дверью в подземелье. Ролан, открыв дверь, подтолкнул меня вперед <…> так что я оказалась сброшена на дно ужасной могилы». («Жюстина, или Несчастья добродетели»); камера, не пропускающая ни единого луча света («Лау-ренция и Антонио»); затянутая черным часовня с погребальным ложем в середине («Мисс Генриетта Штральзон»).

Как и полагала мадам де Монтрей, рождение второго сына не произвело на Донасьена особого впечатления. Гораздо более интересным было для него сообщение Председательши о том, что он совершенно свободен. «Надеюсь, он не станет злоупотреблять своей свободой. Во всяком случае, я обещала ему, что усилия, которые были мною предприняты, последние, и более я ничего не смогу, да и не хочу, для него делать», — писала мадам де Монтрей в письме к аббату де Саду, зная, что аббат наверняка посещает племянника в его замке и с удовольствием участвует в его увеселениях. Чем еще мог заниматься зять мадам де Монтрей?

Почувствовавший свободу Донасьен понимал, что его возвращение в Париж преждевременно. И он предпринял путешествие в Голландию, страну, прославившуюся печатными дворами, где изготовляли контрафактную продукцию и набирали запрещенные книги. Конечно, французские издатели не всегда везли взрывоопасные рукописи в Голландию: иногда они просто указывали местом выхода книги Гаагу, как наиболее крупный центр книгопечатания. Жан-Жак Повер, автор монументальной трехтомной биографии маркиза де Сада, полагает, что целью путешествия была именно Гаага, где должно было выйти в свет некое эротическое сочинение маркиза. Уверенность Повера основана на ряде высказываний Донасьена Альфонса Франсуа, в частности, на строках из письма к аббату Амбле, отправленному из Венсе-на в 1782 году: «…в любви меня привлекает исключительно наслаждение (выделено де Садом. — Е. М.). Метафизика, на мой взгляд, является самой скучной и самой необъятной материей, и я отказываюсь приправлять ею свои произведения, как того требует драматическое искусство. <…> И я предвкушаю наиживейшее удовлетворение, когда, вернувшись к своему единственному гению, сменю перо Мольера на перо Аретино. Первое, как видите, даже не смогло толком меня поддержать в столице Гиени (городе Бордо. — Е. М.), в то время как второе помогло мне шесть месяцев оплачивать свои удовольствия в одном из первейших городов королевства, а также два месяца путешествовать по Голландии, не потратив ни единого су из моих собственных денег». Версия эта более чем правдоподобна. Иначе мы обязаны предположить, что «Сто двадцать дней Содома», основополагающее и любимое сочинение де Сада, потерю которого он оплакивал, по его собственным словам, «кровавыми слезами», было написано внезапно — словно извержение вулкана в тихой долине.

Вулкан был любимым образом писателя де Сада, природа — демиургом и одновременно плацдармом, где его воображение могло творить без границ. Де Сад всегда был склонен к гиперболам, преувеличениям, и природа в его сочинениях обладала «буйным нравом».