Борис Полевой - Золото

• Название: Золото
• Автор: Борис Полевой
• Издательство: Вече
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-2102-4

Роман рассказывает о советских людях-тружениках, которые в сложнейших условиях и обстоятельствах жизни проявляют черты настоящих людей. Им веришь, потому что они не выдуманы, а взяты писателем из реальной жизни, они учат нас жизни, с них хочется брать пример.

---

— Вы знаете, ребята, кабы не этот наш груз, ни за что бы не встала. Лежала бы и лежала, смотрела на небо, дремала. Как хорошо никуда не двигаться! — призналась однажды Муся.

Две большие чистые слезы остановились на грани ее запавших, потемневших глазниц.

Николай с испугом посмотрел на девушку. В следующее мгновение она уже деятельно гасила костер, увязывала мешок и даже что-то напевала себе под нос. Но не так легко было обмануть Николая. Он знал, что слова эти вырвались не случайно, — ведь его и самого порой сковывало чувство вялого безразличия ко всему. Всю ночь, прокладывая товарищам путь по снежной целине, продираясь сквозь кустарник, перелезая через завалы бурелома, он думал, как и чем зажечь ему друзей, влить в них веру в свои иссякающие силы.

Когда они остановились на дневку в лесном овражке и весело затрещал костер, Николай, задумчиво сидевший у дерева, вдруг выпрямился:

— Знаете, ребята…

Муся, начавшая было дремать, открыла глаза, с удивлением посмотрела на него, не понимая, что с ним случилось. Ей показалось даже, что сквозь густую копоть от костров и тяжелый зимний загар румянец проступил на щеках молодого партизана. Голубые глаза сияли в запавших глазницах.

— В одной из статей у товарища Сталина есть хороший образ, — продолжал Николай. — Буря захватила рыбаков на Енисее, злая, жестокая буря… И вот одни напугались, сложили весла, легли на дно баркаса: неси, куда вынесет. И их разбивает о скалы…

Николай на минуту смолк. У костра было тихо, только, сочась влагой, сипела в огне сырая ветка.

— А другие — наоборот: как налетит первый шквал, крепче берутся за весла и гребут навстречу ветру, наперекор течению, против бури гребут. Гребут до последнего дыхания… И они побеждают бурю… Это он о большевиках, о настоящих революционерах…

Сырая ветка лопнула в огне. Над костром взмыл пучок искр, растворившихся в холодной темени.

— Ты это для меня рассказал, да? — с горечью спросила Муся.

— Нет, для всех. Наша буря еще и не начиналась. Приближается только первый шквал.

Партизаны задумались. Метель, шурша, перетаскивала полотнища сухого снега. Муся сидела, обхватив колени руками, уткнувшись в них подбородком, и ясно было, что мысли ее где-то далеко.

Николай подвинулся к девушке:

— Ты о чем думаешь?

— А вот представляю себе бурю на Енисее. Черные волны величиной вон в ту сосенку, и крохотные лодчонки качаются на них, как семена одуванчика в ручье. И всё против них: и волны, и ветер, и ночь, а они плывут и доплывают до цели. Несмотря ни на что. Потому что в лодках — люди, а у людей этих мужественное сердце, крепкая воля и вера, в свои силы…

— Воля большевика может преодолеть все, мне кажется — даже смерть.

20

В этот вечер партизаны поднялись раньше обычного и прошли больше, чем в предыдущие ночи. И долго еще, когда, перелезая через сугробы, они выбивались из сил и им начинало казаться, что идти больше уже невозможно, кто-нибудь из троих напоминал про енисейских рыбаков — и усталость отступала под новым напором воли.

Но силы их таяли с каждым днем.

К удивлению друзей, первым стал подаваться Николай. Он как-то быстро осунулся, лицо его потемнело, обтянулось, на заострившемся носу даже обозначилась вдруг неприметная до сих пор железновская горбинка. По утрам он подолгу натирал десны снегом и сплевывал в кусты кровавую слюну. Движения его становились вялыми, тягучими, неточными. Он быстро уставал. Мешок с ценностями, тяжести которого Николай раньше, казалось, вовсе и не чувствовал, теперь он поднимал с трудом, обливаясь потом. Раз Муся видела, как под вечер, когда было еще совсем светло, он наткнулся на дерево.

Николай по-прежнему вел свой маленький отряд. Дух его был еще крепок и упрям. Партизан никогда не ложился, не убедившись, что товарищи хорошо размещены у костра, распределял время дежурства и сам дежурил перед закатом, когда почему-то особенно хотелось спать. И все же было заметно, как крупное тело его все больше ослабевает.

Толя тоже начал сдавать. Его смуглое личико заострилось, теперь оно как бы все состояло из уголков, среди которых мерцали строгие, недетские глаза, ставшие несоразмерно большими. Мальчик стал молчаливым.

Муся держалась бодрее всех. Она еще была легка на ногу, быстра, деятельна, но и она сильно похудела и больше чем когда-либо походила на хорошенького мальчишку, чуть ли не Толиного сверстника. Она в совершенстве ориентировалась на лесных тропах, словно выросла не в городе, а где-нибудь в сторожке лесника. Не хуже покойного Митрофана Ильича умела она в ненастный день, в туман определять направление, не хуже Николая отыскивала удобные места для дневок, не хуже Толи разводила костры.

Но что особенно было важно для маленького отряда, блуждавшего в лесах меж вражеских постов и засад, — Муся не теряла бодрости духа. Хотя и у нее по вечерам, когда приходилось отрываться от живительного тепла костра, кружилась от слабости голова и подламывались колени, она все же находила в себе силы и пошутить и посмеяться.

Однажды Муся, видя, как ослабел Николай, взвалила его мешок себе на спину. Юноша не на шутку рассердился. Он почти силой отнял у нее свою кладь и сделал вид, что груз ему нипочем. Но обильный пот разом покрыл его лоб, переносицу, побежал по шее. Партизан зашатался и даже ухватился за дерево, чтобы не упасть. На лице у него появились растерянность и тоска, которых он не сумел скрыть.

«Плохо, очень плохо!» — подумала Муся, следя за его неверным шагом. По вечерам, просыпаясь раньше других, она, с трудом преодолев вяжущую апатию, подбрасывала в костер сушняку и, грея худые руки с отчетливо обозначившимися синими жилками, ломала голову над тем, как же теперь быть. Вот и запасы капусты иссякли. Дорога опять шла через лесные урочища. Жилые места попадались редко. Немногочисленные деревни, оставленные оккупантами целыми, были так густо забиты вражескими войсками, что солдаты размещались даже в колхозных сараях, ригах, на скотных дворах, рыли у околиц землянки и жили в них. Путникам нечего было и мечтать не только о ночлеге под крышей, но даже о возможности подобраться к картофельному полю, к брошенным огородам или стогам.

Да и враг стал не тот. Исчезла его прежняя самоуверенность, беспечность первых дней. Хотя жители давно были выселены из этих районов и вокруг на десятки километров простирались пространства обезлюдевшей земли, фашисты, становясь на постой, спешили окружить свое жилье секретами и пулеметными гнездами, оплетали подходы колючей проволокой, выставляли часовых. Над уцелевшими деревнями с вечера до утра трепетали зеленоватые ракеты. Они озаряли окрестности мертвым мерцающим светом. Днем по дорогам курсировали взад и вперед броневики. Ночью же все движение прекращалось, дороги словно вымирали. Только у мостов да на больших переездах, где были возведены маленькие крепостцы, враг рисковал оставлять солдат на ночь под открытым небом.

Не раз, подобравшись к картофельному полю, которое и ночью легко было угадать по торчащим из-под снега бурым метелкам вялой ботвы, партизаны, не успев выкопать ни одного клубня, подвергались неожиданному обстрелу вражеского секрета. Приходилось уползать, прятаться. Близость пищи только обостряла голод.

Сначала путники не понимали новой вражеской тактики. Казалось нелепым, что в момент ожесточенного сражения столько сил и боевых средств тратится попусту. Потом Николай определил ее так:

— Фашисты по поговорке действуют: «Пес, чего лаешь?» — «Волков пугаю». — «Чего хвост поджал?» — «Волков боюсь».

Чрезмерная осторожность пуганого врага затрудняла трем друзьям и без того неимоверно тяжелый путь. А тут еще начались вьюги. За какие-нибудь три-четыре недели леса завалило пухлыми сугробами. Двигаться по целине уже не было сил.

Николай решил в своих интересах использовать страх оккупантов перед народной местью. Теперь по ночам путники выбирались на малоезжие дороги и шли прямо по ним. Шли иной раз всю ночь, ломая по пути указатели, унося или переставляя дорожные знаки. Выбившись из сил, они сворачивали в лес и отдыхали среди сугробов. Надежда набрести на партизан, связаться с каким-нибудь из действовавших здесь отрядов все время не покидала их.

Но в этом им решительно не везло. То там, то тут видели они взорванный мост, остов грузовика, валявшегося вверх колесами, свернутый набок танк с перебитой гусеницей, облупившийся и красный, как панцирь вареного рака. Иногда где-нибудь в укромной балочке у дороги они натыкались на целые кладбища автомобильных скелетов. Все это путники сначала принимали за следы партизанской работы.

Впрочем, они скоро научились отличать партизанскую работу от результатов налета советских штурмовиков, которых немцы звали «черная смерть». Партизаны громили врага обычно в лесу, на поворотах дороги, предварительно взорвав мост или преградив путь поваленной сосной. В этих случаях вокруг разбитых и сожженных машин на снегу видно было много человеческих следов. Самолеты же накрывали колонны чаще всего на открытых местах, в пробках, образовавшихся у переправ или в траншеях занесенных снегом дорог, в выемках, в лощинах. Машины торчали из сугробов там и сям, как разбежавшееся в испуге стадо. И если колонна была разгромлена теми хвостатыми снарядами, что мерцали ночью, как малиновые кометы, снежную белизну покрывала черная гарь.