Катрин Панколь - Белки в Центральном парке по понедельникам грустят

• Название: Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
• Автор: Катрин Панколь
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-086282-5

На Жозефину наседает издатель, требуя от нее новую книгу. Но ей не до творчества: младшая дочь только что завела первый взрослый роман, старшая превращается в копию своей интриганки-бабушки; расположения Жозефины добивается красавец Филипп (но не так-то просто принять ухаживания мужа своей умершей сестры!), а лучшая подруга пребывает в депрессии и постоянно требует внимания и утешения.

Однажды утром Жозефина находит на помойке чей-то дневник. Она и подумать не могла, что именно в нем найдет утраченное вдохновение и вкус к жизни…

---

Он открыл глаза и мотнул головой, чтобы она пересела ближе.

— Кто вы такая? — спросил он с нескрываемым удивлением, но доброжелательно.

— Просто женщина…

Он улыбнулся, натянул плед до подбородка и отметил: «Так лучше, лежа гораздо лучше».

— Вы его больше так и не видели? — спросила Жозефина.

Он покачал головой и вздохнул.

— Видел раз, через несколько лет. Мы поехали в Америку с Женевьевой. В свадебное путешествие, забавно, правда? Мы не сразу поехали, как поженились, отложили на какое-то время. И я повез ее знакомиться с Кэри Грантом. Ну не идиотизм?.. Я караулил у него перед домом. Мы заранее узнали адрес. И вот, значит, стоим мы у ограды его дома. Он уже был женат на этой… Дайан Кэннон.

— Вы ее, кажется, недолюбливали?

— Да. И кстати, он потом с ней развелся. Они и женаты-то были недолго. Но у них была дочь, Дженнифер… Я все о нем знал из газет. Чем хорошо влюбиться в знаменитость — всегда все о человеке знаешь, даже если от него ни слуху ни духу.

— Хорошо и нехорошо. Как тут его забудешь?

— Так я же не хотел его забывать! Я вырезал каждую заметку, и Женевьева тоже. У нас накопилась куча вырезок и фотографий, толстенные такие альбомы… Потом я их сжег, когда женился во второй раз. Моя вторая жена такого бы не потерпела. А вот Женевьева…

— Она вас сильно любила?

— В тот день, когда мы ждали у его дома, мы были не одни… Но мне было все равно. Я думал: вот он увидит меня, скажет: «Hello, my boy» — и все, я буду счастлив. Женевьева стояла рядом, она тоже была очень взволнована. Она в конце концов стала такой же его поклонницей, как и я. Замечательный она все-таки была человек, я некрасиво с ней обошелся. Она была прекрасна. Прекрасной души, я имею в виду.

— Чувствуется, что вы с ней очень хорошо понимали друг друга…

— Погода в то утро была хорошая, в Калифорнии всегда ясно, только на горизонте немного тумана. Нас было человек десять. Мы ждали довольно долго. Подъехал какой-то юнец на машине и принялся сигналить, чтобы ему открыли немедленно, вроде как он и минуты лишней ждать не будет. Он вышел из машины и позвонил в ворота. Но дверь все не открывалась, наверное, консьерж был занят. Ему пришлось припарковаться и стать у дверей, как остальные. Я сразу подумал, что он только притворяется, будто он из ближнего круга, на самом деле просто хочет пролезть вперед. И я подошел ближе к решетке, чтобы самому быть первым…

Перед Жозефиной уже был не сегодняшний Буассон, а Юноша, который переминался в тот далекий день с ноги на ногу у дверей дома Кэри Гранта. С его лица исчезло всякое напряжение. Он улыбался, жмурясь от яркого калифорнийского солнца.

— Примерно через час выехала машина. У Кэри был шикарный кабриолет, миндально-зеленый, с серебряными крылышками и красными кожаными сиденьями. Тогда еще делали красивые машины, когда это было, в семидесятые, году в семьдесят втором, кажется… Он помахал нам всем рукой, очень, должен сказать, дружелюбно, приветливо, улыбнулся широко, по-доброму, у него была такая ямочка на подбородке, а глаза теплые, ласковые… И я там, как стоял, чуть отстранился от Женевьевы. Мне хотелось, чтобы он увидел меня одного, а не с кем-то. Наверное, я даже в глубине души надеялся, что тогда, возможно, он…

— Что?

— Ну, скажет: «Hello, my boy! Какими судьбами? Как у тебя дела? Садись, поехали со мной!..» И я бы поехал! Ни секунды бы не колебался. Бросил бы Женевьеву, все бы бросил и поехал. Так мне в ту минуту казалось. И я повел себя так, словно Женевьевы со мной не было. Я выступил на шаг вперед. Он помахал рукой и произнес: «Hello, my boy! Какими судьбами?..» — и я чуть в обморок не упал. Кэри, говорю, Кэри, вы меня узнаете?! Мы с ним десять лет не виделись — и он меня узнал! Я прямо прирос к земле от изумления. Это все, наверное, заняло пару секунд, но мне они показались за год, два, десять лет. Вся моя жизнь так и промелькнула перед глазами. Я подумал: черт с ним, с Парижем, с «Французскими угольными шахтами», с Женевьевой, брошу все и поселюсь с ним! Помню, я еще взглянул на дом поверх ограды и отчетливо подумал: вот мой новый дом, здесь я теперь буду жить, вот тут надо будет подкрасить крышу, тут вставить черепицу… Я был так счастлив, меня просто распирало! Такое чувство, будто сердце в груди не помещается… И тут подступил тот юнец, что трезвонил в дверь. Кэри вышел из машины, взял его за локоть и заговорил с ним: «Come on, my boy», ну и все такое, мол, чего ты тут стоишь, тебя что, не впустили? Балдини, должно быть, замотался, у нас там что-то с бассейном… А меня он даже не заметил! Он прошел мимо, подошел к этому мальчишке и взял его за плечо. Меня он только задел на ходу рукавом. Я опустил глаза, чтобы не перехватить его взгляд. Чтобы он не скользнул по мне невидящим взглядом. Чтобы ему не пришлось мне улыбнуться этой своей киношной улыбкой. Это было ужасно. У нас с Женевьевой была машина, мы взяли напрокат, так я не мог сесть за руль: обратно в гостиницу машину вела она. Я был как тряпка. Ни жизни, ни дыхания, ничего. И до конца поездки я провалялся в постели, не хотел никого видеть, не мог ни есть, ни делать ничего. Как мертвый.

Буассон глубоко, натужно вздохнул, снова закашлялся, вытащил платок, сплюнул и сунул платок комом обратно в карман.

— А умру я, выходит, только сейчас. Но мне уже все равно. Вы бы знали, до чего мне на это наплевать!

— Ничего вы не умрете. Я вас верну к жизни!

Буассон нервно усмехнулся:

— А вам самоуверенности не занимать.

— Не в этом дело. У меня есть одна задумка. Насчет вас, Кэри Гранта и меня.

— Я умираю. Мне сказал врач. Рак легкого. Месяца три еще протяну, максимум полгода. Я ничего не говорил жене, да мне и все равно… Совершенно все равно. Жизнь я прожил впустую. И даже не знаю, сам я в этом виноват или нет… Я был не готов к такой встрече, к тому, чтобы самому распоряжаться своей жизнью. Меня этому не учили. Меня учили молчать и слушаться.

— Как, собственно, и всех ваших сверстников.

— Если бы надо было что-то сделать для него, у меня хватило бы храбрости на все что угодно. Но для себя… У него я готов был быть шофером, секретарем, лакеем, хоть кем, лишь бы быть с ним, при нем. Когда он уехал из Парижа, для меня это было все. Конец. Конец всей жизни. Мне было семнадцать. Глупо, не так ли? Что мне оставалось: память об этих днях, что мы провели с ним, да эта черная тетрадка, которую я без конца перечитывал, естественно, тайком… Моя нынешняя супруга ничего не знает. Да она вообще обо мне ничего не знает. Не факт, что она беспокоится, когда я кашляю. Вы и то, похоже, не так безразличны, как она… Может, поэтому я вам все это и рассказал. К тому же… странно это как-то, что чужой человек знает твою самую сокровенную тайну. Так подумаешь — и мурашки по коже.

Жозефина вспомнила, какое досье собрал на Буассона Гарибальди, и устыдилась.

— Странные мне жизнь выкидывает фортели. С посторонними людьми я запанибрата, а для родных я тайна за семью печатями. Странно, не так ли?

Он усмехнулся, но осторожно, словно чтобы не растревожить кашель.

— Да мне и все равно, умирать, нет… Я устал жить. Устал притворяться. Смерть для меня — как освобождение: не нужно будет больше врать. Я всю жизнь кем-то прикидывался. Каков я на самом деле, знала, пожалуй, только Женевьева. Когда она умерла, это была для меня очень большая потеря. Она была моим единственным другом. С ней мне ничего не нужно было из себя строить. Я вам даже больше скажу… Что уж теперь-то… Мы с Женевьевой даже ни разу не были физически близки. Ни разу.

Жозефина не знала что сказать.

— С ее смертью ушло все прошлое. В каком-то смысле я испытал облегчение. Я подумал, что теперь смогу начать все с чистого листа. Последний, так сказать, неудобный свидетель… Да только вот Кэри Грант никуда не делся. И я по-прежнему все о нем знал из газет. Что он перестал сниматься, что у него контракт с Фаберже, что он рекламирует какую-то косметику, снова женился… В пятый раз!

— И вы больше никого так и не полюбили?

— Нет. Я ушел с головой в работу. Я познакомился с одним человеком, который мне очень помог в плане карьеры. Он посоветовал мне жениться заново. Вроде как одинокие мужчины не внушают доверия. Я женился на Алисе, вот на второй моей супруге. Сам не знаю, как мы умудрились заиметь двух детей. Наверное, чтобы не выделяться. Что мне еще оставалось в жизни, кроме как быть как все?.. У меня двое сыновей, оба такие же гладкие и снулые, как и я. Говорят, они оба в меня. Когда я такое слышу, у меня мороз по коже. Я боялся, что они найдут эту тетрадку. Узнай они, что их отец был влюблен в мужчину… Какой для них был бы удар! Что подумала бы моя супруга, мне, честно говоря, не важно. Какая мне разница, что она думает… Вы замужем?

— Я вдова.

— Ох, простите.

— Ничего. Мы развелись, а потом он погиб. Я тоже не знаю, почему я вышла за него замуж… Я тогда была робкой, зажатой девочкой, дышать и то стеснялась. Мы с вами очень похожи. Поэтому я и хотела написать вашу историю. И мне нужна была ваша помощь. Мне нужно было, чтобы вы мне рассказали, что не вошло в эту тетрадку…