Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы

• Название: От первых проталин до первой грозы
• Автор: Георгий Скребицкий
• Жанр: Прочая детская литература

---

Я слушал это страшное признание и не знал, что

отвечать.

- А есть-то хочется? - спросил наконец.

- Хочется, иной раз ох как хочется, а вот натура не принимает.- Он помолчал и, вздохнув, заговорил каким-то совсем чужим, глуховатым голосом: Не дожить мне, сынок, до весны, знаю, что не дожить. Когда помру, ты скворушку к себе возьми, творожком, кашкой его корми. Он птица умная, весёлая птица, он мой дружок, утешитель мой.- Пётр Иванович махнул рукой. Замолчал.

И я вдруг увидел, как по его серым щетинистым щекам одна за другой побежали крупные прозрачные

слезы.

Я тоже не вытерпел и горько-горько заплакал. Это было правдивее и лучше всяких утешительных слов.

Так мы и плакали, прижавшись друг к другу и чувствуя свою полную беззащитность перед чем-то таким страшным, о котором лучше не думать и словами не называть его.

"Творрра, творррра!" - озорно закричал со

шкафа скворец.

- А ему всё нипочём,- сквозь слезы улыбнулся Пётр Иванович.- Достань, сынок, ему из ящика творожку, пусть покушает.

Я достал творог, накрошил его на газету, и скворец принялся с аппетитом за еду.

Глядя на то, как он весело ест, мы оба немножко развеселились.

Пётр Иванович попросил налить ему в чашку воды и почти без труда всю выпил.

- Э! Да у меня, сынок, и впрямь дело на поправку пошло,- сразу повеселел он.- А ну-ка, дай мне из шкафчика вчерашний суп...- Он налил его в ту же чашку и тоже выпил.- Вот это да! - весь просиял он.- Гляди, какой я молодец! Да я и впрямь к весне поправлюсь. Значит, сходим ещё за перепелами с сетью, с дудочкой.- Он лукаво подмигнул мне: - Дурак я, дурак, что сегодняшнюю еду в ведро вылил. Боялся, опять в горле застрянет, при тебе есть боялся. А ты, видно, счастье мне, старику, принёс. Ну, теперь всё в порядке будет. Половим ещё перепелов весной. Вынь-ка, сынок, из-за шкафа нашу сеточку, давай проверим, не нужно ли где её подчинить, подштопать.

Я достал перепелиную сеть, и мы занялись её тщательным осмотром.

В этот день мы оба твёрдо решили, что все горести, все беды остались уже позади.

Придя домой, я, конечно, сейчас же рассказал маме о том, что Петру Ивановичу несколько дней было очень плохо.

- Он почему-то почти не мог проглотить еду,- сказал я,- и даже сегодня выбросил её в помойное ведро, чтобы мы не узнали, что он ничего не ест. А потом он попил воды и очень хорошо поел вчерашнего супу. И вообще он уже стал чувствовать себя много лучше и начал поправляться.

Мама сначала испугалась, а потом обрадовалась, когда узнала, что дело пошло на поправку.

Я только просил маму не говорить Петру Ивановичу о том, что я всё ей рассказал.

- Конечно, конечно,- обещала она.

Михалыча целый день не было дома, он уехал куда-то далеко к больным и вернулся только ночью, так что мы не смогли поделиться с ним нашими тревогами и надеждами.

В связи с тем, что Петру Ивановичу стало получше, и у меня и у мамы было очень хорошее настроение.

Ложась в этот вечер спать, я всё мечтал о том, как придёт весна и мы с моим другом пойдём в поля подманивать на дудочку и ловить сетью перепелов.

Больше всего меня прельщало то, что Пётр Иванович обещал в этом году и меня выучить этому искусству, даже дудочку мне заранее подарил,

ЧУДЕС НА СВЕТЕ НЕ БЫВАЕТ

На следующий день я рассказал Михалычу, как я вчера испугался за Петра Ивановича и как потом всё хорошо кончилось.

Выслушав мой рассказ, Михалыч покачал головой.

- Боюсь, что совсем не так хорошо всё кончится,- угрюмо, как бы самому себе, промолвил он.

- Ты думаешь, что это опухоль? - тревожно спросила мама.

- Даже не сомневаюсь.

- Но почему же тогда сразу вдруг лучше стало и пища начала проходить? Михалыч пожал плечами:

- Трудно сказать почему. Так часто вначале бывает. А потом всё закроется, и конец.

- Какой ужас! - тихо сказала мама.- И ничем помочь нельзя?

Михалыч развёл руками:

- Ты же сама знаешь, тут медицина пока бессильна.- Он закурил и продолжал: - Наверное, когда-нибудь додумаются, будут лечить. Будут... когда-нибудь. Но Петру Ивановичу от этого, увы, не легче.

Михалыч, к несчастью, оказался прав. Облегчение в тот вечер, увы, было только временное. Болезнь не проходила. Пётр Иванович слабел всё больше и больше. Он почти уже не вставал с кровати.

И вот в эти тяжёлые дни выяснилось, что у него на всём свете нет никаких родных, вообще нет ни одного близкого человека.

- Всю жизнь прожил со своими птицами,- сказал как-то про него Михалыч.А теперь и сам вроде подбитой птицы один-одинёшенек остался.

Услыхав эти слова, я вдруг так ясно представил себе своего больного друга в образе старого, подбитого скворца.

Зима, метель, мороз. Все скворцы давно уже улетели на юг. А он лететь не может. Он слабый, больной... Вот и остался здесь один, себе на погибель.

Михалыч и мама много раз предлагали Петру Ивановичу перевезти его в больницу.

- Там чисто, тепло, светло. Там ухаживать за вами будут. Полечат как следует,- говорила мама.- А дома какое лечение? И ухода настоящего за вами нет.

Но Пётр Иванович в ответ на все эти уговоры печально улыбался.

- Какое уж моё лечение?! - устало говорил он.- Мне, видать, ничего не поможет. Нет,- добавлял он,- где всю жизнь прожил, там и умереть хочу. Всё живое в своём логове, в своём гнезде умереть стремится. Вот и я тоже.

- Да что вы всё о смерти думаете,- перебивала его мама.- Выздоровеете, обязательно выздоровеете. Только в больнице вас скорее, чем дома, вылечат.

Все эти утешения Пётр Иванович плохо слушал. Он обычно лежал, глядя в потолок, и думал о чём-то своём, страшном и неизбежном.

- Вот только вам большое я беспокойство доставляю,- часто говорил он.Вы уж извините меня. Если бы смог, заслужил бы, в долгу не остался, да вот сами видите...- И он виновато, растерянно улыбался.

- Перестаньте глупости говорить! - сурово прерывала его мама.- Какое же нам от вас беспокойство? Забежать на часок - печку истопить, покормить вас. Да это просто прогулки ради. Я до вас по улице пройдусь, свежим воздухом подышу... И тётка Дарья тоже очень довольна. Говорит: "На час-другой из кухни вырвусь, по городу пройдусь, на людей погляжу..."

Но Пётр Иванович не слушал того, что ему говорила мама.

- Всех беспокою, всем хлопот наделал,- сам с собой тихо говорил он.Извините меня. Что поделать? Я и сам не рад.

Я вместе с мамой часто приходил навестить своего друга.

Увидя меня, он всегда улыбался, но совсем не так, как прежде, совсем не весело, а, наоборот, как-то виновато, смущённо, будто извиняясь за свою слабость, за свою болезнь.

Я садился около его постели и не знал, о чём говорить. Говорить о том, что наступит весна и мы пойдём за перепелами, я не мог. Ведь теперь уж и я не верил в то, что Пётр Иванович поправится.

Сидя возле его постели, я обычно молчал и думал о том, что это совсем не тот Пётр Иванович, с которым раньше мы так дружили, а какой-то другой, чужой мне человек.

С виду он так изменился, что узнать в нём прежнего, бодрого, весёлого Петра Ивановича было просто невозможно.

Я сидел у его постели и дожидался, пока мама немножко приберёт в комнате, покормит скворца и попробует покормить и самого Петра Ивановича.

Он уже давно перестал скрывать, что ему бывает очень трудно, а часто и совсем невозможно проглотить пищу.

Пытался он есть только жидкое: суп, манную кашу, кисель, компот.

Иногда маме удавалось его покормить, а иногда он отрицательно качал головой и виновато говорил:

- Нет, уж сегодня не выйдет дело, простите меня. И рад бы, да не могу.

- Ну и не нужно, завтра получше покушаете,- бодро отвечала в таких случаях мама и ставила еду в буфет.

Когда мы возвращались домой, Михалыч сейчас же спрашивал:

- Ну, как сегодня?

- Плохо,- махнув рукой, обычно говорила мама.- Опять ничего съесть не мог.

- АХ, горе, горе! - расстроенно качал головой Михалыч и тут же закуривал папиросу.

- Ты бы тоже сходил навестил его. Давно уже не был,- сказала как-то мама.

- Схожу, схожу, обязательно навещу...- торопливо ответил Михалыч. Помолчал немножко и вдруг признался: - Веришь, Надя, каждый день собираюсь и не могу. Стыдно сознаться, вот не могу, и только.- Он прошёлся по комнате и потом продолжал: - Ведь ты зайдёшь, покормишь, в комнате приберёшь, ну, одним словом, какое-то дело сделаешь. А я приду... Я ведь заходил. Пришёл, сел. Он на меня глядит, не говорит ничего, только глядит. Да я-то и без слов понимаю: помоги, мол, полечи меня... А что я могу? Никто уж ему помочь не сможет. И он это понимает. Понимает, а смотрит, просит, надеется. Э, да что там говорить! - Михалыч быстро повернулся к нам спиной и вытащил из кармана платок.

- Ну, не надо, не надо, - мягко сказала мама и вдруг, ласково улыбнувшись, добавила: - Эх ты, а ещё доктор, операции делаешь, на войне был..,

за"

Михалыч обернулся к нам. Глаза у него были красные.

- Ну что ж, что операции, ну что ж, что доктор? Да разве доктор не человек? Когда я с ножом - я дело делаю, человеку жизнь спасаю. А тут, а тут... в том-то и ужас, что тут я не доктор, никто я! А он смотрит, смотрит на меня как на бога: помоги, мол, не хочу умирать, боюсь. Да помочь-то ему мне нечем... Я бы и рад всей душой...- И Михалыч, уже не стесняясь ни меня, ни мамы, закрыл лицо платком и громко, совсем по-ребячьи заплакал.- Я ведь скворца его вылечил,- сквозь слезы проговорил он.- Скворца вылечил, а его не могу. Не могу я...