Лев Толстой - Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

• Название: Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
• Автор: Лев Толстой
• Жанр: Русская классическая проза

---

— Принтаньертъ, — подхватилъ Татаринъ, но Степанъ Аркадьичъ, видимо, не хотѣлъ ему доставлять удовольствія называть по французски кушаньи.

— Съ кореньями, знаешь? Потомъ Тюрбо подъ густымъ соусомъ, потомъ... Ростбифу, да смотри, чтобъ хорошъ былъ, — да этихъ каплуновъ, ну и консервовъ.

— Слушаю-съ.

Татаринъ, вспомнивъ манеру Степана Аркадьича не называть по картѣ, не повторялъ всякій разъ за нимъ, но доставилъ себѣ удовольствіе повторить весь заказъ по картѣ:

— Тюрбо, Сосъ бомарше, Poularde à l’estragon, Macedoin[e] du fruit.

И тотчасъ, какъ на пружинахъ, положивъ одну переплетенную карту, подхвативъ другую — карту винъ, понесъ ее къ Мишутѣ.

— Что же пить будемъ?

— Я шампанское, — отвѣчалъ[410] Левинъ.

— Какъ, сначала? А впрочемъ правда, пожалуй.[411] Ты любишь Oeil de Perdrix?[412] Ну, такъ этой марки[413] къ устрицамъ подай, а тамъ видно будетъ.

— Столоваго какого прикажете?

— Нюи подай, вотъ это.

— Слушаю-съ. Сыру вашего прикажете?

— Ну да, пармезанъ. Ты другой любишь?

И Татаринъ съ развѣвающимися фалдами надъ широкимъ тазомъ полетѣлъ и черезъ пять минутъ влетѣлъ съ блюдомъ открытыхъ устрицъ съ шаршавыми раковинами и съ бутылкой.[414]

Князь Мишута перекрестился маленькимъ крестикомъ надъ жилетной пуговицей, смявъ крахмаленную салфетку, засунулъ ее себѣ за жилетъ и взялся за устрицы.

— А не дурны, — говорилъ онъ, серебряной вилочкой сдирая съ перламутровой раковины и шлюпая, проглатывая ихъ одну за другой и вскидывая влажные и блестящіе глаза то на Левина, то на Татарина.[415]

Левинъ лѣниво ѣлъ непитательное блюдо, любуясь на Облонскаго. Даже Татаринъ, отвинтившій пробку и разливавшій игристое розоватое вино по разлатымъ тонкимъ рюмкамъ, поправляя свой бѣлый галстукъ, съ замѣтной улыбкой удовольствія поглядывалъ на Князя. «Вотъ это кушаютъ, служить весело».

— А ты скученъ? — сказалъ Князь Мишута, выпивая свой бокалъ. — Ты скученъ.

И лицо Облонскаго выразило истинное участіе. Его мучало то, что пріятель и собесѣдникъ его огорченъ.[416] Онъ видѣлъ, что[417] Левину хочется говорить о ней, и онъ началъ, разчищая ему дорогу:

— Чтоже, ты поѣдешь нынче вечеромъ къ Щербацкимъ? — сказалъ онъ,[418] отодвигая пустыя раковины и придвигая сыръ.[419]

— Да, я думаю, даже непремѣнно поѣду, хотя мнѣ показалось, что Княгиня неохотно звала меня.

— Что ты! Вздоръ какой! Это ея манера.[420]

— Ну, давай же, братецъ, супъ.

— Ну, такъ теперь давай длинный разговоръ.

— Да только я не знаю, говорить ли. Ну да, — сказалъ онъ, кончивъ супъ, — отчего не сказать. Такъ вотъ что. Если бы у тебя была сестра любимая, и я бы хотѣлъ жениться. Посовѣтовалъ ли бы ты ей выдти за меня?

— Я? Обѣими руками, но, къ несчастью, у меня нѣтъ сестры, а есть свояченица.

— Да я про нее и говорю, — рѣшительно сказалъ Левинъ. — Такъ скажи.

Румянецъ дѣтской покрылъ лобъ, уши и шею Ордынцева, когда онъ сказалъ это.[421]

— Про нее? — сказалъ Князь Мишута. — Но мнѣ нужно знать прежде твои планы. Ты, кажется, имѣлъ время рѣшить.

— Да, но я боюсь, ужасъ меня беретъ, я боюсь, что мнѣ откажутъ. Я всетаки надѣюсь, но тогда ужъ...

— Ну да, ну да,[422] — сіяя добродушной улыбкой, поддакивалъ Князь Мишута.

— И до сихъ поръ я не знаю, чего мнѣ ждать. Про себя я знаю.... да, это я знаю... — Онъ вдругъ сердито взглянулъ на вошедшаго Татарина и перемѣнилъ Русскую рѣчь на Французскую. — Я знаю, что я не любилъ другой женщины и, должно быть, не буду любить.[423]

— Ну да, ну да, — говорилъ Степанъ Аркадьичъ, и лицо его сіяло[424] все больше и больше, и онъ, не спуская глазъ съ Левина, подвинулъ къ себѣ серебряное блюдо съ тюрбо.[425]

— Ну что ты, какъ братъ, какъ отецъ, сказалъ бы мнѣ? Чего я могу ждать?

— Я? Я бы сказалъ, что я лучше ничего не желаю и что вѣроятности большія есть за то, что тебя примутъ.

— Ты думаешь? А если отказъ? Вѣдь это ужасно.

Онъ свалилъ себѣ рыбу на тарелку, чтобы не развлекать Князя Мишуту, начавшаго было класть.

— Послушай однако, — сказалъ[426] Князь Мишута, кладя свою пухлую руку на локоть[427] Левина, хотѣвшаго ѣсть безъ соуса. — Постой, ты соуса возьми. Пойми однако, что можетъ быть такое положеніе; я не говорю, что оно есть, но оно можетъ быть. Ты любишь дѣвушку и боишься поставить сразу судьбу на карту. Она любитъ и горда и тоже боится. И вы все выжидаете, и родители тоже ждутъ. Ну, подай другую, — обратился онъ къ слугѣ, доливавшему бокалы и вертѣвшемуся около нихъ именно тогда, когда его не нужно было.

— Да, если ты такъ говоришь,[428] — бросая вилку, сказалъ[429] Левинъ.

— Я не говорю, что это есть, это можетъ быть. Но ты[430] кушай.

Онъ[431] подвинулъ ему блюдо.

— Ты не въ присутствіи,[432] Мишута, ты не ограждай своей рѣчи. А если ты меня любишь, чему я вѣрю, скажи прямо, просто. Сколько шансовъ у меня успѣха?

— Да ты вотъ какіе вопросы задаешь![433] На твоемъ мѣстѣ я бы сдѣлалъ предложеніе, — сказалъ онъ.

— Ну, ты дипломатъ, я знаю. Ты не хочешь сказать прямо, но скажи, есть ли кто другой, котораго я могъ бы опасаться.

— Ну, это еще труднѣе задача; но я скажу тебѣ, что есть. Нынѣшнюю зиму Князь[434] Усманской Алексѣй часто ѣздитъ, знаешь. И я бы на твоемъ мѣстѣ рѣшалъ дѣло скорѣе.

— Ну и что?

— Да ничего, я только совѣтовалъ бы рѣшать дѣло скорѣе.[435]

— Но кто это такое и что такое этотъ Уворинъ, я понятія не имѣю. И что же, онъ очень ухаживаетъ?

— И да и нѣтъ. Уворинъ — это очень замѣчательный человѣкъ, и онъ долженъ нравиться женщинамъ.

— Отчего же, что онъ такое? — торопливо, горячо спрашивалъ Левинъ, дергая за руку Князя Мишуту, доѣдавшаго свое блюдо.

— Ты нынче увидишь его. Вопервыхъ, онъ хорошъ, вовторыхъ, онъ джентельменъ въ самомъ высокомъ смыслѣ этаго слова, потомъ онъ уменъ, поэтъ и славный, славный малый.

Левинъ вздохнулъ. Какъ онъ любилъ борьбу въ жизни вообще, такъ онъ не допускалъ ея возможности въ любви.

— Такъ ты говоришь, что есть шансы, — сказалъ онъ, задумчиво выпивая свой бокалъ.

— Вотъ что я тебѣ скажу: моя жена удивительная женщина. Ты вѣдь ее знаешь.[436] Она не глупа, то, что называется умомъ въ свѣтѣ, но она необыкновенная женщина. —[437] Князь Мишута вздохнулъ и помолчалъ минутку, вспомнивъ о своихъ отношеніяхъ съ женою. — Но у нее есть даръ провидѣнія. Не говоря о томъ, что она на сквозь видитъ людей, она знаетъ, что будетъ, особенно въ отношеніи браковъ. Она, напримѣръ, предсказала, что N выдетъ за S.,[438] и такъ и вышло, и она на твоей сторонѣ.

— Она меня любитъ.[439] О, она прелесть! Если бы я могъ любить больше Катерину Александровну, чѣмъ я ее люблю, то я любилъ бы ее за то, что она сестра твоей жены.

— Ну такъ она мало того что любитъ тебя, она говоритъ, что Кити будетъ твоей женой непремѣнно.

— Будетъ моей женой, — повторилъ[440] Левинъ, и лицо его вдругъ просіяло, расплылось улыбкой, той, которая близка къ слезамъ умиленія.

— Что бы тамъ не было, это будетъ, она говоритъ, и это будетъ хорошо, потому что онъ чистый человѣкъ.

Левинъ молчалъ. Улыбка расплылась до слезъ. Онъ сталъ сморкаться.

— Ну, какже я радъ, что мы съ тобой поговорили.

— Да, такъ ты будешь нынче. И я пріѣду.[441] Мнѣ только нужно съѣздить въ одно мѣсто, да, нужно.

— Я не умѣю говорить. Во мнѣ что-то есть непріятное.

— Хочешь, я тебѣ скажу твой недостатокъ. Ты резонеръ. Ты оскорбился?

— Нѣтъ, можетъ быть, это правда.[442] Это твоя жена говоритъ?

— Нѣтъ, это мое мнѣніе.

— Можетъ быть, эти мысли интересуютъ меня.

— Такъ пріѣзжай непремѣнно и отдайся теченью, оно принесетъ тебя. Счетъ! — крикнулъ онъ, взглянувъ на часы.

[443]Левинъ съ радостью досталъ изъ своего полнаго бумажника тѣ 17 рублей, которые съ начаемъ приходились на его долю и которые бы привели его, какъ деревенскаго жителя, въ ужасъ прежде, и Степанъ Аркадьичъ отдѣлилъ 17 рублей отъ 60, которые были у него въ карманѣ, и уплата счета[444] заключила, какъ всегда это бываетъ, прежній тонъ разговора.[445]

— Ну, теперь ты мнѣ скажи откровенно, — сказалъ Князь Мишута, доставая сигару и покойно усаживаясь, держась одной рукой за ручку бокала, а другой сигару. — Ты мнѣ дай совѣтъ. Я сказалъ, что мнѣ нужно съѣздить. Ты знаешь куда — къ женщинѣ. Не ужасайся. Я слабый, я дурной человѣкъ, но я человѣкъ. Ну, послушай. Положимъ, ты женатъ, ты любишь жену, но ты увлекся другой женщиной.[446]

— Извини, но я рѣшительно не понимаю этаго. Какъ бы... все равно, какъ не понимаю, какъ бы я теперь, наѣвшись здѣсь, пошелъ бы мимо калачной и укралъ бы калачъ.

Глаза Князя Мишуты совсѣмъ растаяли.

— Отчего же? Калачъ иногда такъ пахнетъ, что не удержишься. Ну, все равно, человѣкъ укралъ калачъ. Увлекся другой женщиной. Эта женщина милое, кроткое, любящее существо, бѣдная, одинокая и всѣмъ пожертвовала. Теперь, когда уже дѣло сдѣлано, ты пойми, неужели бросить ее? Положимъ, разстаться, чтобъ не разрушить семейную жизнь, но неужели не пожалѣть ее, не устроить, не смягчить?