Павел Шестаков - Остановка

• Название: Остановка
• Автор: Павел Шестаков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Детектив
• Год: 1987

В книге две повести: «Остановка» и «Он был прав». Остросюжетность и динамичность произведений подчеркивают основную антиалкогольную линию. В повестях показано, как пьянство приводит человека к моральному разложению, а зачастую к преступлению.

---

Остановка

ОСТАНОВКА Повесть

Поезд, сбавив скорость, уже тянулся меж станционных путей, а я еще не решил — выходить или ехать дальше…

И только когда отстучали буфера и проводницы взялись привычно протирать поручни, я снял со свободной верхней полки своей небольшой чемодан и открыл дверь купе.

Перрон был почти пуст. Осень вступила в права, и поезда южного направления утратили недавнюю притягательность. Отдыхать теперь ехали лишь те, кому здоровье уже не позволяло черпать в полную силу из солнечных щедрот. Я был среди таких, однако на последние теплые дни надеялся. Не очень-то приятно, когда море темнеет и тучи валом тянутся над головой, беспрерывно роняя влагу серым дождем на пляжи и первым снежком на гребни прибрежных побуревших гор.

А время это стояло на пороге, и следовало поспешать, чтобы успеть хоть немного порадоваться теплым еще лучам низкого, быстро проходящего над землей солнца, увидеть оранжевые ветви вспыхнувшей вдруг хурмы, вдохнуть воздух, пропитанный мускатным ароматом последних виноградных кистей.

Да, следовало торопиться, а я взял чемодан и вышел из вагона в городе, на полпути между промозглой северной осенью и все еще благодатной, как я надеялся, приморской. Выше именно сейчас, хотя сделать это было бы по всем статьям разумнее на обратном пути.

Потом, позднее, мне приходило в голову, что тут сработало, подтолкнуло какое-то инстинктивное предчувствие, подсознательная необходимость, однако мысль эта меня не убедила, слишком уж модно стало с некоторых пор намекать по поводу и без него на действия неведомых сил. Сила, подтолкнувшая меня, была вполне ведома. Увидел, подъезжая, из окна город, в котором пережил и оставил молодость, близких людей, и нахлынуло то, что называют нетерпением сердца, взволновало тепло, что сильнее, чем южная благодать, потому что тепло это тех юных дней, когда сводку погоды не слушаешь и с давлением не соразмеряешь, а солнце и через тучи светит.

Разумеется, тучи, как и положено, были. Но так уж человек устроен — обратный взгляд обычно снисходителен, и охотнее вспоминается доброе, безоблачное. Потому, выходя из вагона, я и не подозревал, что прошлое коснется меня здесь не согревающим лучом, а холодным облаком, много лет скрывавшим такое, о чем я в свое время и подумать не мог. И конечно же, ни тогда, ни теперь не думал я, что прошлое и сегодняшний день окажутся тесно связаны, хотя в жизни так всегда бывает, только не всегда мы это видим и осознаем.

Сошел я в последний момент, и поезд тут же тронулся. Отражения убыстряющих движений вагонов проплыли мимо в неглубокой лужице на асфальте, и путь освободился для следующего состава, а я воспользовался этим и, нарушив правила, напрямую, через вздрагивающие еще рельсы зашагал к вокзалу, чтобы оформить остановку. Процедура оказалась непродолжительной. Оставалось поставить чемодан в ячейку автоматической камеры хранения, и с необходимыми хлопотами было покончено.

Телефон Сергея был из легко запоминающихся, четыре последние цифры шли по нисходящей: сорок три — двадцать один, а две первые соответствовали нашему с ним году рождения. И все-таки, набрав номер в кабине телефона-автомата, я подумал, что ошибся, ибо голос, ответивший: «Вас слушают», — был незнакомым, слишком молодым для Сергея, а главное, с той деловой, предупредительно служебной интонацией, с какой отвечают не по домашним телефонам, а из учреждений. К сожалению, не всегда.

— Простите, кажется, я ошибся.

Я неуверенно назвал номер.

— Да, это квартира Звенигородцева. Кто вам нужен?

«Личный секретарь, что ли?» — подумал я иронично, однако, несколько сбитый с толку, помедлил с ответом.

— Кто вам нужен? — повторила трубка.

— Сергей Ильич.

Теперь помедлил мой собеседник.

— Прошу прощения, кто его спрашивает?

«Ого! Без доклада не входить?..»

— Моя фамилия Крылов.

— Сергей Ильич к телефону подойти не может.

— Как жаль! Я, собственно, к нему приехал. Его нет дома? Или… неужели болен? Я его старый друг.

В квартире снова помедлили.

— Не хочется вас огорчать, но Сергей Ильич умер.

— Умер?!

Я оторопело смотрел через стекло на привокзальную площадь. Неяркое солнце неторопливо подсушивало следы утреннего дождя.

— Да, скончался, — подтвердил невероятное голос в трубке.

— Когда это случилось?

— Сегодня.

«Значит, я еще увижу его».

— Я сейчас приеду!

— Пожалуйста.

Через час я стоял у окна на четвертом этаже высокого дома, построенного в начале века в стиле «модерн», который так быстро превратился в образец старомодности, и смотрел вниз, во двор. Как бы по контрасту с претенциозным «модерном», дворы в таких домах было принято называть «колодцами», вкладывая в это понятие безрадостные ассоциации с сыростью, полумраком и теснотой. Однако сейчас, когда небо ярко светлело, двор выглядел совсем не уныло. «Колодец» наполнял прозрачный осенний воздух, в верхних этажах поблескивали стекла окон, заключенных в причудливые старинные рамы, серые стены были недавно обновлены и не пугали извилистыми трещинами и отошедшими от каменной кладки толстыми слоями тяжелой штукатурки, на которые я всегда опасливо косился, проходя этот двор.

Сейчас внизу на асфальте группа ребят безо всякой опаски шумно возилась с мотоциклом под самой стеной, споря о чем-то и размахивая перепачканными руками. Рядом из подъезда вышла старушка с девочкой, и девочка тут же вырвалась и побежала через двор к выходу на улицу, тоннелю-подворотне, заканчивавшемуся когда-то литыми узорчатыми воротами, запертыми обычно на массивный амбарный замок.

Я хорошо помню эти ворота и калитку в них, которая выводила на полуразрушенную во время войны улицу. Правда, развалины уже разобрали, однако пустыри еще не застроили, и оттого старый дом казался выше, чем сейчас, поднимался над улицей темной, облицованной по фасаду гранитом прочной громадой, устоявшей перед снарядами, оставившими на камне следы злых укусов, неровные выбоины.

Никогда не забуду, как в подворотне у калитки нашли Михаила.

Недавно цветущий и сильный, он лежал на подтаявшем снегу, убитый подонком-грабителем. Карманы его были вывернуты и пусты… Это произошло после большой и непродуманной амнистии, когда места отдаленные покинули и те, кому покидать не следовало. Убийце удалось уйти. Похоже, это был проезжий. Некоторые возвращались к преступному ремеслу, еще не добравшись до места жительства.

А убитый был нашим другом, моим и Сергея, который лежит сейчас, через тридцать почти лет, в соседней комнате, по всей видимости, как и Миша, погибнув от руки какого-то мерзавца.

Я обернулся.

— Невероятно, Полина Антоновна!

На маленькой низкой кушетке сидела сухая, высокая старая женщина с острым подбородком, тетка Сергея.

Ее я увидел первой, выходя из лифта.

Признаюсь честно, если и ожидал я кого недосчитаться в этом доме, так только этой женщины, которая и три десятка лет назад казалась мне старой, но вот прожила эти годы, почти не изменившись, и дожила до такого горестного дня.

Потом уже я сообразил, что и она, конечно же, изменилась, но в тете Поле (или даже тетушке Полли, как называл ее шутливо Сергей) во внешности играли роль определяющую не те черты, что подвластны времени, а нечто иное, то особенное, что всегда присуще личности сильного духом человека, независимо от прожитых лет.

— Не могу поверить…

Она подняла опущенную голову.

— Ах, Коля! Что б тебе вчера приехать. Может, и жив был бы Сережа…

Это был не упрек, понятно, боль душевная.

— Да как же случилось?

— Обухом по голове.

Полина Антоновна смотрела на меня взглядом ясным и скорбным, взглядом умудренного жизнью, многое познавшего человека, давно узнавшего, что люди в этот мир приходят, чтобы уйти. Но Сергей был последним, кто у нее оставался. Об этом она и думала.

— Зажилась я на этом свете, Коля. Последний от меня ушел.

И она перевела взгляд на стенку, где в самых разных рамках и окантовках висели фотографии.

Их было много. И накапливались они долго. В расположении соблюдалась не украшательская симметрия, а своего рода хронология. Слева, почти в углу, был запечатлен очень молодой человек в погонах вольноопределяющегося. «Вольнопер» был снят в пояс, рука лежала на эфесе шашки. Рядом висело еще несколько снимков из той же эпохи — мужчины в сюртуках и подкрученных вверх усах, дамы в широкополых шляпах. Потом с фотографий исчезли паспарту, бумага стала попроще и потоньше, вместо благородной тонированной желтизны появились желтые пятна фотобрака. Изменилась и одежда людей на снимках, теперь они были одеты в косоворотки, простые пиджаки, повязаны были косынками. Вместо крупных планов запестрела массовка — группы на фоне зданий, гор, на морских камнях, на демонстрации под полотнищами с лозунгами.