Джон Голсуорси - Через реку

• Название: Через реку
• Автор: Джон Голсуорси
• Издательство: Знаменитая книга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1992

Трилогия «Конец главы» примыкает к циклу о Форсайтах. Читатель снова встретит здесь знакомых ему по «Саге» героев: Флёр, Майкла, леди Монт и других. Главная героиня трилогии, Динни Черрел, олицетворяет для автора саму Англию. Доброта и самоотверженность, преданность интересам семьи и нравственным устоям помогают героям Голсуорси преодолеть серьёзные испытания. «Конец главы» – последняя работа писателя. В этом произведении, как и во всём творчестве Голсуорси, есть присущий ему мягкий юмор и мудрость, и оптимизм. Устами одного из героев романа он говорит: «Разве человеческая жизнь, – а она ведь такая хрупкая, – сохранилась бы вопреки всем нашим бедам и тяготам, если бы жить на свете не стоило?»

---

Эта прогулка как-то очень успокоительно подействовала на Динни.

Выходит, с ним можно говорить и не касаясь любовной темы.

В понедельник на пасху ветер дул с юго-запада. Дорнфорд целый час мирно репетировал с Клер её роль на суде, а затем, невзирая на дождь, отправился с ней кататься верхом. Динни потратила утро, подготовляя дом к весенней уборке и чистке мебели на то время, когда семья будет в городе. Её родители собирались остановиться на Маунт-стрит, она сама с Клер — у Флёр. После завтрака она совершила с генералом обход нового свинарника, постройка которого затягивалась, так как местный подрядчик не торопил своих рабочих, стремясь занять их здесь как можно дольше. Только после чая Динни осталась наедине с Дорнфордом.

— Ну, — объявил он, — думаю, что ваша сестра справится, если, конечно, сумеет сохранить самообладание.

— Клер бывает подчас очень резкой.

— Плохо. Адвокаты не любят, когда их срезает непосвящённый, да ещё в присутствии их же коллег. Судьи тоже не любят.

— Да, но её не заставишь плясать под чужую дудку.

— Восставать против освящённых веками институтов — неразумно: они слишком хорошо защищены.

— Да, — со вздохом согласилась Динни. — Все в руках богов.

— А они у них чертовски скользкие. Не подарите ли мне вашу фотографию? Лучше такую, где вы сняты девочкой.

— Надо посмотреть, что у нас сохранилось. Боюсь, одни любительские снимки. Впрочем, кажется, есть один, на котором мой нос не слишком вздёрнут.

Она подошла к комоду, вытащила один из ящиков и поставила его на бильярдный стол:

— Семейная фототека. Выбирайте!

Он встал рядом с ней, и они начали пересматривать снимки.

— Я лазила сюда много раз, поэтому моих карточек осталось мало.

— Это ваш брат?

— Да. А вот это он снялся, когда уходил на фронт. Это Клер за неделю до свадьбы. А вот я — видите, с распущенными волосами. Меня снял отец в первую послевоенную весну, когда вернулся домой.

— Вам тогда было тринадцать?

— Почти четырнадцать. Предполагается, что я здесь похожа на Жанну дʼАрк, внимающую неземным голосам.

— Очаровательная фотография! Я отдам её увеличить.

Дорнфорд поднёс карточку к свету. Динни была снята на ней в три четверти, с лицом, повёрнутым к ветвям цветущего фруктового дерева. Снимок дышал жизнью: солнечный свет заливал цветы и волосы Динни, распущенные и доходящие ей до талии.

— Посмотрите, какой у меня восхищённый вид, — сказала девушка. — На дереве, наверно, сидела кошка.

Дорнфорд положил карточку в карман и опять нагнулся над столом.

— А эту? — осведомился он. — Можно мне взять обе?

На втором снимке Динни была уже постарше, но все ещё с косами и круглым личиком; руки её были сложены, голова чуть-чуть опущена, а глаза подняты кверху.

— К сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.

Это была точно такая же карточка, какую она в своё время послала Уилфриду.

Дорнфорд кивнул, и девушка почувствовала, что он интуитивно догадался о причине отказа. Она смутилась и сказала:

— Впрочем, почему бы нет? Берите. Теперь это не имеет значения.

И вложила карточку ему в руку.

Когда во вторник утром Дорнфорд и Клер уехали, Динни посидела над картой, вывела автомобиль и отправилась в Беблок-хайт. Водить машину она не любила, но её тревожила мысль о Тони Круме, которому в прошлую субботу не удалось, как обычно, взглянуть на Клер. На двадцать пять миль у неё ушло больше часа. Она оставила машину у гостиницы, где ей сообщили, что мистер Крум, видимо, у себя в коттедже, и пошла пешком. Тони, в одной рубашке, красил деревянные стены своей низкой гостиной. Ещё с порога Динни заметила, как заходила у него в зубах трубка.

— Что-нибудь с Клер? — выпалил он.

— Ничего. Просто мне захотелось взглянуть, как вы устроились.

— Очень мило с вашей стороны! А я все тружусь.

— Вижу.

— Клер любит зеленоватый цвет, как у утиных яиц. Эта окраска — самая близкая к нему, какую я смог достать.

— Она как раз в тон потолочинам.

Крум, глядя мимо неё, сказал:

— Не верю, что Клер когда-нибудь поселится здесь со мной, но не могу не мечтать об этом, иначе жизнь теряет и цель, и смысл.

Динни дотронулась до его рукава:

— От места вам не откажут. Я говорила с Джеком Масхемом.

— Уже? Да вы прямо волшебница. Я сейчас. Вымоюсь, оденусь и все вам покажу.

Динни подождала его у порога, на который ложилась полоса солнечного света. Дом Крума представлял собой не один, а два соединённых вместе коттеджа, сохранивших свои глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем здесь будет очень хорошо.

— Сейчас, — рассказывал Крум, — стойла уже готовы, в загоны подведена вода. Остановка лишь за лошадьми, но их привезут только в мае. Масхем не хочет рисковать. Меня это тоже устраивает, — пусть процесс закончится до их прибытия. Вы прямо из Кондафорда?

— Да. Клер сегодня утром вернулась в город. Она, конечно, велела бы передать вам привет, но я не сказала ей, что поеду.

— А почему вы приехали? — в упор спросил Крум.

— Из товарищеских чувств.

Он стиснул ей руку.

— Ах да, простите… Вам не кажется, — неожиданно спросил он, — что когда думаешь о страданиях ближнего, то самому становится легче?

— Не слишком.

— Конечно, вы правы. Сильное желание — всё равно что зубная боль или нарыв в ухе. От этого никуда не уйдёшь.

Динни кивнула.

— А тут ещё весна! — усмехнулся Крум. — Словом, между «нравился» и «люблю» — большая разница. Я в отчаянии, Динни. Я не верю, что чувства Клер ко мне могут измениться. Если бы уж ей было суждено полюбить меня, то она полюбила бы именно теперь. А раз она меня не любит, я здесь не останусь. Лучше уеду в Кению или ещё куда-нибудь.

Она посмотрела в его доверчивые глаза, устремлённые на неё в ожидании ответа, и ощутила волнение. Клер — её сестра, но разве она знает что-нибудь о ней, о глубинах её души?

— Не стоит загадывать наперёд. На вашем месте я не отчаивалась бы.

Крум сжал ей локоть:

— Простите, что без конца болтаю о своей навязчивой идее. Но когда день и ночь…

— Знаю.

— Мне придётся купить двух козлов. Лошади ослов не любят, да и козлов обычно не жалуют, но я хочу, чтобы у загона был домашний, обжитой вид. Я раздобыл для конюшни двух кошек. Как вы думаете, это полезно?

— Я разбираюсь только в собаках и — теоретически — в свиньях.

— Пойдёмте завтракать. В гостинице недурная ветчина.

Больше Тони речь о Клер не заводил. Угостив Динни «недурною ветчиной», он усадил девушку в её машину и проехал миль пять в сторону Кондарфорда, объявив, что обратно пройдётся пешком.

— Бесконечно признателен вам за ваш приезд, — поблагодарил он, безжалостно стиснув ей руку. — Это очень по-товарищески с вашей стороны. Привет Клер.

Он повернул и пошёл назад тропинкой через поле, на прощанье помахав Динни рукой.

Остальную часть обратного пути Динни думала о своём. Хотя югозападный ветер все ещё не улёгся, солнце то выглядывало, то скрывалось, и тогда начинала сыпаться колючая, как град, крупа. Загнав машину на место, девушка позвала спаниеля Фоша и направилась к новому свинарнику. Её отец уже был там и осматривал постройку, как настоящий генерал-лейтенант подтянутый, зоркий и немного чудаковатый. Отнюдь не уверенная, что здание когда-нибудь в самом деле наполнится свиньями, Динни взяла отца под руку:

— Как идёт сражение за «свинград»?

— Вчера заболел один из каменщиков, а плотник повредил себе большой палец. Я говорил со стариком Беллоузом, но ведь нельзя же, чёрт возьми, накидываться на него за то, что он хочет занять своих людей подольше. Я симпатизирую тем, кто держится за своих рабочих, а не путается с разными там союзами. Он заверяет, что к концу следующего месяца всё будет готово, но едва ли справится.

— Конечно, нет, — поддержала отца Динни. — Он уже дважды давал обещание.

— Где ты была?

— Ездила навестить Тони Крума.

— Что-нибудь новое?

— Нет. Я только сообщила ему, что видела мистера Масхема и что тот не откажет ему от места.

— Рад за него. Он парень с характером. Досадно, что он не военный.

— Мне очень жаль его, папа: он любит по-настоящему.

— На это все жалуются, — сухо отозвался генерал. — Ты видала, как ловко сбалансирован новый бюджет? Мы живём в эпоху сплошной истерии: каждое утро к завтраку тебе подают очередной европейский кризис.

— Всё дело в наших газетах. Во французских шрифт мельче, поэтому они и тревожат человека вдвое меньше. Я, например, читала их совершенно равнодушно.

— Да, виноваты газеты и радио: всё становится известно ещё до того, как произойдёт. А уж заголовки — те в два раза крупней самих событий. Как почитаешь речи и передовицы, так тебе и начинает казаться, что мир впервые попал в такой переплёт, хотя он испокон века в каком-нибудь переплёте, только раньше из-за этого не поднимали шум.