Геннадий Аксенов - Вернадский

• Название: Вернадский
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03306-1

Жизнь великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945) прекрасна и удивительна, представляет собой образец цельности, насыщенности высшими духовными интересами, нравственной ответственности. Его умная деятельность связывает разные эпохи в истории России. Он мощно двинул вперед все науки о Земле, что привело к новому пониманию общества и личности. Он создал учение о биосфере и о разуме в природе, дал новое представление о времени и пространстве и, следовательно, открыл новое естествознание, которое только сегодня становится внятно мировому научному мышлению. Его время пришло. В новом тысячелетии мы как никогда нуждаемся в его необычайных идеях о вечности жизни и о силах свободной человеческой личности.

Подводя итог жизни, он сказал: «Я сделал все, что мог, и не сделал никого несчастным».

Книга снабжена научным аппаратом.

Издание второе, исправленное и дополненное

---

Вернадский по-прежнему член ЦК партии кадетов. Почти ежедневно он ходит на заседания на Французскую набережную. К тому же расширяется КЕПС. Его назначают еще председателем ученого комитета Министерства земледелия, то есть он становится во главе всей сельскохозяйственной науки. Планы у него огромные, он хлопочет по организации научно-исследовательских институтов. Его снова избирают профессором Московского университета.

И вдруг — горе в семье. Туберкулез свел Нюту Короленко в могилу. Вернадские тяжело переживают смерть чудесной девушки.

Весной профессор Рубель обнаруживает и у Владимира Ивановича туберкулез и настаивает на немедленном отдыхе и лечении. Сказалось все же переутомление.

* * *

Но какой отдых, когда? 21 марта при Министерстве просвещения создана комиссия по реформе высших учебных заведений, куда он вошел вместе с Гревсом и Ольденбургом. Работы очень много, со всех сторон продолжают приходить проекты открытия новых высших школ.

О планах 9 июня пишет Ферсману в Симферополь: «Дорогой Александр Евгеньевич, я Вам писал, должно быть, мое письмо не дошло. Почта очень скверно сейчас работает. В общем, здесь нехорошо. Мы быстро идем к какой-то катастрофе, но я все-таки не теряю надежды, что мы выйдем из нее не очень пострадавшими. Думал уехать на месяц отдохнуть в Шишаки в конце этого месяца, но теперь не знаю, удастся ли. <… > 12-го съезд по высшей школе, где мне приходится работать довольно много… Комиссия (КЕПС. — Г. А.) медленно работает, но не замирает. Скорее даже расширяется: уже проходит Институт химического анализа, платиновый. Двигаются, хотя и медленно, и другие. Так странно, как идет эта работа творческая среди разрухи ужасающей. В Ученом комитете, может быть, должна быть развернута большая государственная организация исследовательского дела, и эта работа в связи с общим планом должна быть принята во внимание при проведении реформы»10.

Здесь как раз описано все его триединое государственное поприще, на которое он силой обстоятельств и своего организационного таланта выходил, как и предсказывали в 1905 году аналитики освободительного движения. Во-первых, все круче разворачивалась КЕПС, исследования ширились, их надо было координировать. Во-вторых, земледельческий Ученый комитет — СХУК. И, в-третьих, он возглавил реформу всей высшей школы, и комиссия по ее подготовке работала регулярно.

И все это в обстановке, когда почва уходила из-под ног, и это ощущение охватывало всех неудержимо. Страна левела на глазах. За ней левело правительство, сотрясаемое кризисами. Пришлось уйти с поста председателя правительства князю Львову, соратнику Вернадского по земским съездам. В такое боевое время во главе правительства никак не мог быть толстовец и непротивленец, запрещавший себе употреблять силу. Пришлось уйти с поста министра иностранных дел лидеру кадетов Милюкову. Он хотя и не был вегетарианцем в политике, но не мог заставить страну воевать. Солдаты бросали фронт под влиянием агитации большевиков против «империалистической войны, развязанной международной буржуазией».

Во время июльского кризиса кадетская верхушка заседает непрерывно. Обстановка накалена до предела. Солдаты пулеметного полка пытались захватить Думу и Петроградский Совет. Из толпы уже кричали эсеру Чернову: «Бери власть, сукин сын, коли дают!» Действительно, социалисты, если бы оказались готовы, могли захватить власть почти свергнутого Временного правительства.

Второго июля отец и сын Вернадские и Корнилов шли на Французскую набережную, где ожидался отчет министров кадетов, выходивших из правительства, в том числе и Шаховского. Георгий Вернадский к тому времени стоял близко к Милюкову, написал даже его небольшую биографию. Корнилов с 1915 года — снова генеральный секретарь партии и к тому же возглавляет важнейший Петроградский комитет.

Выслушали министров. (Шаховской ушел тогда с поста министра народного призрения.) Во время прений Корнилов вдруг почувствовал себя плохо. Не мог сидеть, вышел в соседнюю комнату, прилег на диван и с ужасом ощутил, что у него одеревенела нога, потом вся правая часть тела. Пропала речь. Корнилов запомнил, как Дмитрий Иванович бегал вокруг и все повторял: «Ах, Господи, Боже мой! Господи, Боже мой!» В суматохе пронеслась весть, что большевистское выступление в Петрограде все-таки подавлено.

Вернадский отвез Александра Александровича в больницу, вызвал Наталию Егоровну. Она провела у постели больного всю первую ночь. Ровно через неделю Корнилова настиг второй инсульт, вся правая часть тела перестала слушаться. В начале сентября Георгий Вернадский отвез его в Кисловодск и сдал на попечение профессору Н. Г. Ушинскому, тоже их студенческому другу. Здесь Корнилов пережил Гражданскую войну и, немного восстановив здоровье, возвратился в Петроград. Закончилась его политическая деятельность, но не литературная. Он писал книгу о Бакунине и мемуары.

Впрочем, 1917 год покончил со многими политическими карьерами. Создается даже впечатление, что многие интеллигенты с облегчением покинули государственную ниву ради излюбленного и более привычного литературного труда.

Пятого июля Вернадский все-таки вырвался в Полтаву и в Шишаки. На хуторе его ждали Нина с Прасковьей Кирилловной.

В первый день он мыслями еще там, в Петрограде, еще строит планы. Самойлову: «Сейчас очень мне улыбается добиться передачи Гатчинского дворца, парков, царской охоты и части леса для организации научного исследовательского центра: Ученый комитет (СХУК. — Г. А.) с его учреждениями, Ботанический сад, художественный Гатчинский музей, академический Ломоносовский институт (а может быть, Геологический и Минералогический музеи), отделение Палаты мер и весов. Сейчас дело очень налаживается. Около 550 десятин одного парка! Во дворце более 600 комнат, а затем ряд флигелей, домов и т. д. Конечно, для академических учреждений и Палаты мер и весов надо будет строить, но я считаю, что такой вывод ученых учреждений в пригород (менее часа езды) и соединение вместе разнообразных учреждений очень важно. Гатчино должно стать ученым городом-садом»11.

Но постепенно и мечты, и злоба дня отступили. Он сосредоточивается на своих думах. Какие же идеи хотелось изложить в первую очередь, имея в виду свой возраст и опасную эпоху? Что попадет к потомкам в случае его гибели в этой круговерти, которую он со свойственной ему тонкостью слуха уже ощущает? Конечно, мысли о живом веществе. Теперь он не только размышлял, но взялся за перо. Пора. Вот как он вспоминал о своем решении спустя 20 лет:

«Для меня была ясна закономерность и неразрывность геохимических процессов еще более резкая, чем процессов минералогических в живой и мертвой материи, на поверхности земли, которая мне представлялась в то время уже биосферой. Я стал задумываться над тем, что я не успею изложить и обработать свои многолетние мысли в этой области частью ввиду моих лет, частью [из-за] смутной эпохи.

Я решил при первой возможности сделать первый набросок и в 20-х числах июня уехал в Шишаки. <…> Здесь с большим подъемом я выяснил себе основные понятия биогеохимии, резкое отличие биосферы от других оболочек земной коры, основное значение скорости размножения»12.

Как всегда, отвлекшись от дел, с головой ушел в работу.

«Гуляю, брожу, много очень думаю и читаю, — пишет жене 19 июля. — Сейчас главной работой является набрасывание давних моих размышлений и мыслей о живом веществе с геохимической точки зрения. Мне хочется связно изложить — сколько могу без книг, выписок (остались в Петрограде!) и подсчетов — свои мысли. Над ними думаю и к ним постоянно возвращаюсь десятки лет. Излагаю так, что дальнейшая обработка может пойти прямо и точно. Сейчас уже написал более 40 страниц и думаю, что перед отъездом закончу. <…> Так или иначе, это результат всей моей прошлой научной работы. И вместе с тем глубокое неудовлетворение результатом и странное столь обычное для меня чувство, что я делаю не настоящую научную работу. Отчасти чувство “ученого” — настоящей научной работой кажется опыт, анализ, измерение, новый факт — а не обобщение. А тут все главное — и все новое — в обобщении»13.

Его посетило неуютное чувство открывателя новой науки, даже более того, множества новых наук, нового мировоззрения. Возникла неопределенность, всегда связанная с разрывом, революционным разрывом традиции. Представляется веер новых возможностей. Когда он описывает факт или измеряет, он движется внутри концепции. Теперь — создает сам новую концепцию. Это чувство владело всеми, кто создавал новые науки, Евклидом, Галилеем, Ньютоном: надо начинать с обобщений, с аксиом, которые не содержались в традиции, не вытекали из предыдущего мировоззрения. Зато обобщали факты по-новому, то есть вводили новые принципы.