Ольга Паволга - Записки на запястье

• Название: Записки на запястье
• Автор: Ольга Паволга
• Издательство: CheBuk
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-9984-816-35-7

Книга написана в жанре короткой прозы — это сборник эссе, заметок, наблюдений, образов, подслушанных диалогов. Современная городская жизнь, ироничный и легкий взгляд на действительность.

---

На обледенелую дорожку насыпаю свежего снега, и следы от лап пса выглядят как ямки от пальцев в солонке.

Решили разводиться с Серёжей. После окончательного разговора иду мимо магазина, где вместо «распродажа» во всю витрину написано «финальная цена». Читается, конечно, как «финальная сцена» и надеешься, что сейчас стоит сделать последний поклон и можно будет снимать костюмы.

На выставке у Миши Алдашина рассматривали его огромную тетрадь с записями. Встречаются строчки «чесал собаку, пил раствор спирта» или «схолодало». Когда рассказывает про ракушки, называет их «ну такие… веером».

Кто-то из посетителей спрашивает Мишу Алдашина, помогают ли компьютерные технологии при рисовании мультфильмов:

«Позвоните мне, когда изобретут такую программу, чтоб сказал в большую трубу: „Хочу, чтобы зайчик прыгал. Весело“, — и, хоп, всё готово». Я тоже очень хочу, чтобы мне позвонили.

На рекламе чего-то подпись «Потому что в доме ребёнок». Я бы вешала вместо «злая собака», больше пугает.

Бендеровское «поголовно в белых штанах» — это очень смешно, все ходят как дети, изображающие зайцев, в натянутых на макушки колготках.

Открьшаю киндерсюрприз, не видя игрушки смотрю на вкладыш, читаю «для победы надо забить наибольшее число голов». Первая игра маленького маньяка.

В спаме пишут «Реклама развивается с космической скоростью и добралась уже до нижнего белья. Что же дальше?» Отымеет, что…

Меня увозят на выходные из города. На собранной сумке написано «Робинзон», а сегодня пятница.

Абсолютно точно было установлено, что Питер Пен — это Петр Ручников.

Рассматриваем меню дорогого ресторана, там есть и фуа-гра. Оля замечает рядом детское меню. Спрашивает:

— О, там тоже фуа-гра, только детское?

— Да, из печени птенцов.

— Из печени яйцов!

Рогатый месяц в чёрном небе это, конечно, улыбка чеширского кота.

Утром меня застали за тем, что я стояла у окна с двухлетним Алёшей на руках, гладила его по спине и шепотом повторяла «ты моя собака, ты моя любимая собака».

В рекламе существует запрет на использование фотографий детей в рекламе товаров для них не предназначенных. Кто-то быстрорастущие банковские кредиты проиллюстрировал тем, что резиновый голый пупс быстро вырос в манекен в виде голого мужика. Меня поражает, как они угадали, кто вырастет из бесполой игрушки? А если бы моя мама не повыкидывала моих разломанных кукол?!

Работаю на выставке, беседую с посетителем, который листает каталог. Спрашивает меня:

— Как на вас выйти?

Цыганочкой, полагаю, или с ружьем.

У Рины Зелёной встретила:

«Приезжая в город, устроители спектакля встречались со знатными людьми этого города — партизанами, депутатами, ударниками, спортсменами».

Как размножается истина? Спорами.

В какие-то периоды жизни ощущаешь себя как башмак фирмы ecco, что стоит по горло в воде внутри аквариума в витрине магазина. Ты, конечно, ладно скроен и крепко сшит, и всё выдержишь, но, чёрт, ты явно был создан не только для этого.

Расположение стрелок на циферблате, когда наступает девять часов утра, выглядит так, будто прилежный ученик поднял руку и хочет ответить урок. Когда на часах девять вечера, он же, подперев щёку, устало дочитывает заданный абзац.

Без четверти три — малыш разметался по постели, раскинувшись маленьким аэропланом.

Армянский мастер Артур сегодня расчёсывал мои волосы и говорил, что мне следует размять шею и плечи, и я буду лучше думать. Улыбаюсь, говорю: — Да ты врач.

— Ты мне не веришь?! — возмущается вдруг.

Доходит только через секунду: — Доктор, Артур, доктор, лечить!

Про пионерские галстуки Артур говорит: «Эти шарфики мы никогда не носили!» Я поправляю, а он хохочет:

— Не путай меня, галстуки — это в ресторан!

Пока дожидаюсь очереди в парикмахерскую, вспоминаю, что Серёжа там у себя валяется с высокой температурой, пишу ему, что вот сейчас меня покрасят, и тогда я позвоню. Приходит ответ: «Настоящая женщина даже звонить ненакрашенной не будет!»

Некоторые городские сцены — это эмбрион игры, когда нужно распутывать, что случилось. Сегодня видела, как индиец в чалме протягивал русской девушке букет, два билета на балет «Тодес» и шоколадку «Гейша».

Сейчас такая ровная круглая луна, что это, наверняка, просто кто-то прогрел пятаком глазок к нам.

На верхнюю полку я сложила блинным пирогом все небольшие книжки. Теперь каждый раз читаю сказку с хорошим концом, поднимаясь взглядом по их корешкам: Одна. День. Ночь. Изюм. Кысь. Двое. Ночь. Зима. Рубашка.

Я думаю, что когда пожилые люди улыбаются, то их морщины должны издавать легкий шорох, который обычно производят веера.

На самом деле я как-то резко схлопнулась внутри себя. Стала совсем небольшой, и мне в себе самой слишком просторно, неуклюже стучусь о стенки, как оставшийся карандаш в пустом пенале. Если так дальше будет продолжаться, я стану внутренним своим гномом, берегущим сокровища. Засяду где-нибудь и буду сидеть. В печёнках.

Домой меня везло такси и юноша водитель, забрав меня, сказал в рацию своему диспетчеру:

— Встретились. В пути.

— Счастливого пути.

Я почему-то расплакалась. Вернулась домой, а там десяток сохнущих чулок, похожих на табачные листья, и пёс проглотил половину зелёной прищепки.

Покупала в рекламном агентстве деревянные ручки, дали квитанцию, в ней написано «отпуск материалов на сторону». Как из зоопарка.

Шла домой, формулировала, без дураков, смысл своей жизни. Подхожу, на двери белеет объявление и написано «Памятка жильцу». Ничего себе, думаю, как они Библию ужали.

На ботинках порвались шнурки, пошла покупать. Продавец увидел, что я не могу выбрать нужную длину, спросил «Сколько дырков?». Я представила их как точки домино, сложила с обеих ног и сказала «Двадцать!».

Когда я смотрю на ожидающих оценок запыхавшихся, ослепительных молодых фигуристов в блестящих костюмах и пожилых, спокойных, невзрачных тренеров рядом с ними, всё время думаю, что так и выглядят в паре мои поступки и мой здравый смысл. Облажавшийся пацан в перьях и грустный умный дядька.

В лесопарке видали кобеля далматинца. Его морда вся в пятнах, будто бы он плакал вареньем.

Давно раздумывала о том, как не соревноваться ни с кем, ни в чём. Особенно с друзьями, особенно с ровесниками. Чтоб не прикидывать разницу, не взвешивать достижения, не считать медали, не вести счёт и счетов не сводить. Как сказать себе, что у каждого своё и мерить можно только относительно себя же, глупо измерять портняжным метром плотность чужого компота. Янковский в кино говорит — у каждого своя беговая дорожка, беги по своей, незачем лезть на чужую. Нет, это совсем не помогает. Я же вижу, как он рядом бежит, да и финиш — один. Придумала себе: пусть будут разные виды спорта. У Маши гребля, у меня прыжки в высоту. Но тоже не проходит. Звания, мастера спорта, олимпиады — везде. Есть что считать. Придумала тогда так — пусть будут совсем разные занятия. Маша, к примеру, всю жизнь по канату вверх лезет, а я конструктор собираю. Где нам пересечься? Негде. А всё равно выходит, что Маша по канату залезает выше, чем я конструктор собираю.

Обсуждаем с Игорем, как он будет делать свою новую квартиру. Предлагаю ему ломать стены и устраивать прочие новаторства. — Нет, не сбивай меня, — требует, — я уже знаю, что я там хочу. Я придумал. Я хочу, чтобы у меня в комнате был журнальный столик.

В одном кинофильме герой на реплику о том, что всё устроится лучшим образом, отвечает: «Дай ты Бог, дай ты Бог».

Птицы сейчас пролетают прямо над головой ровно на такой высоте, что кажется будто я кафель бассейна, а это пловцы стилем баттерфляй.

Женщины — это, конечно, обувь. Принимают и хранят содержимое, обнимая шнурками с маникюром и завязываясь на горле изящным бантом. А мужчины зато водят их, куда Макар телят не гонял, к едрене фене, к чёрту на кулички, ну и, понятно, называют всё это краем света.

Купила тут еды, гляжу — крабовое мясо «Адмиральское». Сначала было неудобно, что чужое, потом стало противно, как комиссарское тело.

Если люди зажигают, значит это кому-нибудь можно.

Нас никто не предупредил, что тупик — это не одна известная дорога и три стены, а много неизвестных в голом поле.

Мама, наигравшись с псом, устало успокаивает его:

— Ну что ты всё от меня хочешь? Продолжения банкета? Иди вон к Оле… банкуй.