Жак Д'Онт - Гегель. Биография

• Название: Гегель. Биография
• Автор: Жак Д'Онт
• Издательство: «Владимир Даль»
• Жанр: Философия
• Год: 2012
• ISBN: 2-7021-2919-6

«Перед нами новый Гегель, совсем не такой, каким мы привыкли его видеть. Кое в чем историю его жизни биографы передали неверно. Пришло время заново открыть Гегеля. Особое внимание — с риском увлечься перестановкой акцентов — в этой книге будет уделено тому, чем пренебрегли, то ли по неведению, то ли умышленно, другие. Меньше места и времени мы посвятим, хотя и об этом тоже будет говориться, вещам общеизвестным и всеми признанным. Эта книга не исчерпает вопросов, поставленных судьбой такого человека. Она всего лишь хочет открыть новые перспективы, разобраться с которыми предстоит будущим исследователям. Но, невзирая на очевидные пробелы и, возможно, кое — какие ошибки в деталях, автор надеется воссоздать здесь образ Гегеля, беспокоящий и раздражающий, живой».

---

Позже, после смерти Гегеля, он опубликует под именем Кальдорфа «Письма графа Мольтке о дворянстве», к которым Гейне напишет длинное «Предисловие», ставшее предметом историко — политического спора[385].

Роберт Вессельхёфт был фигурой не менее примечательной, чем Фоллен или Снелль. Обвиненный, преследуемый, разыскиваемый, он бежал, как Фоллен и Снелль, сначала в Швейцарию, но позднее окончательно укрылся в Америке, найдя там достойное применение своей профессии врача. Его сын, Конрад — воинствующий противник рабства, популяризатор гомеопатии в Соединенных Штатах, заслужил отдельную статью в American Biographie, тогда как имя Вессельхёфта даже не упомянуто в Allgemeine Deutsche Biographie (ADB)[386]. Чем только руководствуются составители биографических словарей!

Возможно ли, чтобы Кузен, встречавшийся и совещавшийся с Вессельхёфтом и его сообщниками, не упоминал о нем и его делах в долгих беседах с Гегелем во время своего пребывания под арестом в Берлине?

Читатель, перелистывающий многочисленные тома, посвященные истории Burschenschaft и немецкого масонства, замечает, что зачастую в эти движения вливаются целые семейства. Целые фратрии вливаются в них со своими родственниками и знакомыми: Гогели, Фромманны, Вессельхёфты… Как следствие многие из тех, кто сами по себе, возможно, и не стали бы ими, оказываются членами движения.

Гегель, если вспомнить его юношеские чаяния, несомненно, был предрасположен к деятельности такого рода, хотя колебался и осторожничал. Но даже если это было не так, мог ли он противиться неудержимому потоку, в который его вовлекали личные привязанности?

* * *

Нужно видеть отвагу, с которой действовали эти «революционеры», но одновременно отдавать себе отчет в том, насколько ограниченна была их идеология. Некоторые из них до известного предела относились с уважением к точке зрения властей. Революции как таковые они считали делом «вредным и несправедливым» (К. Т. Велькер). Вильгельм Снелль, один из обвиняемых по делу Кузена, заявлял в письме от 30 июля 1814 г., что следует избегать двух опасностей: «Если бы жирондисты, люди, наиболее достойные, были более сплоченными, более сильными, спокойными и решительными, то бешеным монтаньярам никогда не удалось бы пустить им кровь»[387].

Чего больше следовало бояться: «революции сверху, осуществляемой правителями, или народной революции снизу»?

Тогда кто же будет делать революцию? Ее будут делать студенты, их преподаватели и некоторые банкиры!

И это движение, намеренно лишившее себя всякой политической эффективности, рассматривалось господами из Священного союза как крайне опасное!

«Бескомпромиссные» составляли маленькую изолированную группу людей с непомерными политическими амбициями, которые не могли быть поняты и приняты ни населением Пруссии, ни даже националистически и конституционалистски настроенными студентами. Их деятельность сводилась к индивидуальному террору, и неудивительно, что Карл Занд входил в круг радикалов.

Вот с кем имел дело Кузен!

О его тайной политической деятельности в этот период жизни известно не очень много. Достоверно, что он, по свидетельству Пьера Леру, был участником «вент», и также одним из собеседников на «встрече» с Виттом и Фолленом, что его долгая близость к «Санта Розе» была бы невозможна без каких‑то политических договоренностей. И все же в тогдашней итальянской жизни эта фигура не была второстепенной. Правомерно предположение, что деятельность, развернутая Кузеном в те времена, была не столь безобидной, сколь можно было вообразить, зная, каковы сделались взгляды философа под конец жизни. Так или иначе, истинные или ложные, разоблачения Витт — Деринга были нешуточными.

Барон Экштейн, покровитель и, не исключено, отец Витта, вмешался в дело, чтобы заступиться за последнего и снять часть вины с Кузена. Но по существу он мог помочь первому, лишь переложив вину на второго. Гегель, в ходе процесса или уже после него, должен был слышать, что говорят об Экштейне в связи с этим делом: он знал не только о «неглубоком», по его определению[388], вкладе Экштейна в исследования восточной мысли, которым способствовала его принадлежность «конгрегации», что подтверждают также оба министерских доносчика на Кузена — Франше- Деспере и Делаво.

Занимаясь делом Кузена, Гегель завязывал отношения или поддерживал связь с очень специфической публикой, темной и не вполне порядочной.

Некоторые комментаторы считают, что Кузен ловко защищался на следствии. Вместе с тем они указывают на его «невиновность». Спрашивается, к чему тогда пресловутая ловкость? Между тем другие комментаторы полагают установленным, что по некоторым пунктам «он полностью выдал себя». Большинство комментаторов были не склонны вовсе обелять Кузена: «Вопреки повторным отрицаниям, становилось все более очевидным, что Кузен был прекрасно осведомлен о сговоре между немцами и французами»[389].

Если судьи, в конце концов, отступились, то, скорее всего, из‑за разногласий между обвинителями Кузена, поскольку все они старательно перекладывали друг на друга ответственность за полицейскую операцию, приобретавшую все более широкую огласку и грозившую в Германии очевидным провалом. Поэтому письмо Гегеля сыграло положительную роль.

Как оценить поведение Гегеля в этом деле? Сразу замечаешь, что ограниченное, но несомненно положительное воздействие на ход событий оказал сам факт вмешательства, а не какая‑то особая влиятельность, которую могла усмотреть публика или люди недостаточно осведомленные. Вмешательство, несомненно, потребовало мужества, и позже заслужило благодарность Кузена и восхищение последующих поколений. Но большая часть современников, включая Кузена, возможно, не подозревали, насколько оно было ловким.

Дело Кузена было гораздо опаснее, чем думали, оно грозило последствиями, главным образом дипломатического характера, много более запутанными и темными, чем могли вообразить Гегель и Кузен, оказавшиеся пешками в игре неизмеримо более мощных сил.

Но те, кто дергал за ниточки, сами оказались среди проигравших.

Вмешиваясь в это дело, Гегель очень сильно рисковал. Отдавал ли он полностью в этом себе отчет? Если есть основания сомневаться в «невиновности» Кузена, то как обстояли дела с невиновностью Гегеля? Некоторые историки, к примеру, Бернхард Кноуп, которому не всегда можно доверять, колеблются: «Возникает вопрос, а сам‑то Гегель, не стремился ли, помогая Кузену, выгадать кое в чем, например, снискать себе больший престиж у студенчества»?[390]

Такое впечатление тем более складывается, — правомерность его нам, впрочем, не подтвердить — если рассматривать дело Кузена вкупе с полицейскими и судейскими дрязгами, в которые Гегель вмешался по собственному желанию, и не упускать из виду, с какого рода персонажами из политического окружения Фоллена и Снелля, он поддерживал отношения.

Как бы там ни обстояли дела с его участием, но во время этих событий Гегель еще ближе сошелся с наиболее решительными немецкими революционерами и либералами. Однако их бедственное положение, а равно непоследовательное и рискованное поведение, наконец, повальное бегство, само по себе вполне объяснимое, не могли подтолкнуть философа — возжелай он того вдруг — к более открытому и решительному политическому противостоянию властям. Все затеи у этой партии проваливались, причин для отчаяния хватало.

Одновременно Гегель сумел лучше узнать тех, от кого зависела его жизнь, представить себе реально их могущество, цинизм, ловкость. В те времена он прямо или косвенно сносился с министрами, судьями, полицейскими, агентами — провокаторами высокого класса. Это не могло не сделать его еще более осмотрительным и осторожным и побудить использовать, в меру своих небольших возможностей и во имя благих целей, те же беспринципные — хотя и менее эффективные в данном случае — приемы и средства, которые применялись верхами, ибо полагал, что что бы Кузен ни замышлял, делал или говорил, он ангел в когтях демонов власти.

По поводу письма Гегеля Варнхаген фон Энее 11 ноября 1824 г. оставил пометку, на которую обратили внимание гегельянцы: «У Гегеля должны быть хорошие отношения с правительством, чтобы подобный демарш не вызывал подозрений» (С3 353).

Иными словами, Варнхаген фон Энее дает понять, что на Гегеля благосклонно смотрели в высших сферах — каких? — и что порой он слишком дерзко обходился с властью — но тогда как это было и ради чего он это делал? На самом деле письмо Гегеля не так уж безоговорочно защищало Кузена вопреки тому, что думал Варнхаген; с другой стороны, оно не возымело никакого непосредственного эффекта. Тем не менее Гегель действительно навлек на себя еще больше подозрений.

В какие только осиные гнезда он не совался!

Наивность? Или наоборот, искушенность? Скорее, второе, если учесть, что спустя два года, в 1827 г., будучи в Париже по приглашению Кузена, он будет все время появляться в компании французского философа, служившего ему гидом. Однако теперь он хорошо знает, как смотрят на такие «связи» прусские власти. И, пренебрегая их мнением, осложняет собственное положение тем, что во французской столице встречается едва ли не исключительно с одними либералами. Впрочем, эти безрассудные выходки не замедлят откликнуться для него грозным эхом в Берлине.