Геннадий Аксенов - Вернадский

• Название: Вернадский
• Автор: Геннадий Аксенов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03306-1

Жизнь великого русского ученого Владимира Ивановича Вернадского (1863–1945) прекрасна и удивительна, представляет собой образец цельности, насыщенности высшими духовными интересами, нравственной ответственности. Его умная деятельность связывает разные эпохи в истории России. Он мощно двинул вперед все науки о Земле, что привело к новому пониманию общества и личности. Он создал учение о биосфере и о разуме в природе, дал новое представление о времени и пространстве и, следовательно, открыл новое естествознание, которое только сегодня становится внятно мировому научному мышлению. Его время пришло. В новом тысячелетии мы как никогда нуждаемся в его необычайных идеях о вечности жизни и о силах свободной человеческой личности.

Подводя итог жизни, он сказал: «Я сделал все, что мог, и не сделал никого несчастным».

Книга снабжена научным аппаратом.

Издание второе, исправленное и дополненное

---

Бестолочь распространяется как эпидемия: закрываются, сливаются научные институты, кафедры, их перепрофилируют. Возникла вообще неслыханная форма организованного невежества — намеренное искажение географических и иных карт и засекречивание подлинных, которые все равно требуется создавать.

Время от времени он получает английскую «Nature» с вырезанными или замаранными статьями — кто-то определяет, что ему можно читать, а что нельзя, вредно. Ни один такой случай он не оставляет и пишет прямо Молотову.

Дневник 30 июня 1938 года: «Окружающая жизнь — неясно, какой процесс — невольно врывается и отражается. Глубокий развал и в то же время огромная положительная работа. Идея плана сказывается главным образом своими плохими сторонами. Цель, а не план, выдвигается вперед. Впервые и кругом чувствуется беспокойство за прочность совершающегося. За этот промежуток [времени] все углубляется грозное разъедание государственного механизма. Продолжается само-поедание комунистов и выдвижение новых людей без традиций, желающих власти и земных для себя благ — среди них не видно прочных людей. Серо. Выдвинутая молодежь в Академии ниже среднего. Постоянные аресты разрушают жизнь. Серьезно говорят и думают, что жизнь государственная разрушена НКВД, например, Магнитогорск. А все же жизнь идет, и стихийный процесс, мне кажется, (или хочется думать?) — положительный. Главная работа в среде тех, которые в положении рабов, это чувствующих — спецссыльных, интеллигенции под кнутом и страхом и недоумением»16.

К власти продолжают лезть невежественные темные люди, желающие благ и не желающие ответственности. Их уничтожают сотнями, но на их место лезут еще более невежественные. Кровавая вакханалия, да и только. И среди ученых коммунисты, как правило, бездарные. Лесть и подхалимство таких людей верхушка принимает за поддержку.

* * *

Но чашу бедствий ему еще предстояло испить до дна. На лабораторию продолжают сыпаться удары. Арестован талантливый инженер-радиолог Бруно Карлович Бруновский. Вернадский думает, просто за немецкую фамилию. Исключительно скромный, тихий, жил вдвоем с матерью. Следом за ним по возвращении из экспедиции пропал замечательный химик Вениамин Аркадьевич Зильберминц. Оба не вернулись никогда.

Устройство Анны Дмитриевны тянулось несколько месяцев. Пришлось самому обращаться в зловещие и всесильные теперь кадры. Выяснилось, что возражает партком: мало того что дворянка, еще и княжна. Вернадский разъясняет какому-то Митричу, что Шаховской получил титул не за особые заслуги от царя, а по рождению. Но оказалось, означенный Митрич знал Шаховского по дореволюционному Ярославлю. Прямо булгаковский Могарыч и, видимо, сыгравший ту же роль.

Страх владел кадрами. Дело тянулось бесконечно. Наконец, по просьбе Вернадского, после личного вмешательства президента В. Л. Комарова сдвинулось. Причем в кадрах Анна Дмитриевна, неопытная в советских коридорах власти, говорила лишнее, заметил он.

Предчувствие серьезной опасности сквозит в дневниковых записях тех дней. Вернадский испытывает безотчетную тревогу, глядя на трогательного в своей увлеченности и беззащитного друга.

И наступил проклятый день, точнее, ночь на 27 июня 1938 года. К Вернадскому в Узкое в панике приехала Аня. Ночью Дмитрия Ивановича арестовали. Изъяли какие-то письма, некоторые книги. Комнату его опечатали.

Что тут сыграло роковую роль?

Дневник: «Думаю, что в связи с его комунистическими знакомствами — по Чаадаеву. Недавно — защита одной диссертации, где председательствовала комунистка же историк Нечкина. Дм. Ив. выступал и его хвалили.

Выдержит ли здоровье? Это яркий пример — если его еще нужно — ареста невинного человека — разрушение культуры. Разрушают свое собственное дело.

Для меня такой тяжелый день — Личков, Дм. Ив., Супрунова. Что-то впереди? Как раз перед изданием Чаадаева и блестящей, глубокой работой Дм. Ив. над всей эпохой.

Читал в “Красном Архиве” дневник Л. Тихомирова — 1905 год — переживал прошлое. Как раз не помнил, где был земский съезд 1904 [г.]. Хотел спросить Дм. Ив. Теперь некого»17. (Были они с Шаховским на знаменитом неразрешенном и незапрещенном съезде в Петербурге.)

По передачам и деньгам, которые носит отцу Анна Дмитриевна, он может только издали следить за скорбным крестным путем друга: внутренняя тюрьма на Лубянке, Бутырки, Лефортово.

Но тут исчез Ежов. Вернадский начинает действовать. И если в случае с Личковым и Супруновой наобум писал в правительство, то теперь думает пойти другим путем. Пишет одному из главных палачей — Вышинскому, объясняет суть дела и абсурдность каких бы то ни было обвинений в адрес 78-летнего человека, деятеля культуры и внука декабриста (не забыл подчеркнуть) и просит его принять.

Семнадцатого декабря отправляет письмо, 20-го его приглашают в приемную генерального прокурора СССР.

Дневник 21 декабря: «Вчера был у Вышинского о Мите.

Ждал (с извинениями, что так пришлось). Подчеркнуто любезно. Кроме меня, после моего ухода — какая-то не очень старая женщина с какой-то телеграммой.

Большая комната. Секретарь, по-видимому, тот прокурор (забыл его фамилию), с которым я разговаривал по телефону. В комнате портреты: при входе направо Ленин, Сталин, Молотов, налево — Каганович, Ворошилов, Ежов (sic!). Дело Дм. Ив. при нем. У него только начало. Основания для ареста были — конечно, надо проверить, но серьезные показания ряда лиц, м. б. неверные. Дм. Ив. привлекался к “Национальному фронту”, но к делу привлечен не был (московский процесс Национального центра, 1920 года. — Г. А.). Но вот Котляревский (Сергей Андреевич) тоже был приговорен к смертной казни и был помилован. (О Котляревском подчеркнул с нажимом — его показания?) Я говорю: “Кажется, Котляревский арестован?” “Да, арестован”. Дм. Ив. тоже был министром — по министерству призрения и политической роли не играл. Да, он политической роли не играл. Обещал следить за этим делом и смягчить, если будет осужден (сам это заявил).

Боюсь, что будет дело об остатках Национального центра»18.

Вернадский недаром встрепенулся при имени Котляревского. Видимо, он знал по эмигрантским сведениям или читал изданные там мемуары С. Мельгунова о деле Национального центра, первом показательном процессе большевиков над интеллигенцией. Автор писал, что все было построено на показаниях наседки H. Н. Виноградского и бывшего кадета профессора Котляревского, который сразу после процесса стал делать успешную карьеру.

Уже в наши дни подозрения Владимира Ивановича подтвердились. На показаниях Котляревского чекисты собирались устроить очередной процесс против академиков-вредите-лей. В деле фигурировали: Вернадский как руководитель обширного заговора, Шаховской, Зелинский, Курнаков, Левинсон-Лессинг, другие академики, в том числе Н. И. Вавилов. Но все попытки следователей заставить Шаховского дать нужные показания оказались тщетны.

Последнее свидетельство о нем поступило, вероятно, уже после смерти Вернадского. Анна Дмитриевна вложила в «Хронологию» выдержку из письма племянника Наталии Егоровны Георгия Георгиевича Старицкого: «Еще раз отвечаю на твой вопрос о Дмитрии Ивановиче. Мой знакомый сидел с ним на Лубянке во внутренней тюрьме НКВД, после этого Дм. Ив. куда-то перевели и он его больше не встречал. Он мне говорил, что Дм. Ив. заставляли назвать имена его знакомых, но он отказался. Дм. Ив. долго держали на следствии, заставляли стоять сутками без сна и у него пухли ноги, но он был тверд и не терял бодрости духа»19. До конца он не признавал себя виновным. 7 февраля 1939 года на допросе написал: «Указанного центра никогда не существовало или, по крайней мере, о существовании его я ничего не знал»; от допроса 20 февраля в деле осталась простая заключительная фраза: «Виновным себя не признаю»20.

Трагедия, о которой Вернадский никогда не узнал, завершилась 14 апреля 1939 года. И вплоть до этой даты он продолжал забрасывать все инстанции, вплоть до Берии, обращениями о Шаховском, а после суда, не понимая и не принимая приговора — «10 лет без права переписки», — апелляциями о его пересмотре.

Шестого июля 1939 года в письме Вышинскому он шел уже ва-банк: «То, что случилось с ним, — и так же просто и легко могло случиться с каждым из нас — с Вами и со мной, — вполне вытекает из того положения, которое было создано в нашей стране»21.

В «Хронологии» за 1939 год записано: «“Суд” военной коллегии Верховного суда над Дм. Ив. — на 10 лет без права переписки. В этот же день [осуждены] академик Надсон, Котляревский.

Подавал записку и имел разговор откровенный и по советским [меркам] резкий с А. Я. Вышинским о Д. И. Шаховском за несколько недель до суда. С тех пор для нас всех Д. И. исчез. Говорят, он держал себя на суде “дерзко”»22.