Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

• Название: Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
• Автор: Катрин Панколь
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-086282-5

На Жозефину наседает издатель, требуя от нее новую книгу. Но ей не до творчества: младшая дочь только что завела первый взрослый роман, старшая превращается в копию своей интриганки-бабушки; расположения Жозефины добивается красавец Филипп (но не так-то просто принять ухаживания мужа своей умершей сестры!), а лучшая подруга пребывает в депрессии и постоянно требует внимания и утешения.

Однажды утром Жозефина находит на помойке чей-то дневник. Она и подумать не могла, что именно в нем найдет утраченное вдохновение и вкус к жизни…

---

— Да Младшенькому глубоко наплевать, он выше этого! Знаешь, что мы сделаем, мусечка, мы наймем для него персонального преподавателя. Нянька этому парню не нужна, его надо с ложечки кормить свежими знаниями, учить его географии, латыни и греческому, учить, почему Земля вертится, почему она круглая и почему до сих пор не затерялась в бескрайних просторах космоса. Он просит, чтобы его научили пользоваться линейкой и компасом, применять правило буравчика и извлекать квадратные корни…

— А почему, кстати, говорят «квадратные корни»? Ведь, они не квадратные и совершенно не корни! Нет, мой волчище, с появлением наставника я почувствую себя еще более брошенной. Еще большей невеждой…

— Нет же! И потом, ты тоже научишься всяким замечательным штукам… Ты будешь присутствовать на занятиях и сама начнешь охать и ахать, аж рот раскроешь от удивления, как все это здорово и какие это тебе открывает горизонты…

— Несчастная моя голова, — вздохнула Жозиана, — совсем бедненько она обставлена. Ничему-то меня не учили. Понимаешь, о чем я тебе говорю, волчище, самая большая несправедливость в мире в том, что человек не может потреблять с рождения всю эту прекрасную премудрость.

— Ну вот ты и нагонишь! Зато потом ты мне будешь говорить: «Ох, ну ты и серость! Поразительное невежество!» — и мне тоже придется смиренно повторять с вечера уроки. Поверь мне, любимая, ты не глупее нашего сына, а этот парнишка послан небесами, чтобы нас научить… Он не такой, как все. Ну и отлично! Пусть будет не такой. Мне лично наплевать. Я готов на это, да хоть бы у него было три ноги и один-единственный глаз, уж какой есть. А ты чего хочешь? Ребенка, официально признанного нормальным? С печатью и подписью? Да уж деваться некуда от этой нормы! Она производит одинаковых ограниченных ослов, ревущих одну и ту же песню и совершенно неспособных думать. Надо взорвать эту норму, перетряхнуть хорошенько, перевернуть с ног на голову. К дьяволу всех этих настороженных мамаш с их заурядными отпрысками! Они не представляют, какое сокровище нам досталось, они не могут себе этого представить, у них шоры на глазах! Зато мы… О восторг и упоение! О счастье! О божественный подарок каждую секунду нашей жизни! Так что прижмись ко мне, мой любимый пухлик, кончай себе мозги накручивать, тебя ждет истинное блаженство, я вознесу тебя на небеса, куколка моя, нежная моя девочка, краса моя писаная, жена моя, обиталище мое, мой квадратный корень, помпадурочка моя…

И с каждым его словом мусечка успокаивалась, размякала и в конце концов замурлыкала, смятая натиском любимого своего рыжего здоровяка, и вот уже они вместе стенали и всхлипывали, карабкаясь на лестницу наслаждения.

На следующее утро, во время завтрака, им позвонил адвокат Анриетты. Анриетта Гробз, вдова Плиссонье, мать Ирис и Жозефины Плиссонье, вторым браком бывшая замужем за Марселем Гробзом, была готова подписать бумаги о разводе. Она была согласна на все условия, но только просит сохранить фамилию мужа.

— А с какой стати Зубочистке понадобилось сохранять твою фамилию? — недоверчиво спросила Жозиана, еще слегка помятая после ночи любви. — Она всегда ненавидела эту фамилию, ее буквально от нее тошнило. Тут пахнет жареным, она снова хочет втянуть нас в какую-то грязную историю, вот увидишь…

— Нет, сокровище мое! Она подчинилась, и это главное! Не ищи пятна на Солнце! Безумие какое-то: как только мы живем счастливо и гладко, ты везде видишь зло!

— Будто бы она смогла превратиться в кроткую овечку! Ни на секунду в это не поверю. Волк в овечьей шкуре, вот она кто. Она вовек не растеряет своей злобности…

— Да она сдается, говорю тебе. Я заставил ее глотать пыль и грызть землю, она без сил, она просит пощады…

Марсель Гробз чихнул, достал из кармана платок в клетку и трубно высморкался. Жозиана сморщила нос.

— А где те бумажные платки, которые я тебе с собой дала? Куда ты их дел?

— Ну, мусечка, я люблю свой старый клетчатый платок…

— Этот рассадник микробов, вместилище вирусов! И к тому же ты на кого похож? На деревенского мужика, вот!

— А мне не стыдно, что я из деревни… — отвечает Марсель, убирая платок в карман, прежде чем его схватит и отберет Жозиана. Она и так на прошлой неделе дюжину таких выкинула в мусорку.

— И вот эдакий мужлан хочет нанять сыну наставника! И вот эдакий мужлан хочет штурмовать высоты Мирандолы! Хорошо мы будем выглядеть перед источником познания с твоими подтяжками и платками в клетку!

— Я сегодня же начну разузнавать, где можно найти такого человека, — сказал Марсель, очень довольный, что удалось сменить тему.

— И будь добр, выбирай тщательно! Мне не нужен ни напудренный виконтик, ни бородач-марксист. Найди старорежимного умника, чтобы я могла понять хоть часть того, что он вещает!

— То есть ты не против?

— Ну, тут бабушка надвое сказала… я прежде на него гляну, а там разберемся. Не дай бог окажется шпион Зубочистки…

«А нужно ли в самом деле рассказывать ему правду, всю правду как есть? — задумалась Ширли, глядя, как Гэри убирает со стола, отчищает сковородку из-под лазаньи, льет на нее горячую воду, добавляет каплю средства для мытья посуды. Можно ли добиться счастья, говоря правду? Ширли вовсе не была в этом уверена. — Я все расскажу, и никогда уже не будет так, как раньше.

Нам сейчас уютно в привычном спокойствии, объединяющем нас, я знаю, когда он обернется ко мне, с какой ноги шагнет, какую руку вытянет, когда откинет прядь со лба, когда удивленно приподнимет бровь, я знаю все это, свое, родное, домашнее.

Ужин закончился, лазанья была — пальчики оближешь, негромко играет Гленн Гульд. Вот сейчас мы одновременно сыто кашлянем «кхе-кхе» и почувствуем, насколько мы едины.

А через две с половиной минуты…

Я заговорю, возведу между нами стену из слов, поставлю между нами незнакомца, и ничто более не будет ясным, понятным, прозрачным. Правда удобна для того, кто ее получает, возможно, но для того, кто должен ее открыть, — это суровое испытание. Как только я раскрыла «правду» о своем рождении человеку в черном, он начал меня шантажировать. И добился ежемесячной ренты в обмен на молчание[18]».

Сегодня утром, по дороге на Хэмпстед-Хит, она промчалась мимо большого рекламного плаката, прославляющего фирменные джинсы с помощью слогана: «Правда мужчины в том, что он скрывает», а ниже значилось: «Не стоит скрывать ваши формы, пусть их подчеркнут наши джинсы…» Она забыла название фирмы, но эти слова преследовали ее всю дорогу, и, привязывая велосипед к ограждению у пруда, она чуть не проглядела человека в шапочке и вельветовых штанах, который как раз собрался уезжать.

Damned!

Они улыбнулись друг другу. Он потер нос толстой кожаной перчаткой на меху и кивнул, словно подтверждая: вода замечательная. Она так и осталась стоять с разинутым ртом, а в голове крутилось: «Правда мужчины в том, что он скрывает». Что скрывается за учтивой улыбкой и широкими плечами этого человека? Человека, на которого ей жутко захотелось опереться. А может, он ничего не скрывает, потому-то она так и тянется к нему…

В этот момент протяни он ей руку — и она последовала бы за ним на край света.

Ширли вздохнула и стерла след от томатного соуса с красивой навощенной скатерти, которую Гэри привез из Парижа.

Подумала о докладе, который они сдали накануне: «Как изгнать пестициды из наших тарелок?» Какая польза есть фрукты и овощи, если они опасны для здоровья? В кисти винограда, собранной в одной из стран Евросоюза, обнаружено шестнадцать токсичных продуктов. «Я сражаюсь с ветряными мельницами».

Она подняла голову. Гэри сложил тарелки в раковину. Это означало, что он не собирается прямо сейчас мыть посуду — прямо сейчас он намерен начать разговор.

Она почувствовала ватный комок в горле, от которого мгновенно высохли язык, гортань, а заодно и все внутренности. Она нервно сглотнула.

— Сделаешь мне травяного чаю?

— Чабрец, розмарин, мята?

— А вербена у тебя есть?

Он посмотрел на нее с недоумением:

— Я тебе говорю, какой у меня есть, а ты спрашиваешь тот, которого нет…

Он казался слегка раздраженным. Напряженным.

— Ладно-ладно. Я буду чабрец.

Он налил воды в чайник, достал заварной чайничек, пакетик с чабрецом, чашку. По резкости, торопливости его движений Ширли поняла, что ему не терпится сесть напротив и начать задавать вопросы. Очень любезно с его стороны, что дал ей спокойно поужинать.

Со стены на нее внимательно смотрели Боб Дилан и Оскар Уайльд. Боб выглядел серьезным и усталым, Оскар двусмысленно ухмылялся, буквально напрашиваясь на оплеуху.

Она спросила:

— Ты видел своего преподавателя по фоно?

— Да, сегодня днем… очень классный. У меня была с ним встреча в Хэмпстеде, неподалеку от того места, где ты купаешься. Он живет в одной из мастерских в поселке художников на берегу пруда. Но я не думаю, что с утра пораньше он плещется в ледяной воде! Для его пальцев это не полезно.