Юлия Мамочева - Душой наизнанку

• Название: Душой наизнанку
• Автор: Юлия Мамочева
• Издательство: Геликон Плюс
• Жанр: Поэзия
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-93682-892-8

Это третья книга эксцентричного и самобытного поэта-вундеркинда Юлии Мамочевой. В свои девятнадцать «девочка из Питера», покорившая Москву, является автором не только многочисленных стихов и поэм, но и переводов поэтических произведений классиков мировой литературы, выполненных с четырех европейских языков: английского, немецкого, испанского и португальского.

В настоящий момент Юлия Мамочева учится на втором курсе факультета международной журналистики МГИМО, поступив в один из самых выдающихся вузов страны во многом благодаря званию призера программы «Умницы и умники». В октябре 2012 года она стала обладателем престижной Бунинской премии в номинации «Открытие года».

---

Зеркало

Вижу, подруженьке-то — откипелось, отбегалось…
Отгрохоталось внутриголовно, никак?
Из зазеркалья тобою любуется бледность —
Твой молчаливо-ласковый дубликат.

Из-под угодливой глади (какого лешего?) —
Дева (смешливо? насмешливо? — не таи…)
Зрит в тебя, будто бы в корень лица повзрослевшего,
Зрит двоецарствием глаз, что теперь — твои.

Воды застыли над ней, точно их проморозило,
Инеем — пыль расползлась по стеклу поверхности.
Сумрак окутал деву покоем глазетовым,
С нею же нежа твою обнажённую суть.

Вижу, подруженька: узницей звёздного озера
Ты отраженью — себе-то — клянёшься в верности,
Низко склонившись над круглым стареньким зеркалом…

Свечку задуй. Приляг. Постарайся уснуть.

Ночность

Вечность в ночи заперлась на засов
Нежиться в чудесах:
Ведьма с крылами из двух голосов,
Со звёздами в волосах.

Юркнула между зарёй и зарёй
Издревле юная мисс —
Наворожить (только глазки закрой)
Милость длиною в мысль.

Веки сгустишь ты, как жалюзи,
Враз тебе — dream to feel:
Воздух, огнистый, что мон плезир,
Ярче людских текил,

Небо изнанки твоей Москвы
(Точнее, запах его) —
Райство вечностной ворожбы,
Чёртово волшебство…

После заката — ангельский лай
Хочет по тропке дуги.
Знаешь: гуляй, рванина, гуляй;
Беги, Лола Форест, беги!..

Вечность отнежится, снежностью строф
Небо в кровь искусав…
Взор распахни в аритмии часов:
Семь утра на часах.

Травести Поэма

Я. Ширинову

1

Друг, заклинаю: пожалуйста, не раздражайся!
Душу не режь справедливым «ты-в-этом-вся».
Я ведь по правде — до дрожи устала жаловаться,
С горя в плечо тебе скверною морося.
Мы одногодки; мне, жжённой, пора бы прожариться.
Ты же — не мясо и мыслишь, как в пятьдесят,

Даром, что по восемнадцать пока нам обоим
(Знаю, звучит, как «по стопке!» — но ты не пьёшь).
Жизнь — это бар. Бармен — Бог; он душевно болен:
Пропасть в глазах его, волосы — будто рожь.
Я попросила: «Дай-ка… пожить бэд боем!»
Он — хохотать: «Эдак старою девой помрёшь».

Бросилась к Богу я: вечно была упрямица! —
Лацкан Господен в костлявой смяла горсти.
И опалил ему бороду пламень румянца
Яростно раскривлявшейся травести.
Глаз его бездна плеснула: «Не страшно пораниться?»
Знаю: я не умею себя вести…

Буйно во мне
сердце пойманной птицей
билось.
Я не боялась: спесью была крепка.
Бог — приколист; он чудовищно щедр на милость
К тем, кто особо заслуживает тумака.
Вскоре случилось ужасное: я влюбилась!
Горько влюбилась в гордого дурака.

2

Вообрази: наподобие истукана
С первого взгляда столбом соляным врасти.
Бог всемогущ, и метель для нутра стакана,
Бесы для рёбер и всякой другой кости —
Суть аргументы: у Господа фирменный стиль!
Стёкла плясали; я воском с висков стекала,
Плавясь под взором Всесильного Старикана,
Словно под солнцами тысячи Палестин.

В Бога въедалась я мыслию: «Бог, прости!
Только из тела каменного выпусти
Бабочек рой! Им, несметным, дай вольную, барин!..»
Просьбы вползали в траншеи Его морщин
Жадно — так вечно бывает, когда молчим.
Друг! Дело было всё в том же бездонном баре
С вывеской «Жизнь» и с фасадом советской бани;
Там непродышно — что рыбе в консервной банке
После морского отплясыванья; там чин
Нищий обрящет по ходу досмертной пьянки…
Там я влюбилась — как водится, без колебаний,
Божьею куклой — в ближайшего из мужчин.

Раз — и в оплёванный пол недвижимой вросла горой.
Кожа лишилась пор — так ведь, Боже, ты шутишь
                      порой?
Умер во мне, умер разом разум-король,
Справит поминки запертых бабочек рой.

3

Друг, мне в Дубай бы. Зарыться в дубовность Дублина,
Как головою, седою от пепла, — в песок.
Было рожденьем отсыпано вдоволь дури нам;
Друг, я пустею: осталось граммов пятьсот.
Знаешь, как любят те, чья душа не люблена? —
Ею, душою, наружу сочась из сот
Девственным мёдом, что десятирублёвая
Дрянь — вот и хлещет литрами сам собой.
…Любят такие, любовь бесстыдно выблёвывая,
Вскоре острея лицом под сердечный сбой.

…Только не надо про «слушай-молчи-зарёванная»,
Коли не терпишь про «скоро-помру-не-спорь».

4

Совесть пасёт меня высокородным трибуном;
Время тайком норовит повернуться вспять.
Друг,
я, не грянув бэд боем,
травлюсь рэд буллом:
Только б не спать. Понимаешь, надо не спать.

Спать — это вредно, особенно если в баре,
Ломкие руки под голову подложив.
Слышал о принципе «каждой твари по харе?»
Здесь по-другому: «не выдворили — значит, жив».
Это кабак. Бог — хозяин, и он же — барин,
Все остальные — кучка взаимно чужих.

5

Друг, я провидица! Было снаружи не выше нуля,
Минус по Цельсию мерзостный, сто пудов.
Только уснула — из «Жизни» раздетую вышвырнули
(Хоть бы подохла, мол. Дескать, долой пройдох!).

В снег я — ничком, точно палою звёздочкой.
                   Вирши мои
Жгли его лавой, горючей, что слёзы вдов.
…Я на морозе была непривычно нелишнею,
Даром, что пахла настрелянными «Давидофф».
Бросили в снег меня, тёплую, прямо из бани;
Таяла бель подо мною, смягчаясь будто бы.
Я в её млечность — намученными губами,
Морщась, мычала горечь любовного бунта.

…Бог наблюдал за мной. Тенью в окне запотевшем
Бармен буробородый маячил желчно.
Друг, он бессмертен, и этим себя мы тешим:
Дескать, останется — ноченьки звёздами жечь по нам,
По падежам имена склонять, нами подержанные…

Только Господь хохотал надо мною: «Где же
Дерзость твоя? Где ж мятежная, грешная женщина?»

6

Не удивляйся: Боженька — батюшка взбалмошный,
Чадушек-то повоспитывать всласть — мастак.
Бар растворялся в пурге — отходящей баржей;
Бог, затихая, бранил меня брошенкой — барышней,
Душу продавшей чёрту за четвертак.
Что же Любовь-то большая? Пропащей Любашкой,
Друг, на крыльце развалилась, как наглый моряк, —
Каркать, позоря хоромы, дескать: «Приди в чулан?»

…Звёзды
россыпью взоров
вонзало придирчиво —
Небо в хребет мне. Я, гадкая гарна дивчина,
В наст нестерпимо врастала рисунком наскальным,
В снег зарывалась, руки корнями пускала в нём,
Вглубь — до ядра Земли, Вселенной, Раскаянья…

Друг, я сливалась с настом. На совесть. Так,
Что становилась сама — белозвёздный наждак.
Каплею, сгустком сердцебиенья горячего,
Въелась в жёстко-снежистый крахмал простыни,
Косность костей под кислотным светом утрачивая;
Люминесцентный шёпот искрился, вкрадчивый
(«Больно, красавица? Стерпится, не стони…»).

7

В уши кручинится жидкая виолончель,
Спит проспиртованный воздух под пульс рябой.
Сердце твердеет околевающей птицей.

Вдох. Выдыхать нельзя: потолок закоптится.
Час — не один: надо мною толпой врачей —
Многоголовое время. Гуд бай, бэд бой?
Звёзды засели в хребте. Хриплый выдох. Боль.

Люминесцентное солнце. В пальцах мороз.
Чьё-то «Борись!..» До бессилия мой Невроз.
Лезвие в плоть. Образа за резьбою риз.
Бриз сновиденческий: брось, не борзей, борись!..

Розовый иней узорами. Стенокартон.
Стенокардия зари за грудиной оконною.
Жизнь — это судно. (Суд, но Страшный — потом.)
Жизнь — это судно. (Бог у руля. Тритон?)
Каждый однажды окажется за бортом;
Я оказалась, устав иссыхать покорною.

Воли хлебнула кривым от внезапности ртом,
Вечность сомкнулась над телом пучиной, дурача… Вой
Мира затих, этой впитан вечностной толщею…
Лишь с корабля мельчающего (утраченный,
Кажется) — голос-фонарь прожигал меня, вкрадчивый,
Солнечно-сочный, глядящий — не тараторящий…
«Что, нахлебалась солено?» — слово то ещё…
«Ладно, не дрейфь, о дрейфующая: поворачиваем!..»

Голос Господень.
О, кислород для тонущей.

8

Друг, я не знаю, где прячется край земли с
Крайне ему присущими атрибутами.
Друг, я сейчас закончу — прошу, не злись!
Просто, ты знаешь, когда невозможно будто бы
Вспомнить исток (если хочешь, начало) притчи
(Кажется, вакуум занял жилплощадь памяти!) —
Стоит его положить, как любое иное начало,
Словом! Права у пустот-то, как правило, птичьи…
И говорить, словно лидер неведомой партии,
Хоть бы шептать — только так, чтоб душа кричала,
Птицею билась, поймана в горе-силки,
Плакала небом надземным, на волю вечную
                 выменянным…

Друг, я спала, как умеют такие… сякие.
Друг, я проснулась, прорвавшись твоим именем.

Друг, я проснулась — в помятой кровати, в палате
(Истинно белой — светом залеченной памяти).
Друг, я проснулась — больше не быть мне калекой.

Время уходит — постылый, усталый лекарь,
Нам оставляя, расщедрившись, вечность
                 прижизненной…

Волю исполни — нынче же окажись со мной?..
Лидером партии сольной — волю исполни
Ты, фортепьяный уже от неведомой сладости
(Тех, кто не пьёт, до такого дурманит Любовь)…

Небо разверзнет губы — спросонья, бесскорбно,
Высосет сорность былого бессумрачным «Славься!..»

Счастие небесовское.
Мы и Бог.

Белость крыла по щеке. Осень. Оземь. Озимь.
Здравствуй, бескрайность — упавшее набок восемь.

Колдунья