Нина Аленникова - Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

• Название: Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные
• Автор: Нина Аленникова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-595244799-8

Книга открывает одну из страниц трагической истории вынужденной русской эмиграции. Из исторических глубин двух столетий – конца XIX и большей части XX – мемуаристка доносит до читателя бесценные живые свидетельства былого. Поместный быт из детства автора, Павловский институт, школа сценического мастерства в Санкт-Петербурге, первые актерские опыты, счастливое начало семейной жизни – все, что было беспощадно сметено масштабным сломом российской жизни в 1917-м. Автор воссоздает и реалии русской трагедии XX века: нелегкие пути спасения семьи морского офицера и его окружения в охваченной революционным хаосом России, невосполнимые потери и невозвратные эмигрантские дороги из Керчи через Бизерту в Марсель и Париж, мучительное освоение жизненного пространства в чужой стране.

Мемуары Н.С. Аленниковой дополнены послесловием и комментариями сына автора, Ростислава Всеволодовича Дона, ставшего крупным французским дипломатом.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся отечественной историей, краеведов, гидов, генеалогов, исследователей историко-культурного аспекта русского зарубежья, а также на государственных и общественно-политических деятелей, ученых, причастных к формированию новых духовных ценностей возрождающейся России.

---

В эту ночь мне было особенно весело и приятно. Я избегала Баженова, сама не знаю почему, моим кавалером был Ларионов.

Тетушка посмеивалась, говоря, что я оставлю позади себя воздыхателя. Она совсем закружила голову Михаилу Семеновичу. Он от нее не отходил, подливая ей шампанское, чокался и пил за что-то таинственное. Грета пила мало. Она заметила, что беспокоится за его голос, и несколько раз мне сказала: «Он совсем не бережется, не дай бог охрипнет, ведь нам еще петь в Орле».

Вся ночь напролет прошла в угаре. К утру Александра Васильевна послала лакея за цыганами, велела, чтобы пришли петь к нам в кабинет. Они вошли так просто, как к себе домой. Два пожилых седых цыгана в черных бархатных шароварах, в блестящих куртках с яркими поясами; с ними было пять цыганок. Одна пожилая, другие все молодые, с черными, как жгуты, косами, в ярко вышитых кофтах, с разноцветными платками на плечах. В ушах у них блестели огромные серьги, все они были смуглые, хотя и некрасивые, но какие-то особенные. Что-то было притягивающее, милое, фамильярное в каждой из них.

Они сразу запели хором. Пожилые цыгане заиграли на гитарах, хор снова подхватил. Александра Васильевна подошла ближе к ним и велела петь «Очи черные», а затем «Я цыганка, мало дела мне до горя и забот». Старый цыган сказал ей, что она сама похожа на цыганку, что ей надо все бросить и идти петь в их хоре.

Это так понравилось моей эксцентричной тетушке, что она сразу же решила их вознаградить и тут же подарила им 100 рублей. Восторг был неописуемый. Цыгане пели без конца, молодые пустились в пляс, даже старая цыганка затанцевала. Им подносили шампанское. В конце пира Ветховецкий отплясывал вприсядку, как юноша, как будто ничего не пил. Все веселились, хлопали в ладоши и шумели.

Михаил Семенович не отходил от Александры Васильевны, и я слышала, как он ей говорил: «Неужели мы больше не увидимся? Приезжайте ко мне в Петербург; живу я со старенькой матерью, она очень гостеприимная и обрадуется вам». Она со смехом отвечала: «Посмотрим». Я же так устала, что почти уснула, убежав от кавалеров.

Лидарская подошла, положила руку мне на плечо и сказала: «Дитя, просыпайся, нам всем пора собираться, ведь скоро наш поезд». Этот сигнал, брошенный предупредительной старушкой, нас всех всполошил. «Вздор, – решительно заявила Александра Васильевна. – Какой там поезд. Едем ко мне. Выспавшись, поедете вечером». Михаил Семенович подтвердил, что это самое лучшее решение, так как спектакль назначен в Орле на другой день. Времени было достаточно, чтобы приехать, осмотреться и прийти в себя. Словом, мы все снова очутились у моей хлебосольной тетушки. Елена Артамоновна радовалась, предвкушая интересные разговоры со мной, но это не вышло. Я упала на постель и забылась глубоким сном.

Александра Васильевна провожала нас на вокзал. Были также Ветховецкий, Елена Артамоновна и Ларионов, который напоследок шептал мне свои признания, клянясь, что он скоро приедет в Питер. Баженов ревновал и был мрачнее тучи. Перед отъездом Александра Васильевна обняла меня и сказала: «Надеюсь, отныне мой дом также и твой, ты не забудешь меня». Мы все хором ее благодарили за столь радушный прием и веселое времяпрепровождение. Вдруг принесли, откуда ни возьмись, шампанское. Решили все отправиться в купе и там его выпить.

Старый Юнг прочел большое посвящение в стихах Александре Васильевне. (Он не спал ни минуты, сочиняя его.) Она была очень тронута. Ветховецкий сиял и был весьма любезен со всеми, но все же как-то чувствовалось, что наш отъезд ему на руку. Михаил Семенович долго прощался с моей необыкновенной теткой, видимо, он всецело был ею покорен.

Когда прозвонили три традиционных звонка, наши провожающие еле успели спуститься на платформу. Грузная машина качнулась и с треском рванулась вперед. Замелькали снова телеграфные столбы, леса и села. Зимние украинские сумерки начали подкрадываться и окутывать всю таинственную природу. Все говорили о Харькове, но сдержанно. Чувствовалась усталость, голоса были хриплые, лица вытянулись и посерели. Мне даже показалось, что все постарели. Как-то сразу замолкли, как будто потухли. Я тоже молча смотрела в окно, не могла оторваться от любимых пейзажей. Бодрее всех была Мария Ильинична. Она ворчала, что все так быстро скисли. «Не так приходилось. Бывало, восемь ночей глаз не сомкнешь. Как заведется кутеж, так от него и не отбояришься, пока на месте не свалишься». Каждый в труппе знал, что свалиться Марии Ильиничне – вещь нелегкая.

Поздно вечером прибыли мы в Орел. Город оказался очень захолустным. Весь он был завален снегом. Въехали в очень убогую гостиницу, но хорошо отопленную. Несмотря на поздний час, попросили поужинать и спустились вниз в общий зал. Там в углу стоял старинный орган. Хозяин завел его, и, когда нам принесли борщ, хриплые разбитые звуки наполнили зал. Услыхали мы нечто вроде «Маруся отравилась», этот жалобный стон навел на нас тоску. Мы все переглянулись, и началась критика. «Ну и дыра», – говорили артисты. «Надо всего попробовать», – успокаивали другие. Легли мы сразу после ужина.

Принимали нашу труппу замечательно. Довольно просторный, красиво отделанный театр был битком набит. Многим не удалось достать билеты. Дирекция попросила Михаила Семеновича остаться и дать еще два представления, на что он, после некоторого колебания, все же согласился. Но некоторые в труппе ворчали, им хотелось скорее вернуться домой. На это Михаил Семенович примирительно говорил: «Не велика беда. Что такое два дня? Зато какое удовольствие доставим этим провинциалам». После спектакля целая толпа нахлынула за кулисы. Какие-то важные лица хотели познакомиться с артистами. Завалили цветами все закулисное помещение.

Какой-то толстый-претолстый купчина добивался Михаила Семеновича, которого разрывали на части. Наконец, когда добился, он отвесил низкий поклон и пояснил: «Не откажи, батюшка, у меня отужинать со всеми твоими спутниками. Угостим вас на славу, а нас ублажишь на диво». Михаил Семенович спросил, с кем имеет честь разговаривать, на что получил ответ, что он имеет дело с купцом Морозовым, родственником петербургского ювелира.

Целая плеяда присутствующих стала приглашать наперебой всю труппу. Тут был городской голова, директор гимназии, какие-то почтенные дамы, известные в городе, местный помещик и т. д. Михаил Семенович растерялся, но заявил, что дает предпочтение Морозову, так как он первый высказал свое приглашение. Вся труппа отправилась к нему.

Его дом оказался далеко за городом. Морозная ночь, без малейшего ветерка, вся таинственная, сокровенная, навевала сладкие ощущения радости. Желание жить полностью, всем существом, хотелось, чтобы без конца слышались звуки колокольчиков и приятный скрип полозьев.

Ехала я с Марией Ильиничной, Юнгом и Баженовым. Юнг, как всегда, острил, рассказывал обо всех артистах в ироническом тоне, особенно смешно он изображал Михаила Семеновича и мою тетку на харьковском вокзале. «А хорошая бабенка твоя тетка», – заключил он свою сатирическую тираду. Юнг абсолютно всех называл на «ты», кроме Марии Ильиничны и вообще пожилых людей, к которым, по его мнению, надо было относиться с «респектом». Остальных всех, поголовно, называл на «ты», и все к этому привыкли. Михаил Семенович был тоже с ним на «ты», вопреки своим привычкам. Меня все называли на «ты», кроме Михаила Семеновича и Полянского, который был угрюм и не любил ни с кем фамильярничать. Он даже сторонился всех. Мы его называли «крот» и, когда он удалялся, говорили, что он ушел в свою нору.

Подъехали в широкие ворота к дому. Лошади остановились перед подъездом, встряхивая гривами и громче звеня колокольчиками. Перед домом была терраса, на которую выбежало много народу. Тучная фигура купца Морозова высадилась из саней и направилась к нам. Он помогал всем вылезать из саней, приговаривая: «Милости просим, батюшка (или матушка), благодарствую, что не отказались от моего хлеба-соли». На террасе толпились слуги и две дочери Морозова, красивые, здоровые, краснощекие девицы. Слуги вынесли фонари, они тоже нас громко приветствовали. Дом оказался совсем не то, что я себе представляла во время дороги. В этих больших, с низкими потолками комнатах была какая-то смесь роскоши с убожеством. Нас ввели в гостиную, устланную сплошным персидским ковром, с круглыми низкими креслами и с длинным диваном вдоль стены. Стены были увешаны картинами вперемежку, бросались в глаза два больших полотна Айвазовского; оба изображали море в бурную погоду, но в разное время. Одна была ночью, с сильной грозой, другая днем, но тоже со стихией, подымавшей волны на страшную высоту.

Вышла старушка, закутанная в шаль. Это была жена Морозова, и выглядела она гораздо старше его. Затем ворвались две борзые собаки, стильные, но ужасно худые; они заняли всеобщее внимание. Из соседней комнаты, по-видимому столовой, доносились голоса и звон посуды, казалось, что накрывают на стол. Михаил Семенович, проходя мимо меня, успел мне шепнуть: «Как жаль, что вашей очаровательной тетушки нет с нами». Женя Баженов заявил, что хочет по установившейся традиции быть моим кавалером за столом. Мы все проголодались, но ужин превзошел все наши ожидания. В огромной столовой, обставленной по-старинному, с низкими буфетами, на которых стояли разных сортов самовары, был накрыт стол, заваленный всевозможными яствами. Икра всех сортов в изящных серебряных вазочках, всевозможные рыбы в желатине, майонезе и просто копченые. Лангусты, масса всяких сельдей, чего только не было. Не говоря о водках. Рябиновки, зубровки, перцовки, настоянные на бруснике, лимоне и т. д. Конечно, изобилие всевозможных вин.