Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 84

• Название: Полное собрание сочинений. Том 84
• Автор: Толстой Л.Н.
• Жанр: Классическая проза

---

Заезжать тебе на пути в Пет[ербург], я думаю, лучше не надо. Лучше заезжай оттуда.4 Виделись мы недавно, а я не могу не испытывать неприятного чувства по отношению этой поездки. А я чувствую себя слабым и боюсь себя. Лучше заезжай оттуда. Ты всегда говоришь мне: будь спокоен, и это оскорбляет и огорчает меня. Я верю твоей честности вполне, и если я желаю знать про тебя, то не по недоверию, а для того, чтобы убедиться, насколько ты связана или свободна.

На конверте: Москва. Хамовнический переулок. Графине Софье Андревне Толстой, свой дом.

1 Письмо не сохранилось.

2 Репетиция в Петербурге концерта, в котором участвовал С. И. Танеев. Концерт состоялся 8 февраля. С. А. Толстая присутствовала на концерте, приехав в Петербург накануне вместе с Львом Николаевичем. Последний ехал в Петербург, чтобы проститься с ссылаемыми Чертковым и Бирюковым; Толстой приехал преждевременно и выехал обратно из Петербурга (вместе с женой) до отъезда Черткова за границу. См. Дневник 1897 г., т. 53.

3 Имеется в виду С. И. Танеев. После смерти младшего сына Ивана С. А. Толстая пыталась искать успокоения в музыке. Исполнение фортепианных пьес Танеевым привело к тому, что она стала с пристрастием относиться к самому исполнителю. Дневниковые записи С. А. Толстой свидетельствуют о вспышках ее увлечения Танеевым (см. «Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1891—1897», II, изд. Сабашниковых, стр. 112, 118, 126, 140, 218). Внешние отношения С. А. Толстой и С. И. Танеева никогда не переходили границ знакомства и дружбы. О пристрастии к себе со стороны С. А. Толстой Танеев сначала не догадывался. Л. Н. Толстой сохранял спокойствие во внешних отношениях с Танеевым; слушал его музыку и исполнение, охотно беседовал с ним, играл в шахматы, но не мог не засвидетельствовать тяжести создавшегося положения. Ср. его дневниковую запись под 28 мая 1896 г. и «Диалог» 28—29 июля 1898 г., т. 53.

4 Под 5 февраля С. А. Толстая записала в своем Ежедневнике: «Поехала в Петербург, заехала к Олсуфьевым». Оттуда (из Никольского-Обольянова) вместе с Толстым она 7-го числа выехала в Петербург.

674.

1897 г. Февраля 16. Никольское-Обольяново.

Как только ты уехала, да еще и до того, как ты уехала, мне сделалось ужасно грустно, — грустно за то, что мы так огорчаем друг друга, так не умеем говорить. Главное, п[отому], ч[то] у меня к тебе и вообще не было после Петерб[урга], а особенно в нынешнее утро, никакого другого, кроме самого хорошего любовного чувства и никаких других соображений, меня огорчающих. Их и теперь нет. Пишу это затем, чтобы сказать тебе, что это чувство осталось и еще усилилось во мне после твоего отъезда, и я виню себя за то, [что] не могу выучиться обращаться с тобой не логикой, а другим — чувством. Еще пишу затем, чтобы подтвердить то, что мы решили, чтобы ты вызвала меня, как скоро тебе это нравственно будет нужно. Я приеду с радостью. И только при этом условии могу здесь жить спокойно. Целую тебя нежно и просто.

Л. Т.

На конверте: Москва. Хамовники. Графине С. А. Толстой. Свой дом.

675.

1897 г. Февраля 17. Никольское-Обольяново.

Письмо мое вчера уехало. Посылаю то, что думал, и, главное, чувствовал. Нынче — вторник — встал вялым, — не бодрым, но здоровы[м] и надеюсь работать. Вообще как бы вернулся к моему состоянию, в к[отором] был до Петерб[урга]. — Ради Бога, не вини себя ни в чем, п[отому] ч[то] я и не думаю винить тебя, а только себя виню и очень в отношении тебя. Ну, так прощай пока, целую тебя очень и прошу, главное, беречь себя, не мучать себя коректурами и выписать меня, если тебе не хорошо. — Напиши поподробнее о детях, я ничего не знаю, кроме вчерашних старых открытых писем. Ну вот.

Л. Т.

Хочется еще писать тебе, после того, как ты поговорила в телефон. Грустно, грустно, ужасно грустно. Хочется плакать. Вероятно тут большая доля физич[еской] слабости, но всё таки грустно, и ничего не хочется и не можется делать. Но не думай, чтобы ты была чем-нибудь причиной. Я потому и пишу тебе, что в этом чувстве нет ли малейшей доли упрека или осуждения тебя, да и не за что. Напротив, многое в тебе — твое отношение к Чертк[ову] и Бир[юкову] — радует меня. Я пишу, что логикой нельзя действовать на тебя, да и вообще на женщин, и логика раздражает вас, как какое то незаконное насилие. Но несправедливо сказать, что нельзя общаться с вами логикой, надо сказать: одной логикой, или на ней основывая свои требования к вам. Нельзя ставить логику впереди чувства, надо, напротив, впереди ставить чувство. Впрочем ничего не знаю, знаю, что мне больно, что тебе сделал больно, и хотел бы, чтобы этого не было, и мне кроме физ[ических] причин или вместе с физ[ическими] причинами от этого очень грустно. Это у меня пройдет. А если у тебя будет, — напиши, милая, и мне будет большая радость чувствовать, что я тебе нужен. Ну и всё. Зовут обедать.

Л. Т.

На конверте: Москва. Хамовники. Графине С. А. Толстой. Свой дом.

Письмо писано в два присеста. Датируется на основании почтового штемпеля: «Москва 18 февраля 1897 г.». Дате 17 февраля противоречит фраза письма: «Нынче —вторник», так как вторник падал на 18-е число; однако считаем слова Толстого ошибкой на основании следующих обстоятельств: 1) в письме значится: «Зовут обедать», следовательно, письмо могло попасть на станцию Подсолнечная лишь к вечеру и не могло быть проштемпелевано в Москве в тот же день; 2) С. А. Толстая отвечала на это письмо 18 февраля, что невозможно при датировке письма Толстого 18-м числом.

676.

1897 г. Февраля 21. Николъское-Оболъяново.

Сейчас, говорят, есть случай послать письмо. Пишу несколько слов, хотя Таня тоже написала.1 Что ты? Как здоровье? Как духом? спокойна ли, добра? Будь пожалуйста и то, и другое. Не мучай себя работой. Верь нам, близким, когда мы говорим тебе: перестань работать, передай работу другим, — найми. Главное не мучай себя. Важнее ничего нет жизни той, к[оторой] сейчас живем, и портить и грех, и глупо. — Что Сережа? что Маша? Миша? Саша? Вера? Хочется мне послать тебе письмо Маши2 ко мне о своих отношениях к тебе. Если пошлю, не показывай ей и не говори. Послать же мне хочется п[отому], ч[то] ты из него увидишь, какая она хорошая. Здесь полон, битком набит дом,3 но для меня полное одиночество и спокойствие. Нынче прекрасная погода, и я под предлогом взять от портнихи платье для Над. Мих.,4 куда посылали человека, поехал один на санках за 10 верст. Было очень хорошо. Я — духом совершенно спокоен и хорош, но желудок плох, — запор и изжога; с завтрашнего дня начинаю по твоему совету пить эмс. Прощай, мой милый друг; дай Бог, чтобы тебе также хорошо и спокойно было на душе, как и мне. Знать, что мне хорошо, тебе поможет быть покойнее. Целую тебя и детей.

Л. Т.

На конверте: Москва. Хамовники. Графине С. А. Толстой. Свой дом.

1 В ACT хранится письмо T. Л. Толстой от 21 февраля.

2 Имеется в виду письмо к отцу М. Л. Толстой с московским штемпелем 17 февраля, частично опубликованное в ПСТ, стр. 99.

3 Об этом подробно T. Л. Толстая писала С. А. Толстой 21 февраля (ACT). См. также записи Толстого под 22, 23 и 24 февраля (т. 53).

4 Надежда Михайловна Юшкова — учительница воспитывавшихся А. М. Олсуфьевой девиц, жила зимой 1897 г. в Никольском-Обольянове. Этот эпизод подробно описан Т. Н. Поливановой в ее неопубликованных воспоминаниях о Толстом (рукопись в ГЛМ), см. т. 53.

*677.

1897 г. Февраля 25. Николъское-Обольяново.

Получил письмо.1 Мы здоровы. Пожалуйста пришлите письмо, главное, от Черткова.2

Толстой.

Телефонограмма из Подсолнечного.

1 От 24 февраля.

2 В подлиннике: Сверечкова; исправлено на Черткова рукой С. А. Толстой. С. А. Толстая сообщала 22 февраля: «От Черткова к тебе есть письмо, оно у Маши» (письмо от 18 февраля (2 марта) 1897 г. из Кройдона — первое письмо Черткова по прибытии его в Англию. См. т. 88).

678.

1897 г. Февраля 27 или 28. Николъское-Обольяново.

Ты пишешь, что получила от меня только 2 письма, а я писал третье.1 В тот вечер, как послал открытое письмо, приехал Сережа и привез письма. Немножко мне неприятно было, что ты почему то, по рассказу А. С. Губ[киной],2 решила, что я как то при тебе притворяюсь, а без тебя бываю особенно весел, что уж вовсе не подходило к моему настроению во время их бала и музыки, к[оторая] меня всегда физически трогает (как Аксинью3 А[нны] М[ихайловны]) до слез, а вместе с тем тяготит. Письма были нужные и интересные, и надо б[ыло] на них ответить, что я и сделал.

Надеюсь, что Лева поправится до нашего приезда (мы хотим ехать в воскресенье) и вместе с тем доживет до нас. Мне по немножку работается, менее энергично, чем я бы желал, но дело подвигается, и всё очень интересует меня. Что Маша не напишет? Мы с ней скоро забудем друг друга, так давно не видались. Я здоров совершенно. Хозяева, как всегда, милы до бесконечности. Прощай, милый друг, плохо очень, что ты не спишь. Целую всех.